Глава 55
Ординатор Марципанов все никак не мог успокоиться. Идея о том, чтобы помочь бармену Ивану пройти медицинскую реабилитацию никак не выходила у него из головы. Даже после того, как завотделением фактически отказался помогать, Виктор все равно не оставил эту мысль. Он бродил с ней по коридорам отделения, заглядывал в палаты, смотровые и другие помещения и всё думал, как же облегчить жизнь человеку, который в общем-то и не был никогда ему другом, но тем не менее они всегда приятно общались, в то время как ординатор иногда посещал это питейное заведение.
В какой-то момент ноги сами привели Виктора к палате, где лежал Адриан Николаевич Шварц. Дверь была приоткрыта. Виктор остановился у дверного проема и не решался заглянуть внутрь. Но поскольку он раскачивался туда-сюда на нервной почве, перемещая вес с носков на пяти, то в какой-то момент завотделением все-таки заметил его голову, оторвался от планшета и стал всматриваться в этот непонятный маятник, который мелькал из-за стены. В конце концов Адриан Николаевич все-таки догадался, кто это там мучается, раздумывая о том, заходить ему или нет, и произнес:
– Виктор, заходи!
Марципанов тут же оказался в палате.
– Я старался, ну правда старался, – заговорил Виктор виноватым голосом. – В отделении действительно много что происходит. Но это то, о чем я не могу вам рассказать. То есть не хочу рассказывать. Всякие безумные вещи, которые будут сниться мне в кошмарах. Но простите, Адриан Николаевич, я вам все равно ничего не расскажу, потому что это не важно. Неважно, поскольку у нас лежит пациент, которого мы все уважаем, и который станет банкротом из-за проведенной операции, спасшей ему жизнь…
В этот момент Адриан Николаевич сложил руки на груди, его взгляд стал более серьезным.
– Позвольте мне закончить, – продолжил Марципанов, поняв, что старший коллега явно хочет, чтобы тот поскорее завершило свою несколько гневную и нескладную речь. – Вы ошибаетесь, Адриан Николаевич. Можете меня даже уволить или назначить дисциплинарное наказание, что угодно. Но говорю вам: Иван заслуживает…
– …Нашей помощи, –перебил ординатора Адриан Николаевич, взяв с тумбочки какую-то бумагу и колыхнув ей в воздухе. – Ты не мог сдержаться, не так ли? Даже зная, что твои заслуги не оценят, – сказал доктор Шварц. – Я подписал твой запрос, – и с этими словами он протянул документ ординатору, который схватил его так, словно это была соломинка для утопающего. – Отдай его моему секретарю, она знает, что с этим делать. Похоже, что Иван все-таки получит дополнительное финансирование для реабилитации, – подчеркнул завотделением.
Виктор просиял, как новенькая медная монета и, прижав лист к груди, помчался к выходу, но Адриан Николаевич его остановил:
– Виктор!
– Да, я слушаю, – ординатор быстро развернулся и подошел к кровати, посмотрел вниз. Оттуда на него взирал суровым взглядом доктор Шварц.
– Еще раз повысишь на меня голос, и я сверну тебе шею, – негромко, но очень внушительно сказал он.
– Да, Адриан Николаевич! Конечно, – чуть растерянно произнес Марципанов и помчался в приемную завотделением, не желая терять ни минуты.
***
Операционная готова, я стою напротив Эммы, которая говорит беременной пациентке:
– Юлия, мы вам сделаем лапароскопию. Вы ничего не почувствуете. И близнецы тоже. Так, за дело. Скальпель на десять. Начнём с трёхмиллиметрового надреза.
Она делает, что задумала, потом смотрит на меня и язвительно так спрашивает:
– Как дела, доктор Светличная?
Не сразу, но отвечаю:
– Хорошо. Всё хорошо.
Присутствовать на этой операции, ассистировать Эмме Борисовне было одновременно и страшно, и очень интересно. Я убедилась в том, что она действительно прекрасный специалист своего дела. Даже стало немножко завидно, хотя обычно никогда это чувство не испытываю, поскольку у меня перед глазами всегда была мама, добившаяся в медицине выдающихся результатов. И вот уж если кому завидовать, так это ей, которую все до сих пор почтительно называют «уважаемая доктор Светличная».
Но теперь сама хочу проложить себе дорогу в профессии. И здесь важно не завидовать, а учиться. И как бы я ни относилась к доктору Шаповаловой, но все-таки не могу не признать: она могла бы при желании передать мне очень много полезного опыта. Если, конечно, наши с ней рабочие отношения сложатся. В чём я очень сильно не уверена, учитывая то, как она иногда на меня посматривает: оценивающе, саркастично. И это вовсе не паранойя, так оно и есть, – изучает соперницу, видимо, так можно интерпретировать её поведение.
Вечером уже, когда все закончилось, и пациентка очнулась после общего наркоза, мы с доктором Шаповаловой пришли ее проведать.
– Видите вот этот шрам? – показала Эмма Борисовна на маленькую полоску на животе пациентки, заклеенную пластырем. – Очень аккуратный, когда заживёт, вы даже перестанете его замечать, обещаю.
– А мои малыши? – спросила беременная.
Доктор Шаповалова загадочно улыбнулась и сказала:
– Малыши в полном порядке, – потом она снова стала серьезной, поднялась и сообщила Юлии о том, что доктор Светличная проведает ее через пару часов. То есть говорила обо мне, стоящей рядом, в третьем лице. Очень невежливо, однако. Но, видимо, такой уж у неё характер.
– Вообще-то я хотела, чтобы доктор Светличная мной больше не занималась, – неожиданно произнесла Юлия.
– Есть какие-то проблемы? – удивленно посмотрела на меня Эмма Борисовна.
Я пожала плечом. Мол, вот кто решил, у того и спрашивайте.
– Она напоминает мне о той, которую я ненавижу, – сказала беременная, отведя взгляд. – О той, которая нравится моему мужу, – она сделала небольшую паузу и добавила с ядовитой ухмылкой: – Особенно в нижнем белье.
Потом Юлия подняла глаза на доктора Шаповалову и добавила многозначительно:
– Ну, вы меня понимаете.
– Нет, не понимаю, – с серьезным видом ответила Эмма Борисовна.
– Она же спит с вашим мужем, так? – спросила пациентка.
Доктор Шаповалова уставилась на нее с серьезными глазами с прищуром. Потом улыбнулась так, как улыбаются человеку, которому вынуждены оказывать уважение, хотя очень хочется послать его подальше.
– Послушайте, Юлия, – сказала ей врач. – Я не так терпелива и вежлива, как доктор Светличная, поэтому скажу вам напрямую: это не муж не изменил, а я ему. Поэтому жертва здесь доктор Светличная. Думаю, вам стоит перед ней извиниться, будьте так любезны, – и с этими словами, смахнув вежливую улыбку с лица и снова став серьезный, доктор Шаповалова резко вышла из палаты.
Я осталась внутри, наблюдая за тем, что станет делать Юлия. Она лежала в полумраке, положив руку на живот и глядя в потолок. Но извинения от нее я не дождалась, пришлось просто уйти. К тому же не хотелось больше ничего слышать, мне важно было подумать: неожиданное признание Эммы Борисовны произвело на меня очень глубокое впечатление.
Стала вдруг понятна истинная причина того, почему она рассталась со своим мужем. Если она действительно сейчас сказала правду, и её поведение стало поводом для раздора между супругами, в таком случае я не имела права говорить Денису все эти грубости, которые прозвучали от меня в вечер, когда появилась Эмма. Мне даже захотелось извиниться перед ним, но я поборола это желание, а просто нашла его после окончания смены и сказала, что нам нужно поговорить. Он кратко улыбнулся, и мы на двух машинах поехали к нему домой.
В помещение я заходить не стала. Мы расположились рядом: я около своего автомобиля, Денис сел на табурет, стоявший около дома, и заговорил:
– Как-то вечером я припарковал машину, открыл дверь, зашел в дом, но что-то изменилось. Внешне всё оставалось на своих местах, но было ощущение: нет, всё-таки что-то было не так. Какое-то время я стою в коридоре, а потом понимаю… Знаешь, бывают такие моменты, особенно в операционной, когда знаю, что произойдет дальше. Можешь называть это даром предвидения, что ли. Я поднимаюсь наверх, иду по коридору и готовлю себя к тому, что себя сейчас увижу в спальне. Наступаю на куртку, которая мне не принадлежит, и мой мир резко переворачивается, потому что узнаю эту вещь, – она совершенно не моя. И теперь я знаю, что когда зайду в свою спальню, увижу, что жена мне изменяет. Но не просто изменяет, а делает это изменяет с Марком, моим лучшим другом. Это так банально, обычно, грязно и жестоко. В основном жестоко, – задумчиво произносит Денис.
Некоторое время после своего признания он подавленно молчит.
– Я ушел и приехал сюда, – завершает свою короткую исповедь.
– И встретил меня, – добавляю я.
– И встретил тебя, – соглашается доктор Шаповалов и внимательно на меня смотрит. С надеждой, кажется, не просто так.
Между нами повисает минута тишины, во время которой мы слушаем, как шумит ветер высоко в кронах деревьев. Кажется, где-то гремит вдалеке гром. Я поворачиваю голову, гляжу в глаза Шаповалова, и кажется, что его слова совершенно искренни. Потом опять смотрю вокруг. Колышется листва, ощущаю запахи мокрой травы и земли.
– Ты стала для меня глотком свежего воздуха, – добавляет Денис. – Как будто бы я тонул, а потом выплыл на поверхность и глубоко вдохнул.
Я думаю над тем, что он сказал. Возможно, кому-то эти слова были бы достаточными, чтобы позабыть недавнюю обиду и броситься в объятия. Но у меня другое понимание ситуации.
– Знаешь, Денис, этих слов слишком мало, чтобы все исправить. Этого недостаточно, – говорю ему, потом я сажусь в машину уезжаю, оставляя Шаповалова одиноко сидящим на табуретке во дворе.
Пока еду обратно домой, мысленно рассуждаю о том, что чем больше думаю о жизни, о мире, обо всём подряд, но не как девушка, а как хирург, тем лучше становлюсь. Возможно, это начало того профессиональной деформации. Но мне почему-то пока так не кажется. Даже наоборот: если буду и впредь вести себя подобным способом, то у меня всё лучше станут получаться операции. Тем увереннее и качественнее стану резать, зашивать, закрывать, лечить в конце концов.
С другой стороны, тем сложнее это отключить. Когда встаёшь на путь чистого профессионализма, то это сродни монашеству. Ты отрекаешься от всего мирского, чуждого медицинской науке, поскольку оно может лишь мешать. Да, так легко остаться без любви, без мужчины, без семьи и детей. Но тут уж выбирай: совместить одно с другим, кажется невозможным.
Во время пути мне захотелось посидеть и подумать в каком-нибудь тихом приятном местечке. Я выбрала для этого бар Ивана, который он оставил на своего приятеля. Только теперь у меня было желание не напиться, а просто выпить отведать кофе. Не успела я выпить и половину чашки, как рядом села Марина Спивакова.
– В клинике есть свои правила, – сказала она печальным голосом. – Там сказано, что пациент, ложащийся на госпитализацию, должен указать человека, к которому можно обратиться в случае чрезвычайной ситуации. Кого-то, кто смог бы поприсутствовать, помог бы добраться до дома после операции. В общем в свою карточку я записала тебя, – неожиданно признаётся Марина. – Поэтому и сказала, что беременна.
Она подумала еще немного и добавила ещё одну важную вещь:
– Ты мой человек.
– Правда? – спросила я.
– Да, – согласилась Спивакова.
– Вот и замечательно, – замечаю в ответ.
Марина ещё раз глубоко вздохнула и печально произнесла:
– А он меня бросил.
Не нужно было уточнять, что речь идет о докторе Михайловском.
Я глянула на коллегу с сожалением, приобняла немного и положила голову ей на плечо.
– Ты понимаешь, что это расценивается как объятие? – спросила Марина почти плачущим голосом.
– Да ладно тебе, Маришка, – ответила я. – Пусть думают, что хотят. Мы же с тобой лучшие подруги.
Обе замерли, глядя на то, как переливаются огоньки многочисленных бутылках. Вот бы выпить их все и обо всём забыть. Мне – о Шаповалове, ей – о Михайловском.