Париж, август 1572 года. Воздух трепещет не только от летнего зноя, но и от токов ненависти, что, как подземные воды, разъедают каменное сердце Франции. Реформация – этот дерзкий вихрь перемен – смела вековые устои. Уже не только в северных землях, но и здесь, в самом сердце королевства, люди осмелились усомниться в непогрешимости Рима.
Кальвин, этот непримиримый пророк из Женевы, бросил вызов Папе, а за ним потянулись тысячи, жаждущие веры без посредников, без золота куполов. Католическая Франция, издревле оплот истинной веры, содрогалась от гнева и страха.
Протестанты – гугеноты – не просто молились иначе; они богатели, заглядывались на Новый Свет, их независимость была словно нож, направленный в самое горло старого порядка. Зависть и ужас перед этой новой силой клокотали под маской благочестия.
И вот – свадьба. Казалось бы, луч надежды в этой кромешной тьме вражды. Сама Екатерина Медичи, королева-мать, серый кардинал католического двора, согласилась отдать свою дочь, прелестную Маргариту Валуа, замуж за Генриха Наваррского – вождя ненавистных гугенотов! Его мать, Жанна д’Альбре, была грозой протестантов, живым укором Риму.
Весь Париж, шипя от негодования, наблюдал, как враги проникли в самое святая святых – королевский кров.
Папа и Филипп Испанский гневно клеймили этот союз. Прагматичная Екатерина, уставшая от войн и желая укрепить власть своего сына, слабовольного Карла IX, махнула рукой на ненависть толпы. Мир любой ценой? Или ловушка, замаскированная под брачный пир?
Блеск свадебных огней в Лувре был обманчив. Тень коварства уже легла на плечи королевы-матери. Видела ли она, как гугенотские вожди, приехавшие на торжество, обретают влияние на ее впечатлительного сына?
Особенно опасен был адмирал Гаспар де Колиньи – его речи звучали для короля убедительнее материнских советов. Шесть дней спустя, когда эхо свадебных фанфар еще не затихло, раздался роковой выстрел. Из окна наемный убийца метил в Колиньи. Пуля лишь искалечила адмирала – оторвала палец, раздробила локоть.
Король, может быть, искренне ужаснулся, послал своего лекаря. Но шепот в тронном зале нашептывал: рука Медичи. Колиньи стал угрозой ее власти над сыном. Его смерть была решена.
Двое суток спустя. Адмирал, бледный от боли и потери крови, лежал в своей опочивальне. Этого было достаточно. Герцог де Гиз, яростный католик, повел убийц к дверям. Слуга, открывший дверь, пал первым.
Колиньи, зная свой конец, встал перед палачами, укоряя их в трусости. Кинжалы ответили ему раньше слов – тело пронзили насквозь, лицо изуродовали ударом в рот. Еще теплый труп выбросили в окно, на растерзание обезумевшей толпе. Тело терзали, пинали, наконец, отрубили голову. Обезглавленное туловище волокли по улицам, а затем, словно жуткий трофей, повесили на цепях и сожгли. Это был сигнал. Сигнал к бойне.
Колокола Сен-Жермен-л’Осерруа зазвонили не к заутрене. Их набат стал ревом крови. Король, поддавшись натиску матери, отдал приказ. Варфоломеевская ночь спустилась на Париж. Белые повязки на рукаве и белые кресты на шляпах – знак "своих" – мелькали в предрассветном сумраке. Цепи перекрыли улицы. Началась охота.
Дома богатых гугенотов грабили под предлогом веры – их достаток сам по себе был грехом в глазах черни. Резня перекинулась за пределы столицы. В Лионе горожане попытались спасти гугенотов, заперев их в тюрьме. Напрасно. Толпа ворвалась внутрь – колола, душила, топила. Трупы сбрасывали в Сену и Рону – так много, что вода стала отравленной, и рыба исчезла на месяцы.
В Лувре, среди ужаса, расцвел неожиданный цветок милосердия. Юная королева Марго, Маргарита Валуа, не стала орудием матери. Она спрятала в своих покоях мужа, Генриха Наваррского, и других знатных гугенотов. Ее дверь осталась запертой для убийц. Так будущий король Франции Генрих IV был спасен той, кого считали лишь пешкой в игре Медичи.
А что же Жанна д’Альбре? Мать жениха, непримиримая гугенотка, яростно противившаяся браку? Она умерла за два месяца до свадьбы – внезапно и таинственно, после непродолжительной болезни. Знала ли Екатерина Медичи толк в ядах? Устранила ли она опасную соперницу, чья смерть расчистила путь к власти ее зятя? Париж шептал об этом после резни.
Весть о кровавой бане в Париже была встречена не ужасом, а ликованием в Риме и Мадриде. Папа Григорий XIII велел служить благодарственные молебны! Карл IX оправдывался – мол, предотвратил гугенотский заговор. Историки спорят: злой гений Екатерины или отчаянный удар по мятежникам? Но итог был ясен: тысячи трупов, реки крови, и война, разгоревшаяся с новой силой. Надежды Реформации были растоптаны католической яростью.
Ирония судьбы. Екатерина, истребившая столько гугенотов, не смогла проконтролировать сердце своего младшего сына, герцога Алансонского. Он страстно ухаживал за самой знаменитой протестанткой Европы – королевой Елизаветой Английской. Любовь, едва не ставшая политическим союзом...
Варфоломеевская ночь — массовое убийство гугенотов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея. По различным оценкам, в Париже в этот день погибло около трёх тысяч человек, а по всей Франции в погромах было убито, по разным оценкам, от 5 до 30 тысяч гугенотов.
Варфоломеевская ночь не добила гугенотов. Она их ожесточила. Генрих Наваррский, вынужденный принять католичество и томившийся в заточении, бежал. Многие отреклись от веры из страха, но многие другие возненавидели Рим лютой ненавистью. Миролюбие кальвинизма сменилось жаждой мести.
Резня повторилась в Орлеане, Руане, Тулузе. Она стала не ночью, а кровавым сезоном. Весь мир содрогнулся от жестокости Франции. Католики лишь подорвали свою власть. Последующие короли были вынуждены признать права гугенотов, но семена ненависти проросли буйно.
Эти кровавые кружева, сплетенные в августе 1572 года, стали первой зловещей нитью, потянувшейся прямиком к гильотине 1789-го. Свобода веры и свобода человека – требование, оплаченное кровью на мостовых Парижа, – уже не могло быть забыто. Багрянец Святого Варфоломея навсегда окрасил совесть Франции.