Водка пахла дешёвой надеждой, а посуда валялась немытой уже третий день.
— Негодяи чёртовы! — Аня швырнула пачку квитанций на стол, где среди пустых бутылок и объедков притаился очередной долговой документ. — А я больше не буду платить ни за тебя, ни за твою маму, нашли резиновый кошелёк!
Сергей даже не поднял голову. Сидел, как всегда, растрёпанный, в засаленной майке, и ковырял в телефоне. Рядом его мать, Лидия Мироновна, величественно восседала в кресле с бокалом вина в руке — в два часа дня, между прочим.
— Анечка, ну что ты кричишь... — протянула свекровь медовым голосом, который мог обмануть разве что глухого. — Мы же семья.
Семья. Аня хотела засмеяться, но вместо этого что-то острое кольнуло в груди. Семья — это когда муж встаёт на работу, а не валяется до полудня с похмельем. Семья — это когда свекровь помогает по хозяйству, а не устраивает каждый вечер застолья для своих собутыльников.
— Семья, говоришь? — Аня подошла к окну, выходящему во двор. Там во дворе возился с машиной сосед Иван — единственный нормальный мужик в этом доме, который работал и детей в школу водил. — А семья — это когда я одна кручусь как белка в колесе, а вы только жрёте и пьёте на мои деньги!
Лидия Мироновна поджала губы. В молодости она была красавицей, это видно до сих пор — правильные черты лица, гордая посадка головы. Но годы безделья и алкоголя наложили свой отпечаток: глаза стали мутными, а кожа приобрела нездоровый оттенок.
— Ты забываешь, что это мой сын, — процедила она.
— А ты забываешь, что это моя квартира!
Сергей наконец оторвался от телефона. Посмотрел на жену с раздражением — как смеет она нарушать его покой?
— Чего орёшь? Голова болит, — буркнул он.
Аня обернулась. Вот он, её муж. Когда-то она влюбилась в его улыбку, в то, как он умел рассмешить. А теперь? Сорок два года, а выглядит на пятьдесят. Щетина неделя не бритая, глаза красные.
— Голова болит? — Аня подошла к столу и взяла в руки очередную квитанцию. — А у меня, Серёжа, вся жизнь болит! Семнадцать тысяч за кредитную карту. Твоя карта, между прочим. На что тратил?
— На жизнь, — огрызнулся Сергей.
— На жизнь! — Аня всплеснула руками. — Так это жизнь у тебя? Каждый день бухать, а потом голову на подушку?
Лидия Мироновна встала с кресла. Движения у неё были ещё грациозными, но в них появилась какая-то нарочитость, театральность пьющего человека.
— Анечка, мой сын устал. Он ищет работу, это тяжело...
— Ищет работу? — Аня засмеялась, но смех вышел горьким. — Лидия Мироновна, он последний раз резюме отправлял в марте! В марте, понимаете? А сейчас октябрь!
— Не кричи на мою мать, — наконец подал голос Сергей.
— А ты заступись лучше за свою жену! — выкрикнула Аня. — Или у тебя кроме водки и своей мамочки никого нет?
В комнате повисла тишина. Только где-то тикали часы, да за окном лаяла собака.
Лидия Мироновна медленно поставила бокал на стол. Её лицо исказилось — маска доброжелательности слетела, и показалось что-то злое, хищное.
— Слушай, милочка, — голос у неё стал совсем другим, резким. — Не нравится — никто не держит.
— Как это не держит? — Аня подошла ближе. — А кто будет ваши кредиты выплачивать? Кто? Вы набрали долгов на полмиллиона! На мою квартиру оформили!
Сергей вскочил с дивана. Неловко, пошатываясь — видно, что не совсем протрезвел.
— Квартира моя тоже! Я муж!
— Был мужем, — тихо сказала Аня. — Был, когда работал. Был, когда о семье думал, а не только о выпивке.
Она прошла в коридор, достала из шкафа папку с документами. Руки дрожали — не от страха, а от ярости. От многолетней усталости. От того, что только сейчас поняла: она позволила этим людям сесть себе на шею.
— Вот смотрите, — она вернулась в комнату, размахивая бумагами. — Договор купли-продажи. Квартира куплена до брака, на мои деньги. А вот справки о доходах — мои. А вот кредитные договоры — ваши. Подписанные без моего согласия.
Лидия Мироновна побледнела. Сергей нервно сглотнул.
— Ань, ну ты чего... — начал он. — Мы же это... мы исправимся...
— Исправитесь? — Аня засмеялась. — Серёжа, ты мне это уже пять лет говоришь. Пять лет! А что изменилось? Что?
Она посмотрела на них — на мужа, который не мог найти в себе силы встать с дивана, на свекровь, которая считала, что весь мир ей должен. И вдруг поняла: хватит.
— Знаете что, — сказала она спокойно. — Собирайтесь.
— Куда? — не поняла Лидия Мироновна.
— На улицу. Вон из моей квартиры.
Сергей протрезвел моментально.
— Ты что, серьёзно?
— Более чем. — Аня прошла к окну, открыла его. Свежий октябрьский воздух ворвался в комнату, разгоняя запах перегара и несвежих сигарет. — Завтра подаю на развод. А сегодня — освобождаете мою квартиру.
— Да ты что себе позволяешь! — взвилась Лидия Мироновна. — Мы семья! Семья!
— Семья — это те, кто друг о друге заботятся, — сказала Аня. — А вы только паразитируете.
Лидия Мироновна схватилась за сердце — старый номер, который всегда срабатывал с сыном.
— У меня приступ... Сереженька, у мамы приступ...
Но Аня уже не поддавалась на эти театральные спектакли.
— Вызвать скорую? — спокойно спросила она. — Или лучше сразу в больницу съездим? Кстати, там и останетесь.
Сергей метался между женой и матерью. В его глазах было что-то детское, растерянное. Он привык, что кто-то всегда за него решает, кто-то всегда выручает.
— Аня, ну пожалуйста... Дай нам неделю... Я найду работу...
— Серёжа, — Аня подошла к нему. Близко. Так, чтобы видеть каждую морщинку на его лице, каждый лопнувший сосудик. — Ты помнишь, когда я тебе последний раз верила?
Он молчал.
— Я не помню тоже. Потому что это было очень давно.
За окном заворчал мотор — это Иван заводил машину. Нормальный мужик. Работает, семью содержит. А её муж... её бывший муж даже встать с дивана не может без водки.
— Где мы будем жить? — тихо спросила Лидия Мироновна.
— В приюте есть места, — сказала Аня. — На Первомайской. Иван говорил, там сейчас набирают.
— В приют? — ахнул Сергей. — Ты хочешь отправить мою мать в приют?
— Я хочу спасти свою жизнь, — ответила Аня. — Пока не поздно.
Она прошла в спальню, достала из шкафа два старых чемодана. Бросила их на пол в гостиной.
— Собирайтесь. Даю час.
Лидия Мироновна заплакала. Настоящими слезами — может быть, первый раз за много лет. А Сергей всё стоял посреди комнаты, словно не понимал, что происходит.
— Аня... — начал он.
— Час, — повторила она. — Потом вызову участкового.
Через два часа квартира опустела. Аня стояла у окна и смотрела, как они уходят — Сергей тащит чемоданы, Лидия Мироновна идёт рядом, согнувшись. Маленькие, жалкие. И впервые за много лет Аня не чувствовала к ним ни злости, ни жалости.
Только облегчение.
Иван как раз возвращался с работы. Увидел их, кивнул сочувственно. Потом поднял голову, помахал Ане в окно. Она помахала в ответ.
— Спасибо, — прошептала она. — За то, что показал, как должен жить нормальный мужчина.
А потом закрыла окно, прошла в кухню и впервые за много месяцев заварила себе чай. Настоящий, хороший чай. В чистой чашке.
На свободе.
Три недели спустя
Телефон звонил уже полчаса. Аня смотрела на экран — «Сергей» — и не брала трубку. Пятнадцатый звонок за сегодня.
Наконец он сдался, но через минуту пришло сообщение: «Аня, мама в больнице. Очень плохо. Приезжай».
Она отложила телефон и продолжила разбирать шкаф. За три недели квартира преобразилась — стала светлой, чистой. Пахла лавандой, а не перегаром. На столе лежали не бутылки, а книги. В холодильнике появились нормальные продукты вместо закуски к водке.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонил незнакомый номер.
— Аня Сергеевна? — незнакомый мужской голос. — Это из приюта на Первомайской. Ваш муж просил передать...
— Бывший муж, — поправила Аня.
— Да, простите. Бывший муж просил передать, что его мать госпитализировали. И что они... хотели бы с вами поговорить.
— О чём?
— Ну... они надеются, что вы... может быть...
— Нет, — сказала Аня спокойно. — Передайте, что я подала документы на развод. Больше мы не семья.
Положила трубку и вздохнула. В груди что-то сжалось — не жалость, не вина. Просто... усталость от этого всего.
Иван встретил её у подъезда вечером, когда она возвращалась из магазина.
— Аня, можно слово? — он выглядел смущённым.
— Конечно.
— Я тут... слышал, что Сергей звонит. Беспокоит.
Она кивнула.
— Если что — обращайтесь, — продолжил Иван. — У меня сыновья взрослые, знают, как с такими типами разговаривать.
— Спасибо, Иван Петрович. Но я справлюсь.
Он помолчал, потом осторожно спросил:
— А как вы сами? Не тяжело одной?
Аня улыбнулась — впервые за много лет искренне.
— Знаете что? Мне хорошо. Очень хорошо.
Через месяц
Судебное заседание длилось недолго. Сергей пришёл небритый, в мятой рубашке. Лидии Мироновны не было — она действительно лежала в больнице. Цирроз печени, как выяснилось.
— Ваша честь, — бормотал Сергей, — я хочу сохранить семью. Я готов измениться...
Судья посмотрела на него поверх очков.
— Ответчик, вы трудоустроены?
— Нет, но я ищу...
— Алкогольную зависимость лечите?
— Я... я бросил пить...
— Когда?
Сергей замолчал.
Аня сидела рядом со своим адвокатом и чувствовала странное спокойствие. Никакой злости, никакого торжества. Просто — облегчение.
— Брак расторгается, — объявила судья. — Имущественных претензий у сторон друг к другу нет. Дело закрыто.
На улице Сергей догнал её у машины.
— Аня, постой...
Она обернулась. Вблизи он выглядел ещё хуже — серая кожа, трясущиеся руки, потухшие глаза.
— Что ты хочешь, Серёжа?
— Я правда изменюсь. Правда. Дай мне ещё один шанс.
Она посмотрела на него долго. Этот человек когда-то был её мужем. Они мечтали о детях, планировали будущее. А теперь...
— Серёжа, — сказала она мягко. — Ты же не изменишься. Мы оба это знаем.
— Изменюсь! — он схватил её за руку. — Аня, я без тебя пропаду!
Она осторожно высвободилась.
— Ты и со мной пропадал. Только тянул меня за собой.
— А мама? Она умирает, Аня. Умирает одна в больнице.
— Мама умирает от водки, Серёжа. От водки, которую вы пили вместо для того, чтобы жить.
Она села в машину, завела мотор. В зеркале заднего вида видела, как он стоит на тротуаре — растерянный, сломленный. И не чувствовала ни капли сожаления.
Полгода спустя
Аня стояла в своей квартире и любовалась новыми шторами. Светло-голубые, с белыми цветочками. Очень весенние.
На кухонном столе лежало письмо из приюта. Лидия Мироновна умерла две недели назад. Сергей попросил передать, что хоронить не на что.
Аня сложила письмо и убрала в ящик. Рядом лежала другая бумага — справка о погашении всех кредитов. Она работала как проклятая полгода, но справилась. Все долги закрыты.
Телефон звонил. На экране — «Иван Петрович».
— Аня, у меня тут сосед спрашивает — вы случайно квартиру не сдаёте? Сын приезжает учиться...
— Нет, — улыбнулась она. — Не сдаю. Я в ней жить собираюсь.
— А... может, тогда... — он замялся. — Может, на чай зайдёте? У меня как раз пирог испёк. Жена научила, до того как...
— С удовольствием, — сказала Аня.
Вечером они сидели на его кухне, пили чай с вишнёвым пирогом и говорили о жизни. Иван рассказывал про работу, про сыновей. Аня — про планы на будущее.
— Знаете, — сказала она, — а ведь я и забыла, как это — когда тебя слушают. Когда интересуются твоим мнением.
— Я тоже забыл, как это — готовить для кого-то, — признался Иван. — После смерти жены...
Они помолчали.
— А не страшно? — спросил он. — Начинать всё сначала?
Аня посмотрела в окно. За окном светились огни города, жили своими жизнями тысячи людей. Кто-то страдал, кто-то радовался, кто-то, как она, учился жить заново.
— Знаете что, Иван Петрович? — она повернулась к нему. — Страшно было раньше. Когда я думала, что так и проведу всю жизнь — в роли дойной коровы для чужих людей. А теперь... теперь мне кажется, что жизнь только начинается.
Он кивнул.
— У меня тоже так.
И они снова стали пить чай — два человека, которые не боялись начинать сначала. Которые поняли: иногда надо потерять всё, чтобы найти себя.
А где-то в городе, в общежитии для бездомных, бродил по коридору одинокий мужчина и не понимал, как это всё случилось. Как он потерял жену, мать, дом, саму жизнь.
Но это была уже не Анина история.
Её история только начиналась.