Глава 44
Поздно вечером, когда за окнами больницы давно стемнело, а в коридорах уже не было слышно привычной дневной суеты, мы собрались девичьим составом – я, Наташа Юмкина и Марина Спивакова – в по-прежнему необустроенном закутке, ставшем штабом нашей ординаторской компании. По сути, это был широкий коридор, обставленный просто: вдоль стен несколько каталок одна за другой, небольшой столик, заваленный медицинскими журналами и пустыми стаканчиками от кофе, старенький холодильник в углу, тихо гудящий, будто под аккомпанемент нашим разговорам.
Свет лампы над головой мерцал, создавая на лицах странные тени, и, казалось, даже воздух стал плотнее, словно готовясь выслушать то, что сейчас скажу. Я набрала побольше смелости и, чуть запинаясь, произнесла:
– Вы хотите провести незаконное вскрытие?
Мое предложение повисло в вечернем воздухе. Все замерли. Даже Наташа перестала жевать свой бутерброд, хотя сильно проголодалась – у ординаторов едва хватает времени на то, чтобы прямые обязанности выполнять, где уж тут правильно питаться. Но на мой вопрос ответа не дали. В этот момент Юмкина сосредоточилась на том, чтобы убедить Спивакову. Та, как всегда, сидела с выражением глубокого недоверия на лице, положив руки на колени и будто готовая в любой момент вскочить и убежать.
– Марина, я знаю, ты боишься попасть в неприятности, но как же жена Павла Дмитриевича? – снова заговорила Юмкина, теперь уже более мягко, почти шёпотом. – Если мы сделаем вскрытие, это может очистить наши имена. Мы ведь не хотим, чтобы нас обвинили в его смерти, верно?
– Нет, – ответила Спивакова, но голос её звучал не слишком уверенно. Скорее, это был рефлексивный отказ, чем твёрдое «нет».
– Ты видела, как она на меня смотрела? – продолжала наступать Юмкина, делая паузу между фразами, будто давая каждому слову осесть в сознании коллеги. – Она же совершенно точно хочет, чтобы мы провели вскрытие!
– Она просто не хотела ссориться с дочерью, – парировала Марина, пытаясь найти хоть какой-то выход из ситуации без прямого участия в опасном деле.
– Ладно, Марина, – вмешалась я, решив добавить веса доводам Наташи. – А если вас всё-таки обвинят в халатности?
Это слово, «халатность», словно ударило коллегам. Марина промолчала. Её лицо стало бледнее. Она знала, что никаких других аргументов против этого нет. После долгой паузы наконец кивнула, выдавая своё согласие через силу:
– Согласна.
Я же, немного помедлив, решила проявить принципиальность:
– Кстати, сама в этом не участвую.
– Это бойцовский клуб! – резко воскликнула Марина, неожиданно для всех заговорив с такой уверенностью, будто вдруг превратилась из осторожного врача в настоящего заговорщика. – Никто о нём не говорит!
– Ладно, – быстро согласилась я, чтобы не вызвать лишнего напряжения и упрёков со стороны подруг.
– Нужно будет провернуть всё, пока Мегеры нет рядом, – задумчиво произнесла Спивакова.
– Проблема в том, что она всегда рядом, – вздохнула Наташа. – Она вездесущая! Будто у неё есть шестое чувство на секреты.
– Придётся рискнуть, – заключила Марина, уже принимая решение.
Тогда я, немного помедлив, добавила, будто между прочим:
– У Натальи Григорьевны сегодня очень важные дела с девятнадцати до двадцати трёх часов. Ей явно будет не до вас, – и тут же отвела взгляд в сторону, стараясь сохранить на лице невинное выражение, но внутри чувствуя себя как Лиса Алиса в исполнении Елены Санаевой, которая только что спела свою знаменитую песню о том, «какое небо голубое».
– А откуда ты это знаешь? – сразу же насторожилась Марина, повернувшись ко мне с широко раскрытыми глазами.
– И какие такие дела? – заинтересовалась Наташа, забыв даже про свой недоеденный бутерброд.
Я медленно слезла с каталки, где удобно устроилась во время разговора, и, стараясь не выдать своего волнения, ответила:
– Простите, девочки. Не могу сказать. Это тоже часть бойцовского клуба.
Оставляя их в состоянии полного недоумения, я направилась к двери, гордо выпрямив спину. За моей спиной слышались уже знакомые мне переговоры:
– Если из-за этого я упущу интересного пациента... – начала Марина, грозно указывая ручкой в сторону Наташи, – стану Агентом 007 и прикончу тебя.
– Почему именно меня?! – возмутилась та.
– Потому что у Агента 007 есть лицензия на убийство, – загадочно произнесла Спивакова и хихикнула, явно довольная своей шуткой.
А я тем временем уже спешила в операционную, где к работе был почти готов пациент. Сегодня он особенный – человек, который раньше всегда стоял за хирургическим столом, а теперь лежал на нём – заведующий хирургическим отделением доктор Шварц. Последним вошёл доктор Шаповалов, с оптимистичной улыбкой обратившись к Адриану Николаевичу:
– Как дела?
– Ты закрыл двери? – вместо ответа спросил завотделением, явно нервничая.
– Не волнуйся, радары нас не засекут, – пошутил Денис Дмитриевич, всё ещё пытаясь поддерживать лёгкость момента.
Но Шварц был не в настроении. Он начал методично проверять всё необходимое, начиная с хирургической дрели и заканчивая объёмом препаратов. Его беспокоило, что в самый неподходящий момент может не хватить чего-то важного, и тогда секрет станет достоянием всего отделения.
– Доктора – самые отвратительные пациенты, – с усмешкой сказал Шаповалов, когда поток вопросов наконец иссяк. – Просто вдохните маску. Хватит командовать.
Он надел наркозную маску на лицо Шварца и, наклонившись к его уху, шепнул:
– Я вас прикрыл.
Газ начал подаваться, и Адриан Николаевич медленно, но уверенно погружался в состояние медикаментозного сна.
***
Пока наверху, в операционной, шла напряжённая и секретная процедура, внизу, в тишине больничного подвала, где располагалось патологоанатомическое отделение, два ординатора, Наташа Юмкина и Марина Спивакова, готовились к делу, которое не только выходило за рамки этических норм, но и попросту с точки зрения закона было преступлением.
Подвал был старым, как сама больница. Здесь царили холод и запах формалина, от которого щекотало в носу и слезились глаза. Тусклый свет мигающей лампы едва освещал ряд металлических каталок. Комната, где оказались ординаторы, была разделена на зоны: рабочий стол с инструментами, холодильные камеры для хранения тел, и посреди всего этого – стол для вскрытий, на котором сейчас лежал Павел Дмитриевич.
– Мы украли тело, – тихо произнесла Наташа, передавая Марине защитные очки, которые они утащили из кладовой своего отделения, равно как и другие одноразовые вещи. Её голос дрожал, будто она только что призналась в чем-то страшном. – Знаешь, кто мы теперь? Похитители тел! А что, если в морге его хватятся?
Марина, хоть и выглядела немного напуганной, всё же сохраняла вид человека, способного держать себя в руках. Она надела очки, поправила их на переносице и ответила спокойно:
– Во-первых, сейчас ночь. Во-вторых, мертвеца не скоро хватятся. Особенно такого, как Павел Дмитриевич. Его родственники ещё не определились с похоронами, а завтра воскресенье. У нас есть минимум десять часов.
Наташа кивнула, хотя её лицо говорило о внутренней борьбе между любопытством и страхом. Она взяла скальпель и подошла к столу. На секунду замерла над телом, словно соображая, что делать дальше, но не могла вспомнить.
– Когда ты последний раз проводила вскрытие? – с легкой издёвкой в голосе спросила Марина, наблюдая за её колебаниями.
– У меня тоже был курс анатомии, – язвительно парировала Юмкина, хотя было понятно, что она больше пытается убедить в этом саму себя. – Просто пытаюсь вспомнить, с чего начинается Y-образный разрез.
– Так, постой, постой. Подожди, – вдруг остановила её Спивакова. Она подошла к своей сумке, расстегнула молнию и достала оттуда толстый фолиант в потёртом переплёте – справочник по патологоанатоме.
– Ты принесла справочник?! – не поверила своим глазам Наташа.
– Ну, раз уж начали, сделаем всё правильно, – невозмутимо ответила Марина и положила книгу рядом с головой покойника, открыв страницу со схемой стандартного вскрытия. Лампа осветила рисунок: чёткие линии разрезов, подписанные органы, стрелочки и примечания.
– Хорошо, – согласилась Наташа, тоже склоняясь над книгой, будто студентка перед экзаменом.
– Ладно, я нашла, – вдруг заявила Марина, беря скальпель в руку. – Вот так, здесь нужно резать.
– Ты уверена? – снова сомневалась Юмкина.
– Дважды мы его не убьём, – чуть иронично ответила Спивакова, но даже у неё голос дрогнул, когда она замерла над грудью покойника, зажав инструмент в руке.
– Дай я, – предложила Наташа.
– В свою очередь! – резко одёрнула её Марина, и, собравшись с духом, начала делать первый разрез. Он получился медленным, осторожным, почти трепетным – как первый шаг в новую, страшную реальность.
– Нужно резать десяткой, – вдруг начала советовать Юмкина, уже чувствуя себя чуть увереннее.
– Хватит мне подсказывать! – сердито огрызнулась Марина. – Бери пилу!
Наташа взяла в руки инструмент и с опаской посмотрела на него.
– Это… точно надо?
– Если хотим найти настоящую причину смерти – да, – решительно ответила Спивакова, уже полностью сосредоточенная на процессе. – И не вздумай дрожать.
Где-то несколькими этажами выше продолжалась своя операция – не менее тайная, не менее важная, и тоже полная неопределённости.
***
Операция, как и было запланировано, продлилась почти четыре часа. Время будто растянулось в бесконечную полосу напряжения, полного контроля и молчаливых ожиданий. Наконец, когда последний этап был завершён, доктор Шаповалов снял перчатки, тяжело вздохнул и устало произнёс:
– Я зашил рану. Швы ровные. Мы закончили.
Его голос звучал глухо под маской, но в нём чувствовалось облегчение – не только физическое, но и эмоциональное. Он отступил от операционного стола, немного пошатываясь от усталости, и бросил короткий взгляд на Наталью Григорьевну:
– Доктор Осухова, завершите операцию, пожалуйста.
– Конечно, – откликнулась она, уже начиная аккуратно осматривать результаты их совместной работы.
– Отличная работа, молодцы, – добавил Денис Дмитриевич, кивнув нам всем, и вышел из операционной.
Я стояла рядом с Натальей Григорьевной, которая теперь стала моим прямым руководителем на ближайшее время. Мне предстояло ей ассистировать – наблюдать, помогать, следить за состоянием пациента.
– Как думаете, зрительный нерв повреждён? – спросила я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё сжалось.
Наталья Григорьевна не сразу ответила. Её глаза, скрытые за защитными очками, были сосредоточены, но в них читалась тревога.
– Если да, то когда он проснётся… – начала она, но я перебила, не дав ей договорить.
– Он ослепнет?
Короткий, но выразительный взгляд, который она бросила на меня, сказал больше, чем любые слова: всё возможно.
– Надолго? – не унималась я, цепляясь за малейший проблеск надежды. Ну, мало ли что бывает. Иногда нервы восстанавливаются. Иногда это просто временная потеря функции.
– Навсегда, – сухо произнесла Мегера без тени сомнения в голосе. Затем она резко перевела взгляд в сторону двери и добавила: – Позови Спивакову и Юмкину. Пусть заберут твоих пациентов. Мне нужно, чтобы ты следила за шефом.
– Марину и Наташу? – переспросила я, внутренне замерев. – Простите, Наталья Григорьевна, но они уже завалены работой.
Мегера медленно повернулась ко мне. Её бровь приподнялась.
– Чем это, хотелось бы мне знать?
Секунда. Время замедлилось. Я знала, что лгу плохо. Знала, что у меня не получится. Но попробовала всё равно.
– Анализами, – выпалила первое, что пришло в голову. – Им нужно было проверить анализы.
– Ты лжёшь, – сказала она, почти с удовольствием. – Я знаю, что ты лжёшь. – Она стянула маску с лица, и её губы сжались в тонкую линию. – Как я догадалась? Ты не умеешь врать. Ненавижу плохих врунов.
Я стояла, как школьница перед директором, чувствуя, как кровь отливает от лица. А Наталья Григорьевна уже повернулась к хирургической медсестре и сухо распорядилась:
– Займите моё место.
Потом она медленно, но уверенно направилась к выходу, бросая на ходу:
– Я знаю, где они.
Голос её звучал как у хозяйки сада, которая давно заметила, кто именно ворует у неё яблоки. Она ушла, злобно швырнув использованные перчатки и маску, словно каждая из них была символом моего лицемерия. Перед тем как закрыть дверь, бросила на меня такой взгляд, от которого хотелось провалиться сквозь землю.
Мне очень хотелось броситься вниз, в подвал, к девчонкам, чтобы предупредить их – Мегера знает, она идёт, всё пропало . Но я не могла. Не имела права. Рядом лежал наш шеф, ещё не вышедший из наркоза, и мне следовало быть рядом: следить за его пульсом, за дыханием, за жизнью. И вот так, стоя у постели одного человека, я не могла спасти двух других. Время снова потекло, но теперь оно было плотным, тягучим, а ещё опасным.