— Интересный у тебя борщ, Жанночка. С черносливом, что ли? Это сейчас так модно, да? Не по-нашему.
Наталья Владимировна, свекровь, отодвинула тарелку на сантиметр. Жест был едва заметным, но в нем читался вердикт. Алексей Гаврилович, ее муж, молчаливо поддержал супругу, сосредоточенно ковыряя ложкой в своей порции, словно искал там что-то привычное и не находил.
Жанне было двадцать четыре. Они с Женей поженились полгода назад, и это был первый «официальный» ужин с его родителями в их крохотной съемной однушке. Она готовила три часа. Выдраила квартиру до блеска. Даже салфетки в цвет штор подобрала.
— Да, Наталья Владимировна. Решила попробовать новый рецепт. Говорят, так вкус получается глубже.
— Глубже, — повторила свекровь, как эхо. В ее голосе не было ни одобрения, ни осуждения. Только констатация факта. Факт был в том, что Жанна сделала «не по-нашему».
Евгений, которому на тот момент было двадцать девять, поспешно зачерпнул ложкой.
— А по-моему, очень вкусно! Необычно. Правда, пап?
Алексей Гаврилович поднял глаза от тарелки, прожевал и неопределенно хмыкнул.
— Есть можно.
Весь оставшийся вечер Наталья Владимировна раздавала советы. Ее забота лилась густым, липким сиропом, от которого хотелось отмыться.
— Женечка, а что это у вас ковер такой... жиденький? Ногам же холодно. У нас в гараже хранится отличный советский ковер, почти новый. Шерстяной! Привезти вам?
— Мам, нам нравится этот, — пытался отбиваться Евгений.
— А тюль? Боже, Жанна, это же просто сеточка! Вся жизнь ваша как на ладони для соседей. Надо плотные шторы. Уют создавать. Семья — это крепость. А у вас проходной двор.
Жанна улыбалась. Она очень старалась. Она помнила, как Женя говорил: «Они у меня хорошие, просто старой закалки. Надо найти подход». И Жанна искала. Она кивала, благодарила за советы, обещала подумать.
Когда за родителями закрылась дверь, Женя обнял ее и виновато сказал:
— Прости. Они просто беспокоятся.
— Я понимаю, — ответила Жанна, счищая из тарелок остатки «неправильного» борща. Но чувствовала она совсем другое. Чувствовала, как невидимые руки пытаются переставить мебель в ее доме, перевесить шторы и переписать рецепт ее жизни.
***
Прошло два года. Они взяли ипотеку, переехали в свою квартиру в спальном районе. Жанна, работавшая дизайнером в небольшом агентстве, с упоением создавала их «крепость». Скандинавский стиль, светлые тона, много воздуха. Никаких советских ковров.
Родители Евгения приезжали теперь каждое воскресенье. Традиция. Наталья Владимировна привозила с собой контейнеры с едой. С «правильной» едой. Котлеты. Голубцы. Наваристый «правильный» борщ.
— Кушайте, детки, — говорила она, выставляя батарею банок на стол. — А то Жанночка у нас вся в работе, в искусстве своем. Некогда ей у плиты стоять. А мужчину кормить надо. Путь к сердцу, сама знаешь...
Жанна молча улыбалась. Ее собственная еда, приготовленная накануне, грустно стояла в холодильнике. Это было молчаливое соревнование, в котором она всегда проигрывала, потому что правила устанавливала не она.
Евгений, казалось, не замечал этого. Он с аппетитом уплетал мамины котлеты.
— Ох, мам, вот твои котлетки — это что-то! Вкус детства.
Он не хотел никого обидеть. Он просто любил мамину стряпню. А Жанна в этот момент чувствовала себя чужой на собственной кухне.
Конфликт зрел медленно, как тесто на дрожжах. Он разрастался из мелочей.
— Жанна, зачем ты купила эту посудомойку? — удивлялась Наталья Владимировна. — Руками помыть — десять минут. Лень совсем одолела молодежь. И вода, и электричество... Деньги на ветер.
— Мам, это удобно, — отвечал за жену Евгений.
— Удобно — это когда в семье лад. А когда жена от хозяйства отлынивает, какой уж тут лад. Алёш, я не права?
Алексей Гаврилович, читавший газету в кресле, отзывался, не отрываясь от текста:
— Мать права.
Потом они решили поехать в отпуск. Впервые за три года. В Черногорию, на море. Жанна сама нашла недорогие билеты, забронировала апартаменты. Она предвкушала, как они будут вдвоем. Только он и она.
В воскресенье они поделились радостью с родителями.
Наталья Владимировна выслушала, поджав губы.
— В Черногорию... Ишь ты. А мы-то думали, на дачу все вместе поедем в августе. Картошку копать. Женечка, ты же всегда нам помогал.
— Мам, мы всего на десять дней, — начал оправдываться Евгений. — Вернемся — и сразу на дачу.
— Пока вы там по заграницам своим будете мотаться, вся картошка сгниет, — вмешался Алексей Гаврилович. — Мы не молодеем. Рассчитывали на вас.
Наталья Владимировна посмотрела на Жанну долгим, тяжелым взглядом.
— Это все твои новомодные идеи, Жанночка. Раньше Женя таким не был. Семью уважал, родителей ценил. А теперь... море ему подавай. Отрываешь сына от корней.
В тот вечер, после их ухода, впервые грянул гром.
— Я не понимаю, что происходит! — Жанна ходила по комнате из угла в угол. — Почему мы должны отчитываться за свой отпуск? Почему твоя мама смотрит на меня так, будто я взяла тебя в рабство?
— Жан, ну перестань, — Евгений сидел на диване, потирая переносицу. — Они просто привыкли, что мы всегда вместе. Они волнуются.
— Это не волнение, Женя! Это контроль! Тотальный, ежесекундный контроль! Какой борщ мне варить, какие шторы вешать, куда ехать в отпуск! Я так не могу!
— А как ты хочешь? Чтобы я им сказал: «Не лезьте в нашу жизнь»? Они же обидятся! Это мои родители!
— Да! Именно так! Чтобы ты установил границы! Это наша семья! Наша! А они приходят сюда и ведут себя так, будто это филиал их квартиры!
Они поругались. Сильно. Впервые за все время. И в отпуск улетели с тяжелым сердцем, оставив за спиной обиженных родителей и гнетущее чувство вины, которое искусно вплели в их жизнь.
***
Четвертый год их брака стал годом тихого противостояния. Жанна научилась защищаться. Она стала меньше говорить при родителях мужа, больше молчать. Ее улыбка стала вежливой и непроницаемой. Она больше не спорила. Она просто делала по-своему.
Она сменила работу, ушла из агентства на фриланс. Это давало больше свободы и денег. Она начала водить машину. Купила себе маленький подержанный «Пежо».
Реакция свекрови была предсказуемой.
— Машину купила? — протянула Наталья Владимировна, заглянув в окно. — Ну, теперь совсем деловая стала. Мужу ужин приготовить будет некогда. Будешь по своим делам мотаться. А Женя — с бутербродами сидеть.
Евгений пытался шутить:
— Мам, я и сам могу ужин приготовить.
— Ты-то можешь, — вздохнула свекровь, глядя на Жанну. — Только вот женское предназначение никто не отменял. Семья, дом, очаг. А карьера — это все пыль. Сегодня есть, завтра нет. А муж — вот он, рядом. Его беречь надо.
Жанна почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Последняя ниточка терпения. Она поняла, что не может больше играть в эту игру. Не может и не хочет.
Развязка наступила через неделю. В среду. У Евгения был сложный проект, он задерживался на работе. Позвонила Наталья Владимировна. Жанна, увидев на экране имя свекрови, поморщилась, но взяла трубку.
— Жанночка, здравствуй. А Женечка где?
— На работе, Наталья Владимировна. Задерживается.
— Опять? — в голосе свекрови прозвучали трагические нотки. — Работает, бедный, на износ. А все почему? Потому что в семье нет хозяйки. Была бы жена дома, с горячим ужином, он бы и домой торопился. А так... Что ему в пустой квартире делать?
Жанна молчала, сжимая телефонную трубку так, что побелели костяшки.
— Ты пойми, я не со зла, — продолжала вещать свекровь. — Я за вас переживаю. Ты девка неплохая, но ветреная. Вся в своих картинках да машинах. А семья — это труд. Ежедневный. Женский труд. Ты должна создать Жене тыл. Чтобы ему хотелось домой бежать. А ты что? Ты сама от него бежишь. За руль свой садишься и уезжаешь. Неправильно это, Жанна. Не по-людски. Мужчина должен чувствовать себя главным, опорой. А у вас кто опора? Ты? Так семьи не строятся. Развалится все у вас, помяни мое слово.
Жанна молча нажала «отбой». Она села на стул посреди кухни. В ушах звенело. «Развалится все у вас». Это было не предостережение. Это было пророчество. Или даже программа, которую методично внедряли в их жизнь все эти годы.
Когда через час вернулся уставший Евгений, Жанна встретила его в прихожей. Она была абсолютно спокойна. Это было спокойствие перед бурей.
— Привет, — он попытался ее поцеловать, но она отстранилась.
— Женя, нам надо поговорить.
Он увидел ее лицо и все понял.
Они прошли на кухню. Жанна встала напротив него, скрестив руки на груди.
— Только что звонила твоя мама. Она рассказала, как я должна жить. Напомнила о моем предназначении. И что наша семья развалится, поскольку я неправильная жена.
Евгений побледнел.
— Жан, ну ты же знаешь маму... Она ляпнет, не подумав...
— Она не ляпает, Женя. Она так искренне думает. Она думает так все четыре года, что мы женаты. И прямо говорит это мне. Она говорит это тебе. Она говорит это нам. И знаешь, что самое страшное? Ты с этим никогда не споришь.
— Это неправда!
— Правда! Ты молчишь, когда она критикует мой борщ. Ты молчишь, когда она называет мой дом проходным двором. Ты ешь ее котлеты и говоришь, как это вкусно, зная, что я стою рядом. Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой за то, что я хочу поехать в отпуск вдвоем, а не копать вашу картошку! Ты ни разу, ни единого раза за четыре года не сказал ей: «Мама, стоп. Это наша жизнь. И мы сами разберемся».
Он молчал. Потому что это была правда.
— Я люблю тебя, — сказала Жанна, и ее голос дрогнул. — Но я больше так не могу. Не могу и не хочу! Я не хочу прожить всю жизнь, пытаясь соответствовать чужим ожиданиям. Я не хочу быть «правильной» женой из мира твоих родителей. Я хочу быть собой. И я хочу, чтобы мой муж был на моей стороне. Не между мной и ними, а рядом со мной. На моей стороне.
Она сделала шаг к нему. Заглянула прямо в глаза.
— Я не позволю твоим родителям диктовать, как мне жить! И теперь дело за тобой, Женя. Ты позволишь?
Он смотрел на нее. На свою красивую, сильную, уставшую жену. И впервые за четыре года он по-настоящему увидел ее. Не как часть «нас», не как дополнение к себе, а как отдельного человека, которого медленно, но верно ломали самые близкие ему люди. И он им это позволял.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — тихо спросил он.
— Я хочу, чтобы ты выбрал. Не меня или их. А нашу семью. Нашу собственную, отдельную семью. Со своими правилами, своими борщами и своими отпусками. И чтобы ты донес это до них. Один раз. Четко и окончательно.
Он долго молчал, глядя в пол. Потом поднял голову. В его взгляде была решимость, которой Жанна никогда раньше не видела.
— Хорошо, — сказал он. — Я поговорю с ними. Завтра.
Жанна кивнула. Она не сказала «спасибо». Она просто молча пошла в спальню и закрыла за собой дверь. Тихо, без истерик.
Она легла на кровать и уставилась в потолок. В голове эхом звучали слова свекрови: «Интересный у тебя борщ, Жанночка... Не по-нашему».
И вдруг она поняла. Вся их жизнь была этим борщом. Попыткой сварить что-то свое, новое, по собственному рецепту, в то время как кто-то постоянно стоял за спиной и твердил, что это неправильно, невкусно и вообще «не по-нашему».
Завтра Женя поговорит с родителями. Может быть, это изменит все. А может быть, не изменит ничего. Может, он не найдет нужных слов. Или найдет, но они не будут услышаны. И тогда ей придется решать, готова ли она и дальше есть это пресное, безвкусное блюдо компромиссов, или ей хватит смелости начать готовить жизнь по собственному рецепту. С чистого листа. Одной.
🎀Подписывайтесь на канал. Смело (но вежливо) делитесь своим мнением в комментариях😊. Ставьте лайки 💕