— А почему Миша не хочет рассказывать бабушке стишок?
Вопрос Тамары Филипповны, бывшего завуча с сорокалетним стажем, прозвучал не как вопрос, а как начало допроса. Пятилетний Миша, прячась за материну ногу, упрямо мотал головой. Галина, которой тогда было тридцать два, погладила сына по вихрастой макушке.
— Он не в настроении, Тамара Филипповна. Не хочет.
— Не «не хочет», а «не воспитан», — отчеканила свекровь, поджав тонкие, никогда не знавшие помады губы. Ее взгляд, привыкший сверлить насквозь нерадивых учеников, впился в Галину. — Ребенка надо приучать. К порядку. К уважению. Сказали — сделал.
Артем, муж Галины и единственный, обожаемый сын Тамары Филипповны, попытался разрядить обстановку.
— Мам, ну он маленький еще. Стесняется.
— В пять лет стесняться родную бабушку? — парировала она. — Это не стеснение, Артем. Это попустительство. Вы с ним сюсюкаетесь, вот он на голову и садится.
Тот день, десять лет назад, был не первым и далеко не последним. Он был просто одним из многих в долгой, изматывающей череде уроков по «правильному» воспитанию, которые свекровь неустанно преподавала их семье.
***
Время шло. Миша вырос из-за маминой юбки, родилась Лена. Семья жила своей жизнью, но каждое воскресенье эта жизнь проходила строгую инспекцию. Тамара Филипповна, теперь уже семидесятилетняя, не утратила ни капли своей педагогической хватки. Она была как вечный двигатель критики, работающий на неиссякаемом топливе материнской правоты.
Ее поле битвы — их дети. Ее оружие — неоспоримый авторитет старшего.
— Почему Лена не ест суп? — допытывалась она, когда шестилетняя внучка ковыряла ложкой в тарелке. — Ты ей позволяешь выбирать? В наше время ели то, что дают. И были здоровее.
— У нее болит живот, — терпеливо объясняла Галина, хотя знала, что это бесполезно.
— Живот у них болит, когда не хотят. А когда конфету — сразу здоровы, — безапелляционно заявляла свекровь. — Надо быть строже, Галя. Строже. Дети должны знать слово «надо».
Артем, как всегда, пытался быть буфером.
— Мам, ну не хочет, не заставляй. Потом поест.
— Потом? — Тамара Филипповна переводила свой испепеляющий взгляд на сына. — Вот так и вырастают эгоисты. На вашем «потом».
Галина молчала. Она научилась этому за годы брака. Она создавала вокруг себя кокон из терпения, чтобы не сорваться, не наговорить лишнего. Она любила Артема, но его мать была тем испытанием, которое эта любовь проходила ежедневно.
Конфликт был не в супе и не в стихах. Он был глубже, в самом фундаменте мироздания. Для Тамары Филипповны мир был строгой иерархией: старший всегда прав, ребенок — подчиненный, который должен слушаться беспрекословно. Повиновение для нее было синонимом уважения.
Для Галины же уважение было улицей с двусторонним движением. Она хотела, чтобы ее дети выросли не исполнителями, а личностями. Чтобы они умели говорить «нет», имели свое мнение и не боялись его отстаивать.
Два их мира сталкивались каждое воскресенье над тарелкой супа или невыученным уроком.
***
Когда детям исполнилось двенадцать и десять, поле битвы расширилось. Теперь на повестке дня стояли оценки, кружки и друзья.
— Почему Миша ходит на это ваше карате? — допытывалась свекровь. — Драться учится? Лучше бы в музыкальную школу отдали. Для общего развития. Интеллигентный мальчик должен играть на фортепиано, а не ногами махать.
— Ему нравится карате, — спокойно отвечала Галина, проверяя уроки у Лены.
— Нравится! — фыркала Тамара Филипповна. — Сегодня ему нравится, завтра не нравится. А вы идете у него на поводу. Родители должны направлять, а не потакать капризам.
Лена, услышав это, подняла глаза от учебника.
— Бабушка, а почему это каприз? Это же его выбор.
Тамара Филипповна замерла, словно услышала ересь.
— Девочка, ты как с бабушкой разговариваешь? Тебя кто учил старшим перечить?
— Я не перечу, я спрашиваю, — не сдавалась Лена, унаследовавшая от матери спокойную настойчивость.
— Артем, ты это слышишь? — свекровь обратилась к сыну, ища поддержки. — Она спорит! В ее возрасте я боялась лишнее слово сказать!
Галина вмешалась.
— Тамара Филипповна, она не спорит, а рассуждает. Это разные вещи. И я рада, что она умеет это делать.
Свекровь смерила Галину долгим, тяжелым взглядом.
— Это ты ее научила. Язык распускать.
После ее уходов напряжение в квартире не спадало.
— Галь, ну зачем ты ее провоцируешь? — устало говорил Артем. — Ну промолчала бы.
— Я не могу молчать, когда она унижает моих детей! — взрывалась Галина. — Когда она называет выбор сына капризом, а вопрос дочери — хамством! Она не видит в них людей, она видит материал, который нужно обтесать по ее лекалам!
— Она просто беспокоится! Она их любит!
— Это не любовь, Артем! Это диктатура! Она не любит их, она любит свое отражение в них, свою власть над ними! А ты... ты боишься ее больше, чем боишься потерять мир в собственной семье!
Они ссорились. Горько, до слез. А потом мирились. До следующего воскресенья.
***
Развязка наступила, когда Мише исполнилось шестнадцать. Он был хорошим парнем — учился без троек, занимался спортом, не доставлял особых хлопот. Но он был подростком. И однажды он пришел домой с синей прядью в волосах.
Это было в субботу. Галина вздохнула, но ничего не сказала. Артем поворчал для порядка, но в глубине души ему даже было немного завидно — в его юности за такое выгнали бы из школы.
А в воскресенье пришла Тамара Филипповна.
Она вошла в гостиную, где Миша сидел в наушниках, и застыла на пороге, как вкопанная. Ее лицо медленно побагровело.
— Это. Что. Такое? — процедила она, указывая на голову внука трясущимся пальцем.
Миша снял наушники.
— Ба, привет. Ты о чем?
— О чем?! — ее голос сорвался на визг. — Избавься от этого немедленно! Ты что, в панки записался? Позорище! На кого ты похож?!
— На себя, — спокойно ответил Миша, уже привыкший к бабушкиным вспышкам.
— Артем! Галина! — воззвала она к родителям, которые вышли на шум из кухни. — Вы это видели? Вы это позволили?!
Артем растерянно молчал. Галина встала рядом с сыном.
— Тамара Филипповна, успокойтесь. Это просто краска. Она смоется.
— Успокойтесь?! — свекровь развернулась к ней. Ее глаза метали молнии. — Это все ты! Это плоды твоего воспитания! Я же говорила! Твердила тебе годами!
Она сделала шаг к Галине, и ее голос стал низким и ядовитым.
— Ты не учишь детей уважать старших! Ты не привила им ни стыда, ни совести! Они хамят, они делают, что им вздумается, они нас ни во что не ставят! Ты вырастила чудовищ! Эгоистов, которые думают только о себе!
Последние слова она почти выплюнула Галине в лицо.
Миша вскочил.
— Бабушка, не смей так говорить с мамой!
— Молчать! — взвизгнула Тамара Филипповна. — Щенок! Яйца курицу не учат!
И в этот момент Галина почувствовала, что кокон ее терпения лопнул. Не осталось ничего. Только ледяное, звенящее спокойствие.
— Хватит, — сказала она тихо, но так, что все замолчали. — Хватит.
Она посмотрела на свекровь. Прямо. Не отводя взгляда.
— Вы правы, Тамара Филипповна. Я не учу их слепому, рабскому повиновению, которое вы называете уважением. Я учу их другому. Я учу их уважать себя. Уважать свой выбор. Учу их думать своей головой. И я учу их тому, что уважение нужно заслужить. Делами. Отношением. А не требовать его по праву старшинства, как дань.
Она перевела взгляд на мужа, который стоял бледный, как стена.
— А теперь, Артем, я хочу, чтобы ты выбрал. Либо твоя мать сейчас извиняется перед моим сыном за «щенка» и передо мной за «чудовищ». Либо она уходит из этого дома. И больше не возвращается.
Тамара Филипповна ахнула.
— Да как ты... Да я... Артемушка, она меня выгоняет!
Артем смотрел то на мать, то на жену. На его лице отражалась вся мука человека, которого разрывают на части. Он открыл рот, чтобы сказать свое вечное «Мам, Галь, ну давайте не будем...», но встретился со взглядом жены. И осекся. Во взгляде Галины не было ультиматума. В нем была точка. Конец.
— Мам, — сказал он, и голос его дрогнул. — Галя права. Ты перегнула палку. Сильно.
Это было не то, чего хотела Галина. Но это было больше, чем он когда-либо говорил за двадцать лет.
Тамара Филипповна смотрела на сына так, будто он вонзил ей нож в спину.
— И ты... — прошептала она. — И ты туда же... Подкаблучник.
Она развернулась и, не сказав больше ни слова, гордо, с прямой спиной, прошествовала к выходу. Хлопнула дверь.
В квартире повисла тишина.
Миша подошел к матери и обнял ее.
— Мам, спасибо.
Галина погладила его по синей пряди. Потом посмотрела на Артема. Он стоял у окна, глядя на улицу, и плечи его были опущены. Он проиграл. И она проиграла. Победителей в этой истории не было.
Она подошла к нему.
— Артем?
Он не повернулся.
— Она никогда не извинится, — глухо сказал он. — Ты это понимаешь?
— Понимаю, — тихо ответила Галина.
Она смотрела на его поникшую фигуру и вдруг вспомнила тот давний день. Пятилетний Миша, прячущийся за ее ногой. И вопрос свекрови, прозвучавший как приговор.
«А почему Миша не хочет рассказывать бабушке стишок?»
Тогда она защищала право своего сына быть ребенком. Сегодня она защищала его право быть личностью. И цена этой защиты оказалась непомерно высокой. Она отгородила свою семью от тирании, но, возможно, навсегда лишила мужа матери, а детей — бабушки.
И глядя на пустую улицу за окном, она не знала, было ли это победой или самым горьким поражением в ее жизни.
🎀Подписывайтесь на канал. Делитесь своим мнением в комментариях 💕