— Черт возьми, Борис! Ну и с чего ты взял, что твоя мама будет жить с нами? — прошипела Полина, швыряя кухонное полотенце на стол так, что солонка подпрыгнула.
В воздухе повисла тишина, словно перед грозой. Борис замер у окна, не поворачиваясь к жене. За стеклом моросил октябрьский дождь, превращая двор в унылое месиво из опавших листьев и грязи. Точно также, как и их брак последние два года.
— Полечка, ну что ты сразу в крик... — начал он, но жена его перебила:
— Не Полечка мне! Три года назад ты обещал — после свадьбы будем жить сами. Помнишь? Или память у тебя как у золотой рыбки?
Антонина Николаевна сидела в гостиной, делая вид, что смотрит телевизор. На самом деле она прислушивалась к каждому слову, доносившемуся из кухни. Седые волосы аккуратно уложены в привычную прическу, спина прямая — железная дисциплина военного детства давала о себе знать даже в семьдесят лет. В руках теребила носовой платок — единственная выдававшая волнение деталь.
«Ишь ты, какая принцесса выискалась, — думала свекровь, поджимая тонкие губы. — В моё время невестки матерям мужей в ноги кланялись, а эта... Что Боренька в ней нашел?»
А Борис мялся на кухне, как школьник перед директором. Сорок два года, инженер с высшим образованием, а перед двумя женщинами — беспомощный мальчишка.
Полине — тридцать пять, фигура еще девичья, каштановые волосы до плеч, глаза цвета морской волны. Красавица, что и говорить. Но характер... Характер у неё был как у разъяренной кошки.
— Мама больна, Поля. У неё давление, сердце... — Борис наконец повернулся, и жена увидела знакомые складки усталости вокруг его глаз. — Квартиру продала, денег на аренду не хватает. Куда ей еще деваться?
— К твоей тете Кате! К дяде Мите! У них места полно!
— Катя сама еле на ногах держится после операции. А Митя... ты же знаешь, он пьет.
Полина схватилась за голову. Темные волосы растрепались, выбившись из хвоста. В этот момент она была похожа на героиню греческой трагедии — красивую и отчаянную.
«Почему всегда я? — металось в её голове. — Почему моя жизнь должна превратиться в филиал дома престарелых? У меня есть мечты, планы... А теперь что? Буду сиделкой для свекрови?»
— Временно, Полечка. Месяц, может, два... Пока что-то подыщем.
— Твои «временно» имеют свойство затягиваться на годы! — взорвалась жена. — Помнишь, как твой брат «временно» оставил у нас мотоцикл? Третий год в гараже ржавеет!
Из гостиной донеслось деликатное покашливание. Антонина Николаевна подала голос:
— Деточки, я все слышу. Может, не будем устраивать театр военных действий?
Полина зарычала как тигрица. Буквально зарычала. Борис невольно отступил на шаг.
— Театр? Театр?! — голос жены поднялся на октаву выше. — Это не театр, Антонина Николаевна! Это моя жизнь! Моя квартира! Мой дом!
— Наш дом, — тихо поправил Борис.
— А, точно! Наш! Тогда почему решения принимаешь единолично? Когда успел маму пригласить? Между завтраком и работой или после ужина и футбола?
Свекровь встала с дивана и появилась в дверном проеме кухни. Маленькая, хрупкая на вид, но взгляд — сталь. Полина почувствовала, как её обдает холодом.
— Полиночка, милая, — голос у Антонины Николаевны был сладкий, как мед с ядом, — я понимаю, молодой семье хочется побыть вдвоем. Но разве не естественно, что сын помогает матери в трудную минуту?
«Опять это лицемерие, — в бешенстве думала Полина. — Милая, Полиночка... А сама точит зубы, готовится сожрать меня вместе с потрохами.»
— Естественно, — процедила сквозь зубы молодая женщина. — Только вот раньше вы как-то обходились без нашей помощи. Даже гордились этим, помню.
Удар в яблочко. Антонина Николаевна слегка побледнела, но держалась стойко.
— Время меняется, деточка. Возраст — не подарок.
— Мам, хватит, — вмешался Борис. — Поля, мы же взрослые люди. Можем же договориться по-человечески?
— По-человечески? — Полина рассмеялась, но смех этот звучал как битое стекло. — Хорошо. Тогда по-человечески объясни мне, почему я должна жертвовать своим комфортом ради твоей мамы, которая меня терпеть не может?
— Полина! — ахнул муж.
— Что «Полина»? Неправда, что ли? — жена повернулась к свекрови. — Или вы скажете, что я ошибаюсь, Антонина Николаевна?
Повисла пауза. Дождь за окном усилился, барабаня по стеклу все настойчивее. В комнате стало темно, но никто не решался включить свет — словно боялись увидеть лица друг друга при ярком освещении.
— Я... я стараюсь относиться к вам хорошо, — наконец проговорила свекровь, но голос дрогнул.
— Стараетесь? — Полина шагнула ближе. — А критика моей стряпни? А замечания по поводу порядка в доме? А ваши намеки, что «в ваше время женщины по-другому мужей любили»?
Борис метался между женщинами как загнанный зверь. Капли пота выступили у него на лбу, несмотря на прохладу.
— Девочки, ну перестаньте... Мы же семья...
— Какая семья?! — взорвалась Полина. — Где ты видишь семью? Ты видишь, как твоя мама на меня смотрит? Как будто я последняя дрянь, которая украла у неё драгоценного сыночка!
— Неправда! — всплеснула руками Антонина Николаевна. — Я рада, что у Бори есть жена! Просто... просто я беспокоюсь за него. Материнское сердце, понимаете ли...
— Понимаю! — в голосе Полины звучала откровенная злость. — Понимаю, что вы считаете меня недостойной вашего сына. Что я неправильно готовлю, неправильно убираю, неправильно себя веду. А теперь еще и неправильно реагирую на вашу просьбу пожить у нас!
«Господи, — мелькнула у свекрови мысль, — до чего же она права. Я действительно её недолюбливаю. Но разве можно признаться в этом? Разве можно сказать, что мне больно отпускать единственного сына? Что я боюсь остаться совсем одна?»
— Полина, мама не виновата в том, что у неё трудности, — устало проговорил Борис. — Нельзя же быть такой жестокой.
— Жестокой?! — глаза жены сверкнули. — Жестокой! Значит, я жестокая! А ты, значит, добрый. А мама твоя — несчастная жертва обстоятельств!
— Я не это имел в виду...
— А что ты имел в виду? Что я должна с радостью принять в свой дом человека, который меня откровенно не любит? Который будет критиковать каждый мой шаг, контролировать каждое движение?
Антонина Николаевна сжала платок в кулаке. Слова невестки больно резали по сердцу, потому что в них была правда. Горькая, неприятная правда.
— Я... я буду стараться не мешать, — тихо проговорила она. — Я понимаю, что это ваш дом. Ваша жизнь.
— Мам, — Борис подошел к матери, обнял за плечи. — Не слушай ты её. Это наш дом. Твой тоже.
И вот тут Полина поняла — всё. Финиш. Больше она не выдержит.
— Прекрасно, — холодно произнесла она. — Раз это наш дом, то и жить здесь будете вдвоем. Мать и сын. Как мечтали.
— Поля, ты что?! — Борис побледнел.
— А то! Собираю вещи и съезжаю. К подруге, к родителям — неважно. Разберетесь тут сами, семейка дружная.
— Полиночка, милая, — запричитала свекровь, — да что же это такое? Из-за меня разлад в семье!
— Не из-за вас, — Полина остановилась в дверях. — Из-за него. Из-за того, что для него мамочка важнее жены. А раз так, то зачем ему жена вообще?
Борис кинулся за ней, но жена уже заперлась в спальне. Слышно было, как она хлопает дверцами шкафа, что-то бросает в сумку.
— Поля! Открой! Ну поговорим же по-человечески!
— Поговорили уже! — крикнула из-за двери жена. — Три года поговорили! Результат налицо!
Антонина Николаевна стояла посреди гостиной и плакала. Беззвучно, как плачут пожилые люди — слезы просто текли по щекам, а сама она словно превратилась в хрупкую статуэтку.
«Что же я наделала? — думала она. — Хотела быть ближе к сыну, а разрушила его семью. И ведь знала же, знала, что невестка меня недолюбливает. Почему не отказалась? Почему согласилась?»
Полина вышла из спальни с сумкой в руках. Лицо решительное, но глаза красные.
— Поля, стой! — Борис загородил ей дорогу. — Ну куда же ты? Давай обсудим спокойно...
— Обсуждать нечего. Ты сделал выбор. Я делаю свой.
— Но мы же любим друг друга!
Полина остановилась. На мгновение её лицо смягчилось.
— Любили, Боря. Любили. Но любви мало, если нет уважения. А ты меня не уважаешь. Не считаешь моё мнение важным.
— Считаю! Конечно, считаю!
— Если бы считал, то спросил бы, прежде чем приглашать маму жить к нам. Если бы считал, то не ставил бы меня перед фактом.
Она прошла мимо него к выходу. У двери обернулась:
— Антонина Николаевна, я не желаю вам зла. Искренне. И квартира тут просторная, места хватит. Только мне в ней больше нет места.
Дверь закрылась. Борис и его мать остались вдвоем.
За окном дождь превратился в ливень, а в квартире наступила такая тишина, что слышно было, как тикают часы на кухне.
— Сынок, — прошептала Антонина Николаевна, — поезжай за ней. Верни. Я... я поживу у Кати. Как-нибудь устроимся.
Но Борис только опустился в кресло и закрыл лицо руками. В этот момент он понял — уже поздно. Некоторые слова нельзя взять обратно. Некоторые решения нельзя отменить.
А часы продолжали тикать, отсчитывая секунды новой жизни — жизни без Полины.
***
Прошло три дня. Три бесконечно долгих дня молчания в квартире, где раньше звучал Полинин смех. Борис ходил как потерянный — на работу, с работы, перекусить что-то из холодильника и снова к телевизору. Антонина Николаевна пыталась готовить, убираться, но все выходило не так. Суп пересолен, пыль вытерта не там, где нужно.
— Боренька, — робко позвала она сына, который сидел на диване, тупо глядя в экран. — Может, позвонишь ей? Поговоришь?
— Она не возьмет трубку, — буркнул он. — Проверял уже. Сто раз.
На самом деле Полина брала трубку. Но сбрасывала вызов, едва увидев имя мужа на экране. Жила она у своей подруги Марины в однушке, спала на раскладушке и каждое утро просыпалась с мыслью: "Господи, что я наделала?"
«Может, зря так резко? — терзала себя она. — Может, можно было как-то по-другому? Но нет... Если сейчас не поставить точку, то потом будет только хуже. Сначала мама, потом ещё кто-то из родственников...»
В четверг вечером в дверь позвонили. Борис открыл — на пороге стояла тётя Катя. Сестра покойного отца, женщина лет шестидесяти, с живыми глазами и решительным подбородком. В руках — авоська с пирожками.
— Ну, здравствуй, племянничек, — сказала она, проходя в квартиру без приглашения. — Слышала, тут у вас драма разыгралась.
— Тётя Катя... — начал было Борис, но она его остановила жестом.
— Потом поговоришь. Где мать твоя? Антонина Николаевна! Выходи, поговорить надо!
Свекровь появилась на пороге кухни, вытирая руки передником. Выглядела она плохо — похудела, осунулась, в глазах тревога.
— Катенька, — прошептала она. — Ты как узнала?
— В нашем районе новости быстро разносятся. Дядя Митя рассказал — видел твою невестку у продуктового. Рёваная шла, говорит.
Тётя Катя оглядела квартиру — пустые тарелки на столе, не заправленная постель в гостиной, общий беспорядок.
— Ну и что скажешь, Тоня? Довольна результатом?
— Катя, не начинай... — устало махнул рукой Борис.
— А я и не тебе говорю! — резко оборвала его тётя. — Мужчины в семейных вопросах — как слепые котята. Тут женщинам разбираться надо.
Она села напротив Антонины Николаевны, внимательно посмотрела на неё.
— Скажи честно, Тоня. Зачем тебе это было нужно? Зачем разрушать сыну семью?
— Я не хотела... — голос у свекрови дрогнул. — Мне правда было некуда деваться. Квартиру продала, деньги на лечение потратила...
— Брешешь, — спокойно сказала тётя Катя. — Я вчера с твоей соседкой Зинаидой Петровной говорила. Она рассказала интересную историю.
Антонина Николаевна побледнела.
— Какую историю? — не понял Борис.
— А вот какую, — тётя Катя достала из сумочки листок бумаги. — Твоя мамочка квартиру-то не продавала. Она её... дарственную оформила. На внучку своей подруги. Представляешь?
Воцарилась гробовая тишина. Борис медленно поворачивался к матери, не веря услышанному.
— Мам... это правда?
Антонина Николаевна сжалась, как пойманная с поличным воровка.
— Боренька, я могу объяснить...
— Объясняй, — голос у сына стал ледяным.
— Эта девочка, Настенька... она мне как родная внучка. Её родители погибли в аварии три года назад, она одна осталась. Снимала углы, перебивалась случайными заработками... А у меня квартира пустая стоит после смерти отца...
— И что? — не понимал Борис.
— Я решила помочь. Подарила ей квартиру, чтобы было где жить. А сама... сама решила переехать к тебе. К семье.
— К семье?! — взорвался он. — Ты разрушила мою семью ради какой-то чужой девчонки?!
— Она не чужая! — огрызнулась Антонина Николаевна, и вдруг в её голосе появились злые нотки. — Она меня любит! Заботится! А твоя жена... твоя жена меня терпеть не может!
— Так может, есть за что?! — рявкнул Борис, и тётя Катя удивлённо подняла брови — никогда ещё она не слышала, чтобы племянник так разговаривал с матерью.
— Тоня, — вмешалась она, — ты понимаешь, что наделала? Ты солгала сыну. Разрушила его брак. И всё ради чего? Чтобы не признаться, что тебе просто хотелось внимания?
— Неправда! — вскочила Антонина Николаевна. — Я хотела быть нужной! Хотела, чтобы меня любили!
— А Настя тебя любит? — ядовито спросила тётя Катя. — Или просто пользуется твоей добротой?
Долгая пауза. По лицу свекрови было видно — попала в точку.
— Она... она молодая. Ей нужно устраивать свою жизнь. А я... — голос сорвался. — А я боялась остаться совсем одна. Боялась, что умру, и никто не узнает.
Борис опустился в кресло, закрыл лицо руками.
— Господи, мам... Что же ты наделала? Что же ты наделала?
— А теперь слушай меня внимательно, Тоня, — жёстко сказала тётя Катя. — Завтра же звонишь этой своей Настеньке и говоришь, что передумала. Забираешь дарственную обратно.
— Но как же она?
— А как же твой сын? Как же его жена, которую ты обманом выгнала из дома?
— Поздно уже, — прошептал Борис. — Полина никогда не простит. Даже если мама скажет правду.
Тётя Катя хитро прищурилась.
— А вот это мы ещё посмотрим. У меня есть идея.
На следующий день Полина сидела в кафе напротив своего дома и мучительно думала — стоит ли подниматься за оставшимися вещами или послать подругу? Три дня разлуки показались ей тремя годами. Она скучала по Борису, по их совместным завтракам, по глупым вечерним фильмам под пледом.
«Может, зря я так? — снова и снова терзала себя мысль. — Может, можно было найти компромисс?»
Внезапно рядом с её столиком остановилась знакомая фигура.
— Можно присесть? — спросила тётя Катя.
Полина кивнула, удивлённо глядя на неё.
— Мне есть что рассказать тебе, девочка. И кое-что показать.
Она положила на стол несколько документов и фотографий.
— Это что? — не поняла Полина.
— Правда, — просто ответила тётя Катя. — Вся правда о том, почему Антонина Николаевна решила переехать к вам.
Полина читала документы, рассматривала фотографии, и её лицо менялось — от недоумения к шоку, от шока к пониманию.
— То есть она... она солгала? Квартира у неё есть?
— Была. Подарила посторонней девчонке. А к вам переехала не от хорошей жизни — от одиночества.
— Но почему не сказала правду?
— А ты бы поняла? Пожалела бы женщину, которая боится остаться одна?
Полина задумалась. Честно говоря — нет, не поняла бы. Восприняла бы как очередную попытку манипуляции.
— И что теперь?
— А теперь она хочет все исправить. Забрать дарственную обратно. Извиниться перед тобой. И... — тётя Катя хитро улыбнулась, — признать, что была неправа.
— Антонина Николаевна? Признать, что была неправа? — Полина чуть не подавилась кофе.
— Представь себе. Гордость сломалась, когда поняла, что может потерять сына.
Полина молчала, переваривая информацию.
— И что вы от меня хотите?
— Дай им шанс. Дай ей шанс всё исправить. А Борису — шанс доказать, что он может быть мужем, а не маменькиным сынком.
— А если опять всё повторится?
— А если не повторится? — возразила тётя Катя. — Полинка, я семьдесят лет прожила. Видела разное. Скажу тебе одну вещь — гордость это хорошо, но не тогда, когда она разрушает любовь.
Вечером того же дня Полина поднялась к себе домой. Ключи у неё были, но она позвонила в дверь — как в гости.
Открыл Борис. Лицо осунувшееся, небритое, в глазах надежда и страх одновременно.
— Поля... — выдохнул он.
— Можно войти? — формально спросила она.
В гостиной сидела Антонина Николаевна. Тоже постаревшая за эти дни, сгорбленная. Увидев невестку, она встала и... поклонилась. Низко поклонилась.
— Полиночка, прости меня, старую дуру. Прости за всё.
Полина растерялась. Такого поворота она не ожидала.
— Антонина Николаевна, встаньте, пожалуйста...
— Не встану, пока не простишь. Я солгала. Я разрушила твою любовь. Я была эгоистичной старухой, которая думала только о себе.
— Мам, хватит, — попытался вмешаться Борис, но мать его не слушала.
— Нет, не хватит! Пусть знает всё как есть. Я завидовала тебе, Полина. Завидовала, что ты молодая, красивая, что мой сын тебя любит больше, чем меня. И я решила отомстить. Вот так, как последняя дрянь.
Полина подошла к свекрови, взяла её за руки, заставила встать.
— Антонина Николаевна, хватит. Сядьте.
— Ты меня простишь? — в голосе старой женщины была такая мольба, что у Полины защемило сердце.
— Я... я попробую. Но при одном условии.
— Любом! — быстро согласилась свекровь.
— Никакой лжи между нами. Никогда. Если что-то не нравится — говорите прямо. Если я делаю что-то не так — говорите. Но честно. Без намёков и закулисных игр.
— Обещаю!
Полина повернулась к мужу.
— И ты тоже. Никаких решений за моей спиной. Все вопросы обсуждаем вместе. Даже если тебе кажется, что я не пойму или не одобрю.
— Обещаю, — кивнул Борис. — Поля, а ты... ты останешься?
— Попробуем, — сказала она. — Попробуем жить заново. Все трое. Но если что-то пойдёт не так...
— Не пойдёт, — уверенно сказал Борис. — Не пойдёт, правда, мам?
Антонина Николаевна кивнула, утирая слёзы.
— Не пойдёт. Я буду хорошей. Я буду...
— Будьте собой, — перебила её Полина. — Просто собой. Честной и открытой. Этого достаточно.
А за окном кончился дождь, и в тучах появились первые просветы. Не радуга, нет — до радуги было ещё далеко. Но надежда на неё уже теплилась в воздухе.
Иногда семьи разрушаются не от отсутствия любви, а от отсутствия честности. И иногда — совсем иногда — им дается второй шанс. Главное — не упустить его.