«Да ты хоть понимаешь, что здесь не твой кабак?!» — голос Риты, хриплый, как старый винил, резанул по комнате, заставив воздух задрожать.
Она стояла у кухонного стола, сжимая в руках полотенце, будто это было оружие. Глаза — два уголька, готовых прожечь дыру в муже, который развалился на стуле с бутылкой пива. Его дружки, Славка и Костя, замерли, словно кадры в старом фильме, застрявшем на паузе.
«Слушай, милый, указывать будете у себя дома!» — процедила она, и слова, острые, как осколки стекла, повисли в тишине.
Кухня, пропахшая борщом и вчерашним табаком, казалась тесной клеткой. Люстра, с одной перегоревшей лампочкой, мигала, отбрасывая тени на лица. Рита бросила полотенце на стол — жест резкий, как хлопок двери. Внутри у нее все кипело, но не от злости, а от чего-то глубже, старше, как корни дерева, что годами цепляются за камни.
Сколько можно? — подумала она, глядя на мужа, чья щетина лоснилась от пота, а глаза мутнели от пива. Сколько можно проглатывать их шуточки, их «похлопывания» по плечу, их «ну, Рит, не кипятись»?!
— Чё ты раскомандовалась? — буркнул Олег, откинувшись на стуле. Его голос был ленивым, но в нем сквозила угроза, как в туче перед грозой. — Мужики пришли, посидеть, поговорить. Тебе-то что?
— Мне? — Рита усмехнулась, и в этой усмешке было столько яда, что Славка, сидевший ближе к двери, невольно отодвинулся. — Мне, Олег, надоело, что наш дом — проходной двор для твоих клоунов! Надоело, что я тут как прислуга, а вы трое — барины на отдыхе!
Костя, долговязый, с лицом, похожим на мятую газету, хмыкнул, но тут же замолчал, поймав ее взгляд. Славка, наоборот, решил влезть:
— Рит, ну ладно тебе, чего ты? Мы ж не со зла. Посидим и уйдем.
— Уйдете, когда я скажу, — отрезала она, скрестив руки. Ее ногти, короткие, но аккуратно покрытые бордовым лаком, блестели под светом люстры.
Не со зла? — мысленно фыркнула она. Вы просто не знаете, как это — годами держать в себе, пока не начнешь задыхаться от собственного молчания.
Рита не была красавицей в классическом смысле — лицо усталое, с тонкими морщинками у глаз, волосы, собранные в небрежный пучок, уже тронутые сединой. Но в ней была сила, та, что рождается из боли и терпения. Она любила Олега когда-то, двадцать лет назад, когда он, молодой и дерзкий, обещал ей звезды с неба. Теперь звезды потускнели, а небо стало потолком их двушки в панельке. Любовь не умерла, но превратилась в привычку, в тяжелый узел, который и развязать жалко, и тащить невмоготу.
— Ты, Рит, вообще берега попутала, — Олег встал, и стул скрипнул, как старый сустав. Он был выше ее на голову, но она не отступила. — Я тут хозяин, ясно? И если мои друзья пришли, ты их должна уважать.
— Уважать? — она шагнула ближе, и в ее голосе зазвенела злость. — А меня кто уважать будет, а? Ты хоть раз спросил, как я живу? Что я чувствую? Или я для тебя — мебель, которая борщ варит и носки стирает?
Славка и Костя переглянулись, будто школьники, попавшие под разнос. Олег открыл рот, но слов не нашел. Рита же, словно сорвавшаяся с цепи, продолжала:
— Думаешь, я не вижу, как ты на других баб пялишься? Как шепчешься с этой… с Нинкой из соседнего подъезда? Думаешь, я слепая? Или просто молчу, потому что мне так удобнее?
Олег побагровел. Его рука, сжимавшая бутылку, дрогнула. Нинка? — пронеслось у него в голове. Откуда она знает? Он и правда пару раз болтал с Ниной у подъезда, но это ж ничего серьезного, так, флирт, чтобы почувствовать себя живым. Но Рита… Рита, которая всегда молчала, которая стирала, готовила, улыбалась его друзьям, — она знала?
— Ты… ты чё несешь? — выдавил он, но голос звучал неуверенно, как у мальчишки, пойманного на вранье.
— Я несу то, что ты годами не хотел слышать! — Рита почти кричала, и ее слова эхом отскакивали от стен. — Я устала быть твоей прислугой, Олег! Устала притворяться, что все нормально, когда внутри — пустыня!
Костя кашлянул, потянулся за сигаретами, но Рита метнула на него такой взгляд, что он замер. Славка пробормотал что-то про «пора валить» и начал вставать, но Олег рявкнул:
— Сидите! Никто никуда не идет!
И тут Рита сделала то, чего никто не ожидал. Она схватила со стола миску с оливье, которую готовила для их «посиделок», и швырнула ее на пол. Пластик треснул, салат разлетелся по линолеуму, как снег в метель. Все замерли. Даже люстра, казалось, перестала мигать.
— Хватит, — тихо, но твердо сказала она. — Хватит, Олег. Или ты начинаешь меня слышать, или… — она запнулась, но закончила: — Или я ухожу.
В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Она смотрела на мужа, и в этом взгляде была не только боль, но и решимость. Я не исчезну, — подумала она. — Не в этот раз.
Олег молчал. Его лицо, обычно такое самоуверенное, теперь казалось растерянным, как у ребенка, потерявшего игрушку. Дружки его тоже молчали, не смея нарушить тишину.
А Рита… Рита вдруг почувствовала, как внутри, там, где годами копилась тяжесть, что-то дрогнуло. Не сломалось, нет. Просто сдвинулось с места.
— Похоже, вечер окончен, — сказала она, повернулась и вышла из кухни. Ее шаги, легкие, но уверенные, эхом отдавались в коридоре. Дверь в спальню хлопнула, и только тогда мужчины выдохнули.
Славка первым нарушил молчание:
— Ну ты, брат, попал…
Олег не ответил. Он смотрел на осколки миски, на разбросанный салат, и в голове его крутился только один вопрос: Как я до этого дошел?
А за дверью спальни Рита сидела на кровати, глядя в темное окно. Ее руки дрожали, но сердце билось ровно. Впервые за годы она почувствовала себя не просто женой, не просто матерью их взрослой дочери, уехавшей учиться, а женщиной. Женщиной, которая еще может выбирать. И этот выбор, каким бы он ни был, уже не пугал ее так, как раньше.
В спальне было темно, только уличный фонарь через щель в шторах бросал на пол тонкую полоску света. Рита сидела на краешке кровати, сгорбившись, словно старое дерево под ветром. Ее пальцы теребили край простыни — привычка, которую она сама не замечала.
В голове крутился вихрь: Уйти? Куда? Как? Но сердце, впервые за годы, билось не в панике, а с каким-то странным, почти забытым чувством — свободой. Она встала, подошла к зеркалу. Отражение показало женщину с усталыми глазами, но в них горел новый огонек, словно кто-то зажег спичку в заброшенном доме.
Хватит, — подумала она, и это слово, как молоток, разбило последние сомнения. Она не оглянулась на дверь, за которой все еще доносились приглушенные голоса Олега и его дружков. Их спор, их оправдания — все это стало фоном, как шум телевизора в соседней комнате. Рита открыла шкаф, вытащила старый чемодан, пыльный, с потрепанными углами. Когда-то они с Олегом брали его в Крым, еще до свадьбы, когда смеялись над солеными брызгами и мечтали о будущем. Теперь чемодан был пуст, как их брак.
Она кидала в него вещи — не глядя, но методично: пара платьев, свитер, который связала мать, белье, косметичка. Каждая вещь падала с глухим звуком, будто прощалась.
Я не бегу, — твердила она себе. — Я выбираю. Но руки дрожали, и в горле стоял ком. Она боялась. Не Олега, не его гнева, а той пустоты, что ждала за порогом. Пустоты, где нет привычного уклада, где нет его голоса, его запаха, его тяжелых шагов по квартире.
— Рит, ты чего там? — голос Олега донесся из кухни, хриплый, с ноткой раздражения. Она не ответила. Вместо этого достала телефон, открыла чат с дочерью, Катей.
Мам, ты всегда можешь приехать ко мне в Питер, — писала Катя еще летом, когда Рита в очередной раз жаловалась на отца. Тогда она отмахнулась: Куда я поеду? Дом, дела… Теперь пальцы замерли над экраном. А если правда?
Она набрала: Катюш, я еду. Встретишь? Сообщение улетело, и Рита затаила дыхание, словно ждала приговора. Ответ пришел через минуту: Мам, конечно! Бери билет, я жду!
И вот тогда слезы, которые она держала в себе всю ночь, хлынули. Не от боли, а от облегчения. Она вытерла щеки рукавом, схватила чемодан и вышла в коридор.
Олег стоял у кухонной двери, скрестив руки. Славка и Костя уже ушли — видимо, почуяли, что пахнет жареным. Его лицо было смесью злости и растерянности, как у человека, который только что проиграл, но еще не понял, что именно.
— Ты куда это собралась? — спросил он, кивая на чемодан. Его голос дрожал, но Рита знала: это не страх, не любовь, а уязвленное самолюбие.
— В Питер, — ответила она спокойно, почти мягко. — К Кате.
— Ты серьезно? — он шагнул ближе, и на миг ей показалось, что он сейчас схватит ее за руку, как бывало раньше, когда хотел «поставить на место». Но она выпрямилась, посмотрела ему прямо в глаза, и он замер. — Рит, да ладно, погорячилась и хватит. Куда ты в ночь?
— Я не погорячилась, Олег, — ее голос был ровным, как асфальт под колесами поезда. — Я просто устала. Устала быть невидимой. Устала притворяться, что все хорошо. Ты живешь своей жизнью, а я… я хочу свою.
Он открыл рот, но слов не нашел. Впервые за годы она видела его таким — безоружным, без своей привычной бравады.
Он не ожидал, — мелькнуло у нее. Он думал, я всегда буду терпеть. Она прошла мимо, открыла входную дверь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в квартиру, пахнущий сыростью и свободой.
— Рит… — начал он, но она уже шагнула за порог. Чемодан стучал по ступенькам, как метроном, отсчитывая новый ритм ее жизни.
***
Питер встретил ее серым рассветом и запахом мокрого асфальта. Катя ждала на вокзале, в старом пальто, с растрепанными волосами и улыбкой, от которой у Риты защемило сердце. Они обнялись, и Рита вдруг поняла, что не чувствует себя потерянной. Впервые за годы она была там, где хотела быть.
— Мам, ты как? — Катя заглянула ей в глаза, и в ее голосе было столько тепла, что Рита едва не расплакалась снова.
— Я… в порядке, — ответила она, и это была правда. Не вся, но правда. Впереди была неизвестность: где жить, как жить, на что жить. Но в этот момент, стоя на платформе, с дочерью рядом, она чувствовала себя легче, чем когда-либо. Как будто сбросила с плеч старое пальто, которое носила из чувства долга.
Прошло полгода
Рита сняла маленькую квартирку в Питере, недалеко от канала Грибоедова. Работала администратором в небольшом кафе — не бог весть что, но ей нравилось встречать людей, слушать их истории, улыбаться тем, кто приходил за утренним кофе. Она научилась красить губы яркой помадой, чего не делала с молодости. Купила себе серьги с бирюзой, потому что всегда хотела, но Олег говорил, что это «вычурно».
Катя заходила почти каждый день, приносила книги, звала на прогулки. Иногда они сидели на кухне, пили чай с мятой, и Рита рассказывала ей о своем детстве, о мечтах, которые когда-то похоронила. Олег звонил пару раз, просил вернуться, но его голос звучал как эхо из прошлого. Она не сердилась на него — просто не хотела назад.
Однажды, глядя на канал, где вода отражала огни фонарей, Рита подумала: Я не знала, что могу быть такой. Не женой, не матерью, а просто собой. Женщиной, которая смеется над шутками баристы, которая покупает цветы без повода, которая не боится одиночества. И в этот момент она поняла, что ушла не от Олега, а к себе.