Обитель тишины и сквозняков
Воображение современного человека, вскормленное пышными сценами из голливудских блокбастеров и сентиментальных романов, упорно рисует средневековый замок как непрерывно гудящий, переполненный людьми улей. Нам представляются бесконечные пиры в главном зале, где лорд, окруженный своей семьей и десятками верных вассалов, пирует под звуки лютни, а в тускло освещенных углах хрипло смеются и играют в кости солдаты гарнизона, спуская свое скромное жалованье. Однако эта живописная и драматичная картина, растиражированная массовой культурой до состояния непреложной истины, является глубоким и фундаментальным заблуждением. Подавляющее большинство времени замок представлял собой на удивление тихое, гулкое и почти безжизненное место, где единственными постоянными звуками были меланхоличный свист ветра в узких бойницах да редкий скрип доспехов одинокого часового, совершающего свой монотонный обход по пустынным стенам. Жизнь в его стенах была настолько далека от романтики и комфорта, насколько это вообще возможно: массивные каменные стены зимой промерзали насквозь, превращая внутренние помещения в ледяные, сырые пещеры, а огромные камины, пожиравшие, по расчетам современных историков, до 40 тонн дров в год на один замок среднего размера, давали ощутимое тепло лишь в непосредственной близости от ревущего пламени, оставляя остальное пространство во власти промозглого холода. Епископ Эней Сильвий Пикколомини, будущий Папа Пий II, в середине XV века оставил красноречивое свидетельство своего визита в один из шотландских замков: «Мы... добрались до деревни, где провели ночь. Здесь мы заночевали в башне, и, чтобы укрыться от едкого дыма, но при этом согреться, мы провели почти всю ночь без сна и в большом неудобстве». Этот едкий дым был еще одной константой замковой жизни, так как дымоходы были несовершенны, и сажа вместе с угаром часто заполняла помещения, особенно при неправильном ветре. К этому добавлялся и вечный полумрак, ведь узкие, как щели, окна-бойницы, спроектированные для обороны, а не для освещения, пропускали минимум дневного света, а свечи были баснословно дороги. Как свидетельствуют прекрасно сохранившиеся хозяйственные книги замка Болтон в Йоркшире, фунт качественных свечей из пчелиного воска стоил столько же, сколько дневной заработок квалифицированного ремесленника-каменщика, в то время как более дешевые сальные свечи из животного жира нещадно коптили и распространяли тошнотворный запах.
Таким образом, замок по своей сути был не столько домом, сколько многофункциональным комплексом: временной резиденцией, важнейшим стратегическим объектом и административным центром для сбора податей и вершения правосудия. Его хозяин, крупный феодал, зачастую владел несколькими такими крепостями, стратегически разбросанными по его обширным землям, и по целому ряду причин просто не мог позволить себе роскошь засиживаться подолгу на одном месте. Вследствие этого большую часть календарного года крепость фактически пустовала, вверенная попечению кастеляна — доверенного управляющего, который был одновременно и комендантом, и завхозом, — и крошечного гарнизона, состоявшего порой из одного-двух десятков воинов. Их основной задачей было не отражение внезапных штурмов многотысячных армий, что в мирное время было событием из ряда вон выходящим, а рутинное поддержание порядка, бдительная охрана хозяйского имущества и, что немаловажно, сама демонстрация незыблемой власти лорда над окружающей территорией. Например, в мирное время в замке Дувр, одной из ключевых и мощнейших крепостей Англии, так называемом «Ключе к Англии», постоянный гарнизон мог насчитывать менее 20 человек, включая оружейников и слуг. Повседневная жизнь здесь текла невыносимо медленно и монотонно, поэтому, когда лорд со своим двором и многочисленной свитой покидал замок, тот немедленно переходил в «спящий режим», погружаясь в тишину и запустение. Большой зал, сердце замка и место проведения всех торжеств, стоял пустым, гулким и холодным, быстро затягиваясь паутиной в темных углах, а дорогие гобелены и пестрые ковры, если их по какой-то причине не увозили с собой, были аккуратно свернуты и убраны в массивные сундуки для лучшей сохранности от сырости и мышей. Эта картина была абсолютной нормой, а не каким-то из ряда вон выходящим исключением.
К физическому дискомфорту, вызванному холодом, дымом и темнотой, добавлялась и серьезнейшая санитарная проблема, делавшая длительное пребывание в замке настоящим испытанием. Отхожие места, так называемые гардеробы, представляли собой простые каменные ниши в толще стены с отверстием, выходящим прямо наружу. Все нечистоты падали вниз, скапливаясь зловонными кучами у подножия стены или прямо в оборонительном рву, создавая невыносимый смрад, особенно в теплое время года. Этот запах был настолько всепроникающим, что, как полагают некоторые историки, само слово «гардероб» (от фр. "garde robe" - "хранить одежду") возникло из-за того, что в этих нишах развешивали одежду, надеясь, что едкий запах аммиака отпугнет моль и других паразитов. Недаром знаменитый французский историк-медиевист Жорж Дюби в своих трудах отмечал, что «сильный запах был неотъемлемой, фундаментальной частью замковой жизни». Полы в жилых помещениях часто устилали соломой или тростником, куда бросали остатки еды и прочий мусор. Эту подстилку меняли редко, и она быстро превращалась в рассадник бактерий и насекомых. Миф о том, что крестьяне толпами укрывались в замке при малейшей опасности, также не выдерживает критики. Разумеется, во время действительно серьезной военной угрозы, такой как вторжение вражеской армии, ворота могли открыться для жителей окрестных деревень и их скота, но это была крайняя и довольно редкая мера, создававшая массу проблем с логистикой и гигиеной. В большинстве случаев замок был строго закрытой территорией, грозным символом власти и непреодолимой социальной пропасти, отделявшей феодала от простого люда. Замок был миром для избранных, и даже в самые оживленные периоды его население редко достигало той плотности, которую так любят рисовать в нашем воображении создатели исторических фильмов.
Двор на колёсах: искусство вечного переезда
Жизнь средневекового феодала высокого ранга была похожа на бесконечное и утомительное турне. Постоянное пребывание в одном замке считалось не только невыносимо скучным, но и экономически невыгодным и политически недальновидным. Если во владении лорда находилось несколько замков и разбросанных по стране поместий, он был фактически обязан регулярно объезжать их все без исключения. Это было продиктовано в первую очередь жесточайшей экономической необходимостью: нужно было лично вершить суд, разрешать земельные споры между вассалами, контролировать сбор налогов и, что, пожалуй, было самым важным, потреблять на месте те самые продукты, которые были произведены и собраны в данном поместье. Логистика в современном понимании тогда отсутствовала как класс, а транспортировка огромного количества провизии, например, зерна или скота, на большие расстояния по ужасающим средневековым дорогам, которые часто представляли собой просто грязные колеи, была делом не только баснословно дорогим, но и чрезвычайно рискованным из-за разбойников и порчи продуктов в пути. Поэтому было куда проще, дешевле и безопаснее приехать всем двором к еде, чем пытаться везти еду к себе. Кроме того, личное присутствие сюзерена напоминало вассалам и подданным, кто здесь хозяин, и позволяло эффективно держать их всех в узде, предотвращая сепаратистские настроения. Как метко заметил средневековый автор Уолтер Мап, служивший при дворе английского короля Генриха II, «королевский двор — это не город, а место странствий». Этот кочевой образ жизни был характерен для абсолютно всех слоев европейской аристократии: король Англии Иоанн Безземельный за 17 лет своего беспокойного правления (1199–1216) останавливался в более чем 150 различных местах и крайне редко проводил в одном из них больше нескольких недель подряд, а его преемник, Генрих III, менял резиденции до 80 раз в год, что означает в среднем новый переезд каждые 4-5 дней.
Сам по себе такой переезд представлял собой грандиозное и чрезвычайно сложное логистическое предприятие, требующее тщательного планирования и участия сотен людей. Караван, растянувшийся порой на несколько километров по разбитой проселочной дороге, был невероятно впечатляющим зрелищем, демонстрирующим всем встречным мощь и богатство феодала. В авангарде, в качестве разведки и охраны, ехали вооруженные до зубов всадники. За ними в некотором отдалении следовали знатные дамы в громоздких крытых повозках, которые, впрочем, не сильно спасали от тряски, или на специально обученных смирных иноходцах, рядом с ними на могучих боевых конях ехали их мужья, братья и сыновья. Далее, поднимая тучи пыли, двигались десятки, а то и сотни скрипучих двухколесных и четырехколесных телег, доверху груженых массивными, окованными железом сундуками с одеждой, посудой, постельным бельем, бесценными гобеленами и даже разборной мебелью, такой как кровати и столы на козлах. Сохранившиеся «Уставы двора» английского короля Эдуарда IV (конец XV века) предписывали наличие более 50 телег только для перевозки гардероба и постельных принадлежностей одного лишь короля и его ближайшего окружения. Замыкали эту грандиозную процессию толпы пеших слуг, ремесленники всех мастей (кузнецы, шорники, плотники), сокольничие с хищными птицами на перчатках и псари, ведущие на поводках целую свору охотничьих собак. Такой огромный «двор на колесах» двигался мучительно медленно, со скоростью пешехода, преодолевая в день не более 15-20 километров, и его прибытие в очередной замок становилось настоящим событием, а для управляющего — головной болью.
К экономическим и политическим причинам для таких частых и изнурительных переездов добавлялась и третья, весьма прозаичная, но от этого не менее важная — санитарная. Средневековые замки, как уже говорилось, при интенсивном использовании быстро превращались в настоящий рассадник грязи, паразитов и болезней. Временный отъезд всего многочисленного двора, который мог насчитывать несколько сотен человек, давал уникальную возможность оставшимся слугам провести тотальную генеральную уборку: вычистить дочиста все отхожие места, сменить прогнившую и кишащую насекомыми солому на полах, как следует проветрить все помещения, выскоблить столы и вымыть стены, чтобы дать замку, так сказать, «отдохнуть» и очиститься естественным путем от накопившейся за недели или месяцы скверны.
Даже те небогатые феодалы, кому не так посчастливилось владеть целой россыпью замков, а приходилось довольствоваться всего одним (какая немыслимая трагедия, не правда ли?), все равно предпочитали не сидеть в нем безвылазно круглый год. Большую часть мирного времени они, как правило, проводили в своих загородных усадьбах, или так называемых манорах — гораздо более комфортабельных и менее укрепленных жилищах, часто построенных из дерева и расположенных посреди их сельскохозяйственных угодий. Там было несравнимо проще и удобнее управлять хозяйством, там можно было дышать свежим воздухом, а не замковой сыростью и смрадом, а на стол подавали свежайшие продукты прямо с полей, огородов и только что со скотного двора. В свою же грозную и неуютную каменную крепость такой лорд возвращался лишь в случае возникновения реальной военной угрозы или для проведения особо важных и торжественных церемоний, требовавших соответствующего статусу антуража. Таким образом, замок для подавляющего большинства его владельцев был не столько домом, сколько последним и надежным убежищем, неприступным бастионом на черный день, полисом страхования жизни, высеченным в камне.
Сундуки вместо стен: движимое имущество как символ статуса
В нашем обыденном сознании образ замка неразрывно связан с представлением о богатом и, что важно, статичном убранстве: массивные дубовые столы, которые невозможно сдвинуть с места, кровати с искусной резьбой и тяжелыми балдахинами, рыцарские доспехи, застывшие в нишах стен, и сами стены, сплошь увешанные старинными картинами и фамильным оружием. Однако и здесь нас поджидает очередное историческое разочарование, поскольку реальность была куда более прозаичной и мобильной. Мебель в средневековье была не только крайне примитивной по своей конструкции, но также очень дорогой и, что самое главное, почти всегда переносной. Пожалуй, основным и универсальным предметом обстановки был сундук — настоящий король средневекового интерьера. Он одновременно служил и шкафом для хранения одежды, и сейфом для драгоценностей и документов, и скамьей для сидения, а иногда, будучи накрытым тканью, и импровизированным столом. Вся жизнь средневекового аристократа в прямом смысле этого слова проходила «на сундуках», и именно их, набитых всевозможным добром, в первую очередь грузили на телеги при очередном переезде кочевого двора. В детальной описи имущества Томаса, герцога Глостера, младшего сына короля Эдуарда III, составленной в 1397 году после его ареста, перечислено огромное количество роскошных тканей, предметов одежды и серебряной посуды, но почти нет упоминаний о стационарной мебели, что очень показательно для одного из богатейших людей Англии.
Причина такой всепоглощающей «любви» к сундукам и всевозможной складной мебели крылась не только в кочевом образе жизни, но и в элементарных вопросах безопасности и тотального недоверия. Оставлять какие-либо ценные вещи в практически пустующем замке под присмотром горстки слуг и наемников было верхом неосмотрительности и легкомыслия. Как гласит старая и мудрая поговорка, «что плохо лежит, то неминуемо соблазн порождает», а человеческая природа с тех пор изменилась не сильно. Системы видеонаблюдения и охранной сигнализации тогда еще, к сожалению, не изобрели, а соблазн прихватить хозяйский серебряный кубок, отрез дорогой парчи или просто кошелек с монетами был чрезвычайно велик для людей, получавших мизерное жалованье. Поэтому абсолютно все, что можно было физически унести, предусмотрительно увозили с собой. Это касалось не только личной одежды и драгоценностей, но и всей посуды, дорогих подсвечников, постельного белья, редких и баснословно дорогих книг, и, конечно же, бесценных гобеленов. Гобелены, или шпалеры, в этом списке заслуживают совершенно отдельного и пристального упоминания. В холодном, гулком и неуютном каменном мешке замка они выполняли сразу несколько важнейших практических и статусных функций. Во-первых, они служили для банального утепления, закрывая ледяные каменные стены и хоть как-то защищая обитателей от вездесущих и пронизывающих сквозняков, что было жизненно важно. Во-вторых, они эффективно зонировали огромное и неуютное пространство главного зала, позволяя отгородить в нем более приватные и теплые уголки для семьи лорда или для важных переговоров. В-третьих, и это было едва ли не главным их предназначением, они были самым наглядным и неоспоримым символом невероятного богатства, власти и высокого социального статуса своего владельца. Производство всего одного большого сюжетного гобелена, например, знаменитых на всю Европу аррасских шпалер, могло занимать несколько лет кропотливого труда целой артели высококвалифицированных ткачей и стоило целое состояние, вполне сопоставимое с годовым доходом крупного баронства или небольшого города. Например, в XV веке комплект качественных аррасских шпалер мог стоить дороже, чем полностью оснащенный военный корабль. Потерять такой ценнейший актив из-за банального воровства или порчи от сырости было бы совершенно невосполнимой и трагической утратой.
Таким образом, нетрудно вообразить, что когда двор феодала покидал очередной замок, он оставлял за собой практически голые и безжизненные стены, создавая картину полного запустения. Обстановка в покинутой крепости становилась поистине спартанской и удручающей. Внутри оставались лишь самые громоздкие, простые и малоценные предметы: длинные обеденные столы, установленные на разборных козлах, грубо сколоченные скамьи вдоль стен и, возможно, массивный каркас хозяйской кровати, если его было слишком сложно и долго разбирать для транспортировки. Но даже и в этом последнем случае все самое ценное и комфортное — пуховые матрасы, мягкие перины, подушки и дорогие шелковые покрывала — непременно изымалось и забиралось с собой. Это сугубо утилитарное отношение к имуществу как к чему-то в высшей степени мобильному, а не стационарному и привязанному к месту, было глубоко укоренено в сознании средневекового человека. Подлинное богатство тогда измерялось вовсе не квадратными метрами недвижимости или количеством замков, а именно количеством окованных железом сундуков с серебряной монетой, качеством и размером коллекции гобеленов, а также роскошью и разнообразием личного гардероба. Именно по этой причине в дошедших до нас завещаниях и детальных описях имущества тех времен мы видим подробнейшие и скрупулезные перечни всевозможных движимых вещей, вплоть до последней серебряной ложки и ношеной рубахи, и лишь самые краткие и общие упоминания о замках и земельных владениях. Замок был лишь прочной и надежной каменной оболочкой, своего рода сейфом или складом, тогда как истинное, ликвидное сокровище было текучим, как ртуть, и всегда готовым к перемещению вместе со своим предприимчивым владельцем, наглядно подчеркивая его власть и несокрушимую состоятельность в любой, даже самой отдаленной точке его владений.
Горстка храбрецов против целой армии
Подлинная мощь средневекового замка заключалась не столько в самой по себе толщине его стен, сколько в их уникальной способности многократно усиливать и преумножать оборонительные возможности даже самого малочисленного гарнизона, делая его почти неуязвимым. Архитектура любой уважающей себя крепости была продумана до мельчайших деталей и представляла собой гениальный "умножитель силы", смертоносную инженерную систему, предназначенную для убийства. Неприступно высокие стены делали короткие штурмовые лестницы абсолютно бесполезными, а длинные — крайне уязвимыми для защитников. Узкие, как щели, бойницы позволяли лучникам и арбалетчикам вести точный и смертоносный огонь по скученному внизу противнику, оставаясь при этом практически неуязвимыми для ответных выстрелов. Навесные галереи-машикули с отверстиями в полу, расположенные на самом верху стен и башен, давали защитникам прекрасную возможность безнаказанно сбрасывать на головы штурмующих тяжелые камни, бревна, лить кипяток, горячую смолу или негашеную известь, не подставляясь при этом под удар. Как мудро заметила Кристина Пизанская в своем «Трактате о военном деле и рыцарстве» (начало XV века), который был настольной книгой многих полководцев: «Хорошо укрепленный замок, обеспеченный припасами и людьми, почти невозможно взять силой, если только не путем долгой осады или предательства». Это означало, что для успешной обороны вовсе не требовались целые легионы солдат. Зачастую хватало нескольких десятков хорошо обученных профессиональных воинов, которые знали каждый потайной ход и каждый уголок своего родного замка и умело использовали все его многочисленные оборонительные преимущества.
Мировая военная история полна удивительных и вдохновляющих примеров, когда крошечные гарнизоны успешно и на протяжении долгого времени противостояли многократно превосходящим силам противника. Помимо уже упомянутой героической обороны замка Карнарфон в 1403 году (37 лучников против целой армии), можно вспомнить и легендарную осаду замка Шинон в долине Луары в 1205 году. Там гарнизон, состоявший по разным оценкам из 60-80 рыцарей и сержантов под командованием выдающегося военачальника Юбера де Бурга, больше года (!) успешно сопротивлялся всей мощи армии французского короля Филиппа II Августа, пока не был вынужден сдаться из-за обрушения одной из башен в результате подкопа. А в английском пограничном замке Варк-он-Туид, который из-за своего стратегического расположения постоянно подвергался набегам воинственных шотландцев, в 1545 году гарнизон состоял всего из 10 артиллеристов и 26 всадников, и этих, казалось бы, ничтожных сил было вполне достаточно, чтобы регулярно отбивать нападения и совершать дерзкие вылазки на вражескую территорию.
Такие яркие примеры наглядно показывают, что вся стратегия обороны в те времена строилась не на попытке добиться численного превосходства на стенах, а на планомерном и хладнокровном изматывании противника до полного его истощения. Защитники, находясь под надежным прикрытием толстых стен, могли методично и с минимальным риском для собственных жизней истреблять штурмующие отряды один за другим, словно в тире. Каждый опытный солдат гарнизона по своей эффективности стоил десятка, а то и двух десятков атакующих, вынужденных карабкаться по шатким лестницам под градом стрел, арбалетных болтов и камней. Перед осаждающими вставал тяжелый и неприятный выбор: либо идти на заведомо кровопролитный и чаще всего обреченный на провал штурм, либо начинать долгую, изнурительную и крайне затратную осаду, которая была тяжелым испытанием и для них самих. Огромной армии требовалось наладить бесперебойное снабжение провизией и фуражом, что в условиях враждебной и разоренной войной территории было крайне сложной, а порой и невыполнимой задачей. В их огромном и скученном лагере, так же как и в осажденном замке, неизбежно вспыхивали опасные болезни, стремительно падала дисциплина, а нанятые за деньги солдаты-мерсенарии начинали громко роптать из-за нерегулярной выплаты жалованья и тяжелых условий. Поэтому реальная численность гарнизона в мирное время была абсолютно минимальной. Во время войны она, конечно же, могла увеличиваться, но цифры, превышающие 200-300 воинов одновременно, были исключительной редкостью даже для самых крупных, богатых и стратегически важных королевских крепостей. Замок по своей сути был рассчитан на качественную, а не на количественную оборону, это был инструмент для профессионалов.
Лишний солдат — первый враг гарнизона
Может показаться настоящим парадоксом, но слишком большой по численности гарнизон во время длительной осады был не помощью и спасением, а скорее смертельным проклятием для любого коменданта замка. Популярная идея "чем больше у нас солдат, тем лучше и надежнее", продиктованная интуицией, была в корне неверна и почти всегда вела к самым катастрофическим последствиям. Основная и неразрешимая проблема заключалась в ограниченности жизненно важных ресурсов. Каждый человек, находящийся в стенах замка — это лишний рот, который нужно ежедневно кормить, и лишний организм, который нужно постоянно поить, а еда и вода не берутся из воздуха. Запасы продовольствия и питьевой воды в любой, даже самой тщательно подготовленной к осаде крепости, были строго ограничены и рассчитаны на определенное количество людей и времени. Согласно расчетам историков, основанным на средневековых хозяйственных документах и уставах, дневной рацион солдата гарнизона включал около фунта (примерно 450 г) хлеба, полфунта (около 225 г) мяса или соленой рыбы и галлон (около 4.5 литров) пива или эля, которые были безопаснее воды. Размещение внутри стен тысячи воинов вместо ста, поддавшись панике, означало бы добровольное сокращение максимально возможного времени обороны ровно в десять раз. А ведь любая осада — это в первую очередь жестокая война на истощение, и побеждал в ней тот, у кого банально дольше не кончались припасы.
Кроме того, от огромного количества солдат, собранных на стенах, не было абсолютно никакой практической пользы во время отражения штурма. Боевая галерея, идущая по всему периметру крепостных стен, имела строго ограниченную ширину, как правило, не более двух-трех метров. На ней могло с комфортом и эффективностью разместиться лишь вполне определенное, заранее рассчитанное инженерами число лучников и арбалетчиков. Любая попытка набить туда в три раза больше людей, чем положено, привела бы только к невообразимой толчее, неразберихе и полному хаосу в самый ответственный момент боя. Солдаты банально мешали бы друг другу двигаться, целиться и стрелять, невольно создавая при этом идеальную, большую и плотную мишень для вражеских катапульт и мощных требушетов. Подавляющее большинство воинов из такого неоправданно раздутого гарнизона были бы просто вынуждены без всякого дела и пользы слоняться по внутреннему двору, не принимая ровным счетом никакого участия в отражении штурма, но при этом исправно и ежедневно потребляя драгоценные и невосполнимые запасы еды и воды. Они мгновенно превращались из защитников в пассивных и бесполезных иждивенцев, приближая общую гибель.
К этому добавлялась и еще одна серьезнейшая и смертельная угроза, которую неизбежно нес с собой любой переполненный людьми замок — болезни. Невероятная скученность, почти полная антисанитария, быстро портящиеся и ограниченные запасы чистой воды (если колодец был один и его производительность была низкой) и нерешаемые проблемы с утилизацией отходов жизнедеятельности тысяч людей создавали просто идеальные, лабораторные условия для молниеносного распространения самых страшных эпидемий. Дизентерия, брюшной тиф, цинга и другие так называемые "осадные лихорадки" начинали косить людей куда быстрее и эффективнее, чем вражеские мечи и стрелы. Во время Первого крестового похода осада Антиохии (1097-1098) чуть не закончилась катастрофой именно из-за голода и болезней в переполненном лагере крестоносцев. Та же участь ждала любой перенаселенный гарнизон. Тела умерших от болезней не всегда была возможность похоронить, что еще больше усугубляло ситуацию. Иногда осаждающие даже использовали это, забрасывая в замок с помощью катапульт трупы людей и животных, чтобы спровоцировать эпидемию — одна из ранних форм биологической войны.
Наконец, никогда нельзя сбрасывать со счетов и мощнейший психологический фактор. В небольшом, хорошо сплоченном гарнизоне, где все солдаты знали друг друга в лицо по именам и доверяли своим командирам, было несравнимо проще поддерживать железную дисциплину и высокий боевой дух. В огромной же, разношерстной толпе, наспех собранной из разных отрядов, которые часто враждовали между собой, неизбежно начинались внутренние трения, быстро росло уныние, и с невероятной скоростью распространялись самые панические и деморализующие слухи. Вынужденное безделье и гнетущее осознание того, что запасы продовольствия тают буквально на глазах, окончательно подрывали моральный дух солдат и создавали благодатную почву для мятежа и предательства. В такой среде всегда находились трусы и предатели, готовые тайно открыть ворота врагу за одно лишь обещание сохранить им жизнь и дать небольшую долю в будущей добыче. Опытный и мудрый комендант всегда предпочитал иметь под своим началом пятьдесят верных, проверенных в боях и надежных бойцов, чем пятьсот случайных и незнакомых ему людей, чья лояльность и выдержка были под большим вопросом. Таким образом, содержание в осажденном замке гарнизона, численность которого значительно превышала тактическую необходимость, было грубейшей стратегической ошибкой, равносильной самоубийству. Грамотный военачальник средневековья всегда стремился к идеальному балансу. Каждый "лишний" солдат в условиях осады был не долгожданным усилением, а наоборот, страшным ослаблением обороны, самым первым и самым опасным внутренним врагом любой осажденной цитадели.
