— Мишенька, ну ты поливаешь мои фикусы? Не забываешь? Они без меня так скучают!
Голос моей жены, Елены, в телефонной трубке звенел от счастья и, как мне казалось, итальянского солнца. Я стоял посреди нашей гостиной, залитой утренним светом, и заставлял себя улыбаться, глядя на ее цветы, которые я действительно поливал.
Ближе к концу рассказа есть аудиоверсия. Для тех, кто любит ушами!
— Да, поливаю, Ленусь. Каждый день. И фикусы, и герань. Они в полном порядке, передают тебе привет. Как вы там с девчонками? Люда со Светой не доводят тебя?
— Ой, Миша, не спрашивай! — заливисто смеялась она. — Люда скупила пол-Милана, теперь думает, как все увезти. А Света флиртует с каждым вторым официантом, я уже устала ее оттаскивать. Честно, так домой хочется, к тебе, под твое крылышко. Здесь шумно, весело, но так не хватает нашего с тобой уюта.
Я слушал ее и верил. Или хотел верить. Оставалось всего пять дней, и я считал часы до ее возвращения, как заключенный считает дни до освобождения. Только в моем случае это было освобождение от иллюзий.
Тридцать пять лет брака. Я был уверен, что знаю о своей жене все. Ее привычки, ее морщинки у глаз, когда она смеется, ее любовь к утреннему кофе с корицей. Я думал, наш брак — это тихая, надежная, незыблемая гавань. Я жестоко ошибся. Моя гавань оказалась обманчивой бухтой, полной тайн и фальши.
Все началось в понедельник. Я, как обычно, открыл почтовый ящик. Среди счетов и рекламных буклетов лежал он. Необычный, чужеродный.
Красивый конверт из плотной, кремовой бумаги.
С настоящей итальянской маркой. Адресован он был «Елене Воронцовой». Девичья фамилия моей жены. Уже странно. Но больше всего меня смутило имя отправителя. Вместо обратного адреса было лишь одно слово, выведенное витиеватым почерком: «Paul».
«Поль... — подумал я тогда еще с улыбкой. — Наверное, какой-нибудь галантный итальянец. Лена потом расскажет, посмеемся вместе».
Я без всяких подозрений положил письмо на ее туалетный столик.
Я даже представил, как она, загоревшая и счастливая, будет вскрывать его и делиться со мной впечатлениями.
В среду пришло второе такое же письмо. Тот же почерк, та же бумага. И то же самое «Paul». Вот тут во мне впервые шевельнулся холодный червячок сомнения. Два письма за три дня? От случайного знакомого? Это похоже на настойчивую переписку.
Я положил второе письмо рядом с первым. Весь день ходил кругами вокруг ее столика. Они лежали там, два белых прямоугольника, как два обвинительных акта. Меня разрывали воспитание, которое кричало, что читать чужие письма — низость, и липкое предчувствие беды. К вечеру предчувствие победило.
Я взял первое письмо. Руки слегка дрожали. Я не стал его рвать. Зашел на кухню, вскипятил чайник и аккуратно поднес клапан конверта к струйке пара. Клей размяк.
Содержание письма было ударом. Это был не дружеский привет.
Это было послание, полное таких подробностей, от которых у меня потемнело в глазах.
«Моя несравненная Елена, — писал этот Поль. — Прошло три дня, а мне кажется, прошла вечность. Я до сих пор чувствую на губах вкус твоего поцелуя на прощание. Наши две недели на озере Комо были как волшебный сон. Я постоянно пересматриваю твои фотографии. Помнишь, как мы пили ледяное просекко на террасе? Я уже считаю дни до нашей встречи в Париже. Твой навеки, Поль».
Я читал, и воздух уходил из легких. Вилла. Озеро Комо. Поцелуй на прощание. Никаких «подруг Люды и Светы» в письме не было. Были только «мы». А главное — две недели. Две недели, которые она якобы проводила с подругами, она провела с ним.
Я аккуратно запечатал конверт. Внутри была выжженная пустыня. Я ходил по квартире, натыкаясь на мебель, и смотрел на наши совместные фотографии. Ложь. Все было ложью.
В пятницу пришло третье письмо. В следующий понедельник — четвертое. Я вскрывал каждое. Это превратилось в мой личный, мучительный ритуал. Я, как зависимый, ждал почтальона, чтобы получить новую дозу боли.
Из этих писем я узнал всю их историю. Этот роман длился уже больше года. Этот Поль был художником из Франции. Они познакомились на выставке в Москве, куда она ездила якобы к сестре. Он женат, она замужем. Банальная история, описанная высокопарным слогом.
«Когда ты наконец решишься уйти от мужа? — писал он. — Ты говорила, что он надежный человек, но разве этого достаточно для счастья? Разве можно жить по привычке, когда настоящая страсть ждет тебя? Моя мастерская в Провансе станет нашим гнездышком. Только скажи слово».
Гнездышко. Мастерская в Провансе. От этих пошлых, книжных слов мне стало дурно.
Я узнавал о своей жене то, чего не знал за тридцать пять лет. Оказывается, она любит устриц. Мечтает жить у моря. И считает наш брак «тихим, уютным болотом».
«С Мишей спокойно, но предсказуемо, — цитировал он ее слова. — Он человек земли, а я всегда мечтала летать».
Порывы ее души… Это те «порывы», когда она просила у меня деньги на «новую шубу», а сама, видимо, покупала билет к своему Полю? За эти две недели нежность в моей душе сменилась отторжением и холодной, звенящей яростью. Я смотрел на ее платья, на ее кремы, и видел не любимую женщину, а лживую, чужую актрису.
Она звонила каждый вечер. Щебетала о покупках, о погоде.
— Мишенька, ты какой-то молчаливый. Все в порядке?
— Да, Лен, все хорошо. На работе завал, устал.
— Ну ты отдыхай, мой хороший. Я скоро приеду, буду тебя баловать. Привезу твой любимый пармезан.
Я слушал ее ложь и чувствовал, как каменею изнутри. Я мог бы устроить скандал. Мог бы выкинуть ее вещи. Но это было бы слишком просто. Я хотел дождаться. Я хотел увидеть ее глаза, когда ее маленький уютный мирок лжи рухнет.
День ее возвращения. Я поехал в аэропорт. Заставил себя улыбнуться. Загоревшая, счастливая, в новом платье. Она порхала, светилась. Не от итальянского солнца. От счастья с другим мужчиной.
Она бросилась мне на шею.
— Мишенька, родной, я так соскучилась!
Я не обнял ее в ответ. Просто взял чемодан. Он был тяжелым. Маскарад продолжался.
Дома она щебетала, разбирая сувениры.
— Это тебе, смотри, какой джемпер! Настоящий кашемир! Ой, как же я устала от этих девчонок, как хорошо дома! С тобой!
Она порхала по квартире, и каждый ее шаг отдавался во мне глухой болью.
— Устала? — спросил я. Мой голос прозвучал так тихо и чужеродно, что она замерла.
— Да, немного. А что такое, Миш?
— Думаю, надо было тебе оставаться.
— Где оставаться? — не поняла она. — В Италии?
— Нет. В Провансе. Там, говорят, очень красивые закаты. И лавандой пахнет. Для «порывов души» — самое то.
Она замерла. Рука застыла над раскрытым чемоданом.
— В каком Провансе? Миша, ты о чем?
Я молча зашел в спальню. Взял с ее столика аккуратную стопку из четырех кремовых конвертов и положил перед ней.
— Тебе тут почта приходила, Лена. От Поля. Он очень переживает.
Она посмотрела на вскрытые конверты. Ее лицо в одну секунду стало белым. Счастливая улыбка сползла, глаза наполнились животным ужасом.
— Ты… ты читал? — прошептала она.
— А как иначе я бы узнал, что наш брак — это «тихое болото»? Очень познавательное чтение, Лена. Узнал о тебе много нового. Например, что ты любишь устриц. А я, глупец, тридцать пять лет думал, что ты их терпеть не можешь.
— Миша… я… я могу все объяснить…
— Правда? — я усмехнулся. Моя усмешка была страшнее крика. — А что я должен думать? Что вилла на озере Комо — это пансионат? Что поцелуи в аэропорту — часть культурной программы? Не трудись. Поль все очень подробно описал.
— Миша, прошу тебя! Это была ошибка! Я была так одинока!
— Одинока? — переспросил я, и мой голос налился сталью. — Не лги хотя бы сейчас, Лена. Не смей прикрывать свою подлость моим мнимым невниманием.
— Миша, я люблю только тебя! — она рухнула на колени. — Он… он мне не нужен!
Я отступил на шаг, словно от чего-то нечистого.
— Любишь? Не произноси это слово. Ты его опошлила. Любовь не пахнет лавандой и не пишет писем на кремовой бумаге. Любовь — это когда не врут. Собирай чемодан. Твое «гнездышко» ждет.
— Куда я пойду?! — закричала она.
— Как это куда? У тебя есть Поль. Художник. С тонкой душой. Он ждет. Не разочаровывай его. У тебя час.
Я вышел на балкон. Не слушал ее рыданий. Когда она, таща за собой чемодан, хлопнула входной дверью, я вернулся. В квартире пахло ее духами и ложью. Легче не стало. Стало пусто.
Раздался звонок в дверь. Я вздрогнул. На пороге стояла наша дочь, Катя.
— Пап, привет! А где мама? Телефон не берет.
— Мама… уехала.
— Куда? Вы же только прилетели.
Я молча показал ей на столик. Катя взяла один конверт, пробежала глазами.
— Это что… шутка? Пап?
— Хотел бы я, чтобы это была шутка, дочка.
Она села рядом.
— Давно?
— Год. Я узнал две недели назад.
— И ты молчал? Папа, как ты выдержал?
— Не знаю, — честно ответил я.
Телефон зазвонил поздно вечером. На экране «Лена». Катя взглянула на меня.
— Не бери, пап.
— Нет. Я должен.
Я нажал на зеленую кнопку.
— Слушаю.
— Миша… это я… — ее голос в трубке был полон слез. — Я на вокзале. Мне некуда идти. Поль… он не отвечает. Миша, я была такой дурой! Прости!
— Лена, — сказал я спокойно. — Ты где-то ошиблась. Твое «гнездышко» не здесь. Оно в Провансе. Ищи.
Я нажал отбой.
Катя смотрела на меня с восхищением и ужасом.
— Пап… это жестоко.
— Жестоко, дочка, — это год врать человеку, который тебе доверяет. А это — справедливо.
На столе лежало пятое письмо. Оно пришло утром, я его не вскрывал. Я медленно разорвал его на мелкие кусочки. Дочь взяла у меня из рук белые обрывки, подошла к открытому окну и высыпала их на улицу. Ветерок подхватил их, как прощальный салют моей прошлой жизни.
— Пап, а знаешь, что самое смешное? — вдруг сказала Катя.
— Что?
— Я сегодня видела Люду и Свету. В торговом центре. Они ни в какой Италии не были.
Я посмотрел на дочь. И впервые за эти недели улыбнулся. Не горько, не зло. Просто улыбнулся. В этом абсурдном мире лжи наконец-то появилась хоть какая-то крупица истины.
История, написанная на красивой бумаге, закончилась.
Моя история только начиналась!
Аудиорассказы:
Популярное на канале: