Я смотрю на Анну Семеновну и понимаю — сегодня она объявит войну. Уже три дня ходит по дому, как хищник в клетке, шипит под нос что-то невразумительное. Глаза у неё горят таким холодным огнём, что мне становится не по себе.
— Костя! — голос у неё звенит, как разбитое стекло. — Иди сюда, сынок. Поговорить надо.
Муж выходит из комнаты, вытирает руки полотенцем. Я замираю у окна, делаю вид, что поливаю цветы. Но внутри всё сжимается в тугой узел.
— Мама, что случилось? — Костя садится напротив неё, даже не подозревая, что попал в расставленную ловушку.
— А то случилось, что жить здесь больше невозможно! — Анна Семеновна резко встаёт, начинает мерить комнату шагами. — Эта Софка и Юрка совсем обнаглели. Издеваются надо мной, как хотят.
Я чуть не роняю лейку. Софа и Юра? Они же золотые люди, месяц назад приехали из Сибири погостить. Тихие, скромные, только и делают, что помогают по хозяйству. Но я молчу. Знаю — лучше не вмешиваться, когда свекровь в таком настроении.
— Мам, да о чём ты? — Костя хмурится. — Они же тебя даже не трогают.
— Не трогают?! — Анна Семеновна разворачивается к нему всем телом. — Да они надо мной издеваются! Вчера Софа сказала, что я неправильно солю борщ. А Юра... этот Юра вообще косо на меня смотрит!
Я прикрываю глаза. Господи, да Софа просто хотела помочь, посоветовала добавить больше морковки. А дядя Юра... у него после инсульта лицо немного перекошено, он на всех так смотрит.
— Мама, ты что-то путаешь...
— Ничего я не путаю! — свекровь хватает Костю за руку. — Они меня из собственного дома выживают! Я здесь уже не хозяйка, я здесь никто!
Слёзы у неё наворачиваются так натурально, что даже я на секунду поверила. Но я-то знаю Анну Семеновну. За двадцать лет брака изучила все её уловки.
— Костенька, сынок... — голос становится просительным, почти детским. — Давайте, квартиру мне эту освобождайте, а сами на даче как-нибудь поживёте. И Софку с Юркой с собой забирайте!
Тишина. Я чувствую, как сердце колотится где-то в горле. Костя открывает рот, закрывает. Смотрит на мать, потом на меня.
— Мама, ты что несёшь? — наконец выдавливает он. — Какую квартиру освобождать? Это же наш дом.
— Наш? — Анна Семеновна усмехается. — А я, значит, чужая? Я тебя растила, выкормила, на ноги поставила, а теперь... теперь какая-то Софа важнее родной матери!
Я больше не могу молчать. Подхожу к ним, ставлю лейку на стол.
— Анна Семеновна, при чём тут Софа? Она же ваша племянница!
— А ты не лезь! — свекровь поворачивается ко мне, и в глазах её такая злость, что я невольно отступаю. — Это семейное дело. Мужское дело.
— Семейное? — я чувствую, как внутри что-то закипает. — Значит, я не семья? Двадцать лет замужем, двоих детей родила, а я не семья?
— Таня, не надо... — Костя встаёт, протягивает руку. Но я уже не могу остановиться.
— Нет, пусть Анна Семеновна объяснит! — голос у меня дрожит, но я держусь. — Почему мы должны съезжать? За что? За то, что приютили ваших родственников?
Свекровь смотрит на меня с такой ненавистью, что мне становится холодно. Потом поворачивается к сыну:
— Костя, или ты наконец поступишь, как порядочный сын, или я уйду из этого дома навсегда.
— Мам, не говори глупости...
— Глупости? — она вскакивает. — Глупости — это когда родная мать должна терпеть унижения в собственном доме! Глупости — это когда какие-то приблуды важнее матери!
— Анна Семеновна! — я не выдерживаю. — Это же ваша родная племянница!
— Родная, да не родная! — свекровь машет рукой. — Сорок лет не виделись, а теперь вдруг родная! Нет, Костя, решай. Или они, или я.
Муж стоит посреди комнаты, растерянный. Я вижу, как он мучается, как разрывается между матерью и здравым смыслом. И понимаю — проиграла. Анна Семеновна знает, на какие струны нажимать.
— Костенька, — голос у свекрови становится тихим, жалобным. — Я же не вечная. Сколько мне осталось? Год? Два? Неужели ты не можешь сделать для матери такую малость?
Малость... Я хочу засмеяться, но вместо этого сжимаю кулаки. Выгнать из собственного дома — это малость?
— Мам, но дача же не приспособлена для зимы...
— Приспособите! — Анна Семеновна размахивает руками. — Печку поставите, утеплите. Что вы, не люди разве?
Я смотрю на неё и думаю — как же я раньше не замечала? Эта искусная игра на жалость, эти слёзы по заказу, эта способность выкручивать любую ситуацию в свою пользу. Анна Семеновна не просто хитрая — она гениальная манипуляторша.
— А если я откажусь? — вдруг спрашивает Костя.
Свекровь замирает. Потом медленно поворачивается к нему:
— Тогда ты мне больше не сын.
Слова повисают в воздухе, как приговор. Я чувствую, как всё внутри холодеет. Костя бледнеет, садится на стул.
— Мама, ты не можешь быть серьёзна...
— Могу. — голос у неё твёрдый, как камень. — Могу и буду. Или ты делаешь, как я говорю, или нет у меня сына. Выбирай.
Я подхожу к Косте, кладу руку на плечо. Он поднимает на меня глаза, и я вижу в них такую боль, что сердце сжимается.
— Костя, — шепчу я. — Не надо. Мы что-нибудь придумаем.
— Что придумаете? — свекровь усмехается. — У меня давление подскочило от всех этих переживаний. Может, инсульт случится. Или инфаркт. Тогда и думать ни о чём не надо будет.
О, как искусно! Я невольно восхищаюсь её мастерством. Угроза смерти — последний и самый сильный аргумент в арсенале любой матери.
— Анна Семеновна, — говорю я как можно спокойнее. — Давайте обсудим это по-человечески. Софа и Юра уедут через неделю. Зачем такие крайности?
— Неделю? — свекровь хватается за сердце. — Я неделю не выдержу! Они меня в гроб загонят!
— Да что же они вам такого сделали? — не выдерживаю я. — Ну скажите конкретно!
Анна Семеновна замолкает. Я вижу, как она лихорадочно думает, придумывает. Наконец выдаёт:
— Юра вчера в мою комнату без стука зашёл. А Софа... она мне про мою покойную маму что-то неприятное сказала.
— Что именно? — настаиваю я.
— Не помню точно, но неприятное!
Я понимаю — врёт. Всё врёт от начала до конца. Просто не хочет делить территорию, не хочет, чтобы кто-то ещё пользовался вниманием сына.
— Костя, — свекровь опять берёт его за руку. — Мне плохо. Очень плохо. Сердце болит.
И правда, лицо у неё сереет. Только я не знаю — от волнения или от актёрской игры.
— Мам, может, врача вызвать? — Костя встаёт.
— Не надо врача. Надо просто, чтобы эти люди ушли из моего дома.
Из её дома... Я смотрю на мужа и понимаю — он сдастся. Обязательно сдастся. Мать для него святое, а я... я просто жена.
— Хорошо, — говорю я твёрдо. — Анна Семеновна, если вы так хотите, мы уедем. Но не на дачу. Мы снимем квартиру в городе.
— Таня! — Костя хватает меня за руку. — Что ты говоришь?
— Говорю то, что думаю. — я высвобождаю руку. — Раз я здесь лишняя, раз моё мнение никого не интересует, зачем мне здесь оставаться?
Свекровь смотрит на меня с удивлением. Явно не ожидала такого поворота. Рассчитывала, что я буду умолять, плакать, упрашивать.
— Таня, не говори глупости, — бормочет Костя. — Мы же семья...
— Семья? — я усмехаюсь. — Семья — это когда все равны. А здесь есть только одна хозяйка. — смотрю на свекровь. — Пожалуйста, царствуйте. Но одна.
Выхожу из комнаты, хлопаю дверью. Слышу, как за спиной начинается что-то невообразимое. Костя кричит на мать, мать рыдает и клянётся, что умрёт от такого позора.
А я иду в спальню и достаю чемодан. Пора, наконец, узнать, что для мужа важнее — мать или жена.
В коридоре появляется тётя Софа, испуганная, растерянная:
— Танечка, что случилось? Почему так кричат?
— Ничего не случилось, тётя Софа. — обнимаю её. — Просто каждый делает свой выбор.
И начинаю складывать вещи. Медленно, обдуманно. Пусть Костя видит, что я не шучу. Пусть Анна Семеновна поймёт — не все готовы плясать под её дудку.
В глубине души я надеюсь, что муж одумается. Что придёт, скажет: «Хватит, мама, ты зашла слишком далеко». Но проходит час, а его всё нет.
Значит, выбор сделан. И этот выбор — не в мою пользу.
Закрываю чемодан, иду к двери. В гостиной по-прежнему шумно, но теперь уже мать успокаивает сына. Наверное, обещает, что всё будет хорошо, что они заживут, как прежде.
Только прежде уже не будет. Что-то сегодня перекосилось в этом доме. Что-то сломалось окончательно.
Выхожу во двор, сажусь на лавочку у калитки. Жду. Может быть, Костя всё-таки выйдет. Скажет, что я неправа, что нам надо поговорить.
Но дверь молчит. И я понимаю — игра окончена. Анна Семеновна выиграла. Как и всегда.
Сижу уже полчаса, когда за спиной слышу тихий голос:
— Танечка, не уходи.
Оборачиваюсь. Дядя Юра стоит у крыльца, опирается на палочку. Лицо у него грустное, но в глазах что-то такое... понимающее.
— Дядя Юра, простите нас. Из-за нас вся эта история.
— Пустое. — он подходит ближе, садится рядом. — Я всё слышал. Стены тонкие.
Мы молчим. Он достаёт из кармана мятную конфету, протягивает мне. Я беру, разворачиваю.
— Знаешь, Танечка, — говорит он негромко. — Я Аньку с детства знаю. Она всегда такая была. Хитрая, как лиса. Но не злая.
— Как не злая? — я поворачиваюсь к нему. — Она же...
— Она боится, — перебивает дядя Юра. — Боится, что её забудут. Что станет никому не нужной. Вот и цепляется, как может.
Я смотрю на него удивлённо. Не ожидала такого понимания.
— Слушай, дядя Юра, а что если...
Но он поднимает руку, показывает на дом. В окне появляется Софа, машет нам рукой. А за её спиной мелькает силуэт Анны Семеновны.
— Иди в дом, — говорит дядя Юра. — Поговори с ней. Только не так, как обычно.
— Как же тогда?
— А ты её пожалей. По-настоящему пожалей.
Я хочу возразить, но он уже встаёт, идёт к дому. У крыльца оборачивается:
— Аня! — кричит он. — Выходи! Поговорить надо!
Через минуту появляется свекровь. Лицо красное, глаза опухшие. Смотрит на меня с опаской.
— Анна Семеновна, — говорю я, подходя к ней. — Я хочу вам что-то сказать.
— Ну говори. — голос сухой, настороженный.
— Вы знаете, я вас понимаю. — слова сами вырываются наружу. — Я тоже боюсь, что меня забудут. Что стану ненужной.
Она моргает, явно не ожидая такого поворота.
— Я боюсь, что Костя полюбит кого-то больше, чем меня. — продолжаю я. — Боюсь, что дети вырастут и забудут. Боюсь старости, болезней, одиночества.
— Таня, о чём ты? — свекровь делает шаг назад.
— О том, что мы с вами одинаковые. Обе любим одного человека. Обе хотим быть нужными. Только воюем друг с другом вместо того, чтобы...
— Чтобы что? — шепчет она.
— Чтобы помочь друг другу. Вы же мудрая женщина, многое повидали. А я... я ещё учусь жить. Может, мне есть чему у вас поучиться?
Анна Семеновна стоит и смотрит на меня так, будто видит впервые. Потом вдруг садится на ступеньки крыльца.
— Таня, а ты знаешь, как я Костю растила? — голос у неё становится другим, тихим. — Одна. Отец ушёл, когда ему три года было. Я работала на двух работах, чтобы прокормить.
— Не знала, — сажусь рядом с ней.
— Вот и не знала. — она смотрит в землю. — А теперь мне кажется, что я ему больше не нужна. Что у него есть ты, есть дети, есть работа. А я... я просто обуза.
Я чувствую, как внутри что-то переворачивается. Неужели всё так просто? Неужели за всеми этими интригами стоит обычная человеческая боль?
— Анна Семеновна, вы не обуза. Вы — мама. Костя без вас не был бы тем, кем стал.
— Да? — она поднимает на меня глаза. — А мне кажется, что я только мешаю.
— Мешаете, — честно говорю я. — Но не потому, что плохая. А потому, что мы не умеем жить вместе. Не научились.
Она молчит, потом вдруг спрашивает:
— А ты правда уйдёшь?
— Не знаю. Зависит от того, сможем ли мы что-то изменить.
В дом выходит Костя. Смотрит на нас с удивлением.
— Мам, Таня, что происходит?
— Происходит то, что должно было произойти давно, — говорит дядя Юра, появляясь рядом с ним. — Женщины разговаривают. По-человечески.
— Костя, — свекровь встаёт. — Прости меня. Я была не права.
— Мам...
— Нет, выслушай. — она поднимает руку. — Я боялась, что ты меня забудешь. Вот и вела себя как дура. Софа и Юра ни в чём не виноваты. Я всё придумала.
Костя стоит с открытым ртом. Потом подходит к матери, обнимает.
— Мам, как же ты можешь подумать, что я тебя забуду? Ты же мой самый родной человек.
— Один из самых родных, — поправляю я. — Но не единственный.
Анна Семеновна смотрит на меня, потом кивает:
— Да. Один из самых родных.
Дядя Юра хлопает в ладоши:
— Ну вот и славно! А теперь давайте ужинать. Софа борщ сварила. Правильный борщ, — подмигивает свекрови.
Она усмехается:
— Ну, посмотрим, какой у неё правильный.
Идём в дом. Я несу свой чемодан обратно. Костя берёт меня под руку.
— Спасибо, — шепчет он. — Не знаю, как ты это сделала, но спасибо.
— Я ничего не делала. Просто перестала бояться.
— Чего бояться?
— Того, что твоя мама меня не любит. Оказывается, она просто не знала, как меня полюбить.
За ужином Анна Семеновна и Софа обсуждают рецепт борща. Дядя Юра рассказывает смешные истории из молодости. Костя держит меня за руку под столом.
А я думаю о том, как легко мы усложняем простые вещи. Как долго воюем вместо того, чтобы просто поговорить. Как боимся признаться в своих страхах.
— Танечка, — говорит вдруг свекровь. — А давай завтра в магазин вместе сходим? Мне новое платье нужно.
— Конечно, — улыбаюсь я. — Сходим.
И понимаю — вот оно, необычное окончание. Не громкие примирения, не слёзы раскаяния. Просто две женщины, которые решили попробовать понять друг друга.
А дядя Юра, пока мы едим, тихо напевает какую-то старую песню. И кажется, что в доме стало теплее. Не от печки, а от того, что мы наконец перестали бояться быть людьми.