В 1928 году итальянский журналист и писатель Гвидо Пуччо приехал в Советскую Россию. Спустя два года он опубликовал небольшую книгу, в которой рассказал об этой поездке. В 2014 году это сочинение опубликовали в новой России под названием «В самом сердце советской машины» крошечным тиражом (500 экземпляров).
«Эта книга, - пишет Гвидо Пуччо, - итог моего так называемого исследовательского путешествия в Россию, вызванного духовной потребностью увидеть наконец собственными глазами послереволюционную стадию, на которой находится один из самых грандиозных и разрушительных экспериментов мировой истории, его состояние после событий, казалось, утопивших в крови пол-Европы» (с. 8 русского перевода).
Пожалуй, путешествия иностранцев в Советскую Россию 20-30-х годов заслуживают отдельного исторического исследования. Их наблюдения, помогающие лучше понять происходящее – ценный исторический источник по истории страны, исчезнувшей в 1991 году. Одна из любопытных книг -опубликованный в 2010 году издательством «Свиньин и сыновья» перевод воспоминаний Рудольфа Уолтерса «Специалист в Сибири». В начале 30-х автор год проработал в Новосибирске и оставил записанные «по горячим следам» ценные свидетельства о советской экономике и жизни в Советской России.
Но вернёмся к интересной, наполненной полемикой, страстной книге Гвидо Пуччо. В ней бьют три ключа – фактический, полемический и художественный. Каждый заслуживает отдельного внимания, но мы остановимся только на последнем, цитируя автора, наделённого способностью художественного восприятия мира, чувством стиля, владеющего словом.
Можно назвать наше небольшое путешествие словом «острова прошлого», оставшиеся после разметавшей страну бури. Итак, отправляемся в 1928 год.
Храм Василия Блаженного
«Но стоит устремить свой взор на закат, туда, где садится солнце, в сторону храма, и ваши мыли примут совершенно иное течение, настроятся на иной лад. В первый раз, увидев храм, я был просто потрясён. Храм Василия Блаженного – сплошное многоцветие, в котором доминируют оранжевый и зелёный. Но дело не просто в игре красок и цвета: большую роль играет и рисунок композиционных линий, напоминающий вам былинные сюжеты и ваши детские грёзы о сказочных замках. Каждый камушек здесь имеет двойную функцию: композиционную и художественную. Здесь нет ни симметрии, ни повторяющихся линий – лишь гармония, гармония во всём. Центральная часть храма и башни, которые её окружают, - всё представляет собой самобытную работу над рисунком, резьбой, цветом. Храм настолько миниатюрен, что кажется, вышел из-под рук ювелира. Деталей же рельефа так много, и они настолько поразительны и удачно вписаны в общую архитектурную композицию храма, что кажется, здесь поработал резец мастера. Вы вдруг оказываетесь в царстве, где всё непредсказуемо, где каждая луковка больших, маленьких, и совсем крохотных куполов – это особый полёт поэзии. Одни луковки, будто отчеканенные, опоясаны поперечными лентами, соединяющими их вместе вершиной, на которой золотой шарик поддерживает сияющий крест. Другие – отесаны в форме еловых шишек» (с. 37-38)
Кремль
«А сейчас мы на Софийской набережной. Теперь от Кремлёвской крепости нас отделяет река. С этого берега кажется, будто Кремль плывёт по Москве-реке, плывёт со всеми своими несметными сказочными богатствами и стенами, с дворцами и церквами, с башнями и шпилями, кажется, будто Кремль движется к белоснежным облакам с Запада. Видение скользит по водной глади. Ощущение тяжести пропадает. Даже громадная масса Дворца становится невесомой, плавно покачиваясь в колеблющемся отражении противоположного берега. Заходящее солнце рассыпает золотые лучи на позолоченные купола, на кресты, на императорские короны и орлов. Ослепительный свет повсюду. Взгляд то поднимается, то снова опускается: куда ни взглянешь – всюду сияние. Вот четыре сверкающие маковки, выглянувшие из-за крыш. Эти купола, подобные сказочным жёлтым грибам, - купола невидимой отсюда церкви. А вот круглая башенка, напоминающая турецкую мельницу для кофе. А вон там башенки, похожие на тибетские шапочки. И над всей этой картиной – воздушная золотая цепочка, которая сквозь облака спускается с обеих сторон креста к куполу.
В этом видении нет такой вершины, на которой бы не было следа драгоценной печати заката. Солнце заходит, панорама меняется или, наоборот, повторяется, возвращаясь на круги своя.
И повсюду одно лишь золото, золото, золото …»(с.41-42)
Москва
«В Москве веет особой, присущей только ей одной, атмосферой с отдалённым нотками Востока. На тихих извилистых улочках то внезапно мелькнёт силуэт церкви, то покажется дворик. Здесь на каждом шагу тебя подстерегает что-то неожиданное. Ты теряешься в круговороте улиц и переулков, будто околдованный ими, будто поражённый этой палитрой, полной сочных красок. Камень, кирпич или дерево - всё кружится, причудливо переплетаясь между собой. Здесь, на одной из улиц, тебе кажется, что ты попал в Белград, а там, за поворотом – уже Париж, а вон, перед той кирпичной стеной, начинается самый настоящий Лондон. Улица увлечена своим капризным танцем, и вы по её прихоти вальсируете вслед за ней, не переставая удивляться увиденному. На этот город не устаёшь смотреть, за ним не устаёшь наблюдать» (с. 44).
Москва и Ленинград
«Москва: Россия большевиков, сегодняшняя Россия.
Ленинград: Царская Россия. Прошлое.
Москва – столица, наводнённая толпой народа; сцена, на которой разыгрывается ежедневная драма, в сюжете которой задействованы судьбы 150 млн. человек. В той или иной степени, но от участия в этой драме никому не удалось спастись. Политическая лихорадка охватила всех, заставила сердце каждого забиться в общем ритме, напоминая гармонию хор.
Петербург, Петроград, Ленинград – развенчанный город, лишённый своей короны и богатств, низложенный и, наконец, покинутый. Это город безмолвия, одиночества и воспоминаний. Печальный город. Эдвард Гиббон, наверное, хотел бы написать об этих руинах. От Зимнего дворца к Эрмитажу, от Петергофа до Гатчины, от Гатчины до обагрённого кровью Царского Села тянется нескончаемая вереница образов прошлого, образов былого великолепия, заполняя пустоту, теперь населяемую одними лишь тенями» (с.145)
Ленинград
«На этой стороне находятся самые красивые парки Ленинграда. Толпы народа стекаются сюда в воскресные дни, особенно летом, когда Нева, освобождённая лишь на короткий срок от сковывающий объятий льда, приобретает утончённость весенних тонов и необычные отзвуки венецианской лагуны. И тогда сложно увидеть ускользающую границу между землёй и водой. Черед островов, островков и перешейков заставляют вас теряться в пространстве. И в этой нечёткости пейзажа и состоит городское очарование, в которое сумеречный свет летних ночей вносит нотку какой-то высшей, почти небесной красоты.
Ленинградскому люду не хватает агрессии московских толп, в которых всё грубее выделяется рабочий и крестьянский элемент. Московская толпа – впечатляющий результат свершившегося переворота и социальной перестройки. В ленинградской толпе всего этого почти незаметно: это толпа низложенного города, одежда, жесты и поведение которой выдают количественное превосходство былой интеллигенции и тайную грусть людей, которым остались одни лишь воспоминания. Вглядитесь в лица русских, сидящих на скамейках в садах Елагинского перед Невой, несущей свои воды к морю: они напоминают погружённых в свои фантазии мечтательных англичан, сидящих в садах Кенсингтона в Лондоне, перед водами озера Серпентин …» (с.149)
Царское Село и царская семья
«Мы в прихожей. Справа у входа маленький столик вроде бюро. Огромный откидной календарь – будто красноречивое напоминание: 31 июля 1917 года. Заключение царя началось 20 марта 1917 года, вот в этих комнатах, и продлилось до рассвета 31 августа. В ту трагическую ночь царская семья отправилась в ссылку, ставшую прелюдией к кровавой трагедии. Календарь хранит дату ровно месяцем раньше. С тех пор никто уже не переворачивал его листы. Быть может, время потеряло свою ценность для тех, на ком лежала печать рока?»(с.152)
Это удивительный поворот – показать трагедию нашей истории посредством рассуждений о застывшей дате календаря. Ещё более ярко эта же тема представления большой трагедии в миниатюрных образах воплощена искусным ювелиром слова в следующем фрагменте:
«Внутренняя лестница ведёт в покои цесаревича Алексея и его сестёр Анастасии, Ольги и Татьяны.
Кажется, будто жизнь остановилась здесь только вчера. Вот весёлая компания кукол, одиноко блуждающих из стороны в сторону по коврам, играющих в прятки между подушек, запрыгивающих на кресла, шныряющих по углам … Куклы, которые глядят на тебя широко раскрытыми глазами, будто живые существа, которые всё видели, всё помнят и знают …
Несчастные куклы! Так любившие и ласкавшие вас Ольга и Татьяна больше никогда не будут с вами играть! Ужасная судьба заставила вас замереть в ожидании прошлого, которое больше не вернуть …
Кажется, что чистая и просторная мастерская оглушена весёлой беззаботностью девочки с золотыми волосами и шаловливо вздёрнутым носиком – царевны Ольги, и песнями большого ребёнка с глазами цвета тёмного янтаря – царевны Татьяны.
Брошенные на столе крошечные пяльцы повествуют вам грустную историю о серебряной лилии, которую наметили на ткани и уже начали вышивать, но прекратили навсегда: эта крохотная лилия подобна не в срок оборвавшейся жизни девочки, вышивавшей этот цветок.
В соседней комнате большой беспорядок: что это, ежедневный весёлый кавардак играющих детей или вещи, забытые в спешке перед трагическим отъездом? Сколько маленьких вещичек, сколько предметов, собранных в груды на столиках! Кажется, их бросили здесь, чтобы проще было выбрать самое дорогое. На дне уже открытых флакончиков с духами остался лишь желтоватый слой сухой эссенции …» (с.156)
Почувствуйте слабый запах тех высохших духов. Быть может, вы его уловите сквозь столетие, благодарное время откликнется и подарит вам грустный, горьковатый, нежный аромат.
Завершается книга Гвидо Пуччо такими словами: «Переполненные чувствами, выходим из этого страшного дворца. И, покидая его, замечаем, как, неизвестно почему, из памяти исчезают все те, кто когда-то здесь жил, и по какой-то необъяснимой загадке вновь и вновь воскресают в воображении и остаются там куклы, колясочки, солдатики: и эти куклы с широко распахнутыми глазами, с нарисованными в стеклянных зрачках ужасом, смотрят и смотрят в сторону Екатеринбурга, туда, где пролилась когда-то кровь …» (с.158).
