Звук разбившейся чашки о кафельный пол. Капли кофе разлетаются по белым плиткам, словно брызги крови на снегу.
— Нечего тут юлить! — голос Ирины Сергеевны режет воздух острее ножа. — Вот знай, квартиру сестре отдашь, там ребенок скоро родится, а сама уж как-нибудь!
Инга стоит у окна, спиной к матери. Руки сжаты в кулаки. Тридцать два года, а все еще чувствует себя ребенком, которого ставят в угол.
«Как-нибудь... — крутится в голове это слово. — Десять лет я бабушку выхаживала. Каждый день. Каждую ночь. Лекарства, врачи, памперсы... А Вика что? Раз в месяц заглянет, букетик принесет».
— Мама, ты чего орешь? — в кухню вплывает Вика, округлый живот гордо выставлен вперед. Беременность ей к лицу — щеки румяные, глаза блестят. — Инга, ну что ты молчишь? Мы же договорились!
— Мы? — Инга медленно поворачивается. — Когда это мы договаривались?
Олег Иванович выглядывает из-за газеты, как черепаха из панциря. Тридцать пять лет брака научили его одному — в женские разборки лучше не лезть. Но сегодня что-то другое висит в воздухе. Что-то окончательное.
— Девочки, может, спокойно... — пробует он.
— Папа, не вмешивайся! — рявкает Ирина Сергеевна. — Тут семейное дело решается!
«Семейное дело». Инга усмехается. Семья — это когда тебя любят просто так. А не когда от тебя что-то нужно.
— Знаешь, мама, — голос у Инги тихий, но каждое слово весомое, как камень. — А что, если я не отдам?
Повисает тишина. Даже часы на стене словно перестают тикать.
Ирина Сергеевна медленно поднимается с табурета. Пятьдесят восемь лет, а все еще грозная. Всю жизнь командовала — сначала мужем, потом дочерьми. Привыкла, что ее слушаются.
— Что ты сказала?
— Я сказала — а что, если не отдам? — Инга делает шаг вперед. Странно, но страха нет. Есть что-то другое. Облегчение, может быть.
Вика хватается за живот:
— Инга, ты что, совсем... Я беременная! Мне негде жить!
— У мамы с папой живешь. Прекрасно живешь.
— Но там тесно! Ребенку нужна отдельная комната!
— А мне что нужно? — Инга смотрит на сестру внимательно, словно видит впервые. — Мне ничего не нужно, да?
В дверях появляется баба Надя. Семьдесят три года, но спина прямая, глаза острые. Свекровь Ирины Сергеевны всегда держалась особняком.
— Что за крики? — спрашивает она.
— Надежда Петровна, не ваше дело! — огрызается Ирина Сергеевна.
— Как не мое? — Баба Надя проходит к столу, садится. — Про мою покойную золовку речь ведете. Про ее завещание.
«Золовка». Инга вспоминает бабушку Лиду — маленькую, сухонькую, но с железным характером. Как она говорила: «Ингочка, эта квартира — твоя. За то, что ты меня не бросила».
Ирина Сергеевна поворачивается к свекрови:
— Надежда Петровна, вы же понимаете — семье помочь надо! Вика замужем, ребенок будет...
— А Инга что, не семья? — баба Надя говорит спокойно, но в голосе — злость. — Десять лет она твою тетку выхаживала. Каждый день. Где ты была? Где Вика была?
— Да мы работали! У нас своя жизнь!
— У Инги тоже жизнь была. Но она пожертвовала ею.
Вика вдруг начинает плакать. Красиво так, без соплей — беременным это идет.
— Я думала, Инга меня любит... Мы же сестры!
Инга смотрит на эти слезы и чувствует... пустоту. Раньше сердце сжималось, когда Вика плакала. Хотелось защитить, помочь. А сейчас — ничего.
— Любовь, Вика, не в том, чтобы отдать последнее. Любовь — в том, чтобы не требовать последнего.
Олег Иванович встает, подходит к окну. Смотрит во двор, где играют дети.
— Знаете, — говорит он неожиданно, — а у меня есть предложение.
Все поворачиваются к нему.
— Какое еще предложение? — подозрительно спрашивает жена.
— Мы с Ириной продадим дачу. Вике на первоначальный взнос хватит. Пусть ипотеку берет, как все нормальные люди.
— Ты что, с ума сошел? — Ирина Сергеевна на мужа смотрит, как на предателя. — Дача — это наша старость!
— Инга тоже когда-то была нашей дочкой. Пока мы ее не превратили в обслуживающий персонал.
Слова отца ошеломляют всех. Даже Ингу. Она и не помнит, когда он последний раз что-то важное говорил.
Баба Надя одобрительно кивает:
— Олег, наконец-то ты заговорил как мужчина.
Ирина Сергеевна мечется по кухне, как загнанная:
— Да вы что, против меня все объединились? Я же добра хочу! Семью сохранить!
— Семью нельзя сохранить ложью, — тихо говорит Инга. — И принуждением тоже нельзя.
Она подходит к осколкам разбитой чашки, начинает собирать. Любимая бабушкина чашка — с розочками. Теперь только осколки.
«Может, и правильно, — думает она. — Что-то должно разбиться, чтобы что-то новое началось».
— Мама, — обращается она к Ирине Сергеевне, — я квартиру не отдам. Но готова помочь с первоначальным взносом. Пятьсот тысяч дам.
— Пятьсот тысяч? — Вика перестает плакать. — Серьезно?
— Серьезно. Но это будет займ. Под расписку. И возвращать будешь.
Ирина Сергеевна открывает рот, чтобы возразить, но Олег Иванович поднимает руку:
— Это справедливо, Ира. Более чем справедливо.
Баба Надя встает, подходит к Инге:
— Умница. Бабушка Лида тобой бы гордилась.
Вика тоже подходит, неуверенно:
— Инга... спасибо. Я не думала... то есть, я поняла...
— Ты поняла только то, что даром ничего не получишь, — отвечает Инга без злобы. — Но это уже хорошо.
Ирина Сергеевна сидит на табурете, сжав виски руками. Весь ее мир только что перевернулся. Дочь, которая всегда слушалась, вдруг сказала «нет». Муж, который тридцать пять лет молчал, вдруг заговорил. Даже свекровь встала на сторону противника.
— Я же хотела как лучше... — шепчет она.
— Мама, — Инга присаживается рядом, — лучше бывает по-разному. Для кого лучше?
Ирина Сергеевна поднимает глаза. В них — растерянность, обида, но уже не злость.
— Я всю жизнь за семью боролась...
— Ты боролась за контроль. Это разные вещи.
На улице темнеет. В окно светят фонари. Кухня вдруг кажется просторнее, светлее. Словно тяжелая туча ушла.
Баба Надя ставит чайник:
— Ну что, будем чай пить? По-человечески поговорим?
Олег Иванович складывает газету, улыбается жене:
— Ира, а помнишь, как мы дачу покупали? Ты тогда сказала — это наше гнездышко будет...
И Ирина Сергеевна впервые за этот вечер улыбается. Неуверенно, но улыбается.
А Инга стоит у окна и думает: «Может, это и есть семья. Когда все говорят правду. Даже если она болезненная».
В ее квартире сегодня будет тихо. Никто не будет требовать, чтобы она что-то отдала. Впервые за много лет — тихо и спокойно.
И это прекрасно.
Три месяца спустя
Телефон звонит в семь утра. Инга нащупывает трубку, не открывая глаз.
— Инга! — голос матери дрожит от ярости. — Немедленно приезжай!
— Что случилось?
— Твоя сестрица... — Ирина Сергеевна задыхается от возмущения. — Она... она съехала! Просто взяла и съехала!
Инга садится в кровати. За окном октябрь — листья желтые, дождь мелкий.
— Съехала куда?
— На съемную квартиру! Говорит, надоело с нами жить! А деньги? А расписка? Пятьсот тысяч твоих денег!
«Вот и началось», — думает Инга. Она почему-то не удивлена.
Через час она сидит в родительской кухне. Ирина Сергеевна мечется, как тигрица в клетке. Олег Иванович молча чистит картошку — дело привычное, успокаивающее.
— Представляешь, какая неблагодарная! — не унимается мать. — Мы ей дом, стол, заботу! А она — спасибо не сказала!
— Мама, а что именно произошло?
— Что произошло? — Ирина Сергеевна резко поворачивается. — Я ей просто сделала замечание! Совсем справедливое!
Олег Иванович поднимает глаза:
— Ира, расскажи как было.
— Ну... — мать неуверенно садится. — Она вчера пришла в два ночи. Разбудила всех. Я спросила, где была.
— И?
— Она сказала — не твое дело! Мне! Своей матери!
Инга вздыхает. Знакомая история. Мать не может перестать контролировать.
— А что еще ты сказала?
— Да ничего особенного... Что она безответственная, что скоро ребенок, а она по ночам шляется...
— Мама...
— Ну и что, что она замужняя? Она под моей крышей живет! Должна отчитываться!
Олег Иванович откладывает нож:
— Ира, ей двадцать восемь лет. Она взрослая женщина.
— Взрослая! — фыркает жена. — Взрослая бы деньги возвращала, которые сестра дала!
Вот оно. Инга понимает — дело не в контроле. Дело в деньгах.
— Мама, а она что-то говорила про деньги?
— Говорила! — Ирина Сергеевна торжествующе выпрямляется. — Сказала, что вернет, когда сможет! А когда это будет? Она же теперь за съемную квартиру платит!
Звонит телефон. Ирина Сергеевна хватает трубку:
— Алло? Что? Опять?
Лицо у нее становится серым.
— Что случилось? — спрашивает Олег Иванович.
— Управляющая компания звонит. Вика за свет не заплатила. За этот месяц и за прошлый. Говорит, мы поручители, с нас спросят.
Инга чувствует, как что-то холодное скручивается в животе.
— Сколько там?
— Три тысячи...
Они сидят молча. Тикают часы. Капает кран — Олег Иванович уже год собирается починить.
— Это еще не все, — тихо говорит отец.
— Что еще? — Инга боится спрашивать.
— Покажи ей, Ира.
Ирина Сергеевна нехотя достает из сумочки письмо. Официальное, с печатью.
— Требование о взыскании задолженности по коммунальным услугам. За три месяца. Семнадцать тысяч.
— Но как...
— Она прописана здесь, — объясняет отец. — Значит, и долги здесь висят. А теперь еще и съемную платить надо...
Ирина Сергеевна вдруг закрывает лицо руками:
— Что же мы наделали... Что же мы наделали...
В дверь звонят. Настойчиво, требовательно.
Олег Иванович идет открывать. Возвращается с молодым мужчиной в костюме.
— Судебный пристав, — коротко говорит он.
Мужчина вежливо здоровается, достает документы:
— По исполнительному листу о взыскании алиментов на содержание ребенка...
— Какие еще алименты? — шепчет Ирина Сергеевна.
— Виктория Олеговна подала на взыскание алиментов с родителей на содержание несовершеннолетнего ребенка.
Инга чувствует, как земля уходит из-под ног. Вика подала на родителей в суд. Требует алименты.
— Но ребенок еще не родился! — пытается возразить Ирина Сергеевна.
— Заявление подано. После рождения ребенка взыскание начнется автоматически. Прошу ознакомиться с документами.
Пристав уходит. Они сидят в оглушительной тишине.
— Инга, — Ирина Сергеевна поднимает заплаканные глаза, — что нам делать?
И Инга понимает — круг замкнулся. Мать, которая всю жизнь требовала контроля, получила дочь, которая научилась только брать. Которая считает, что мир ей должен.
— Мама, а ты помнишь, что говорила три месяца назад? Что семье помочь надо?
Ирина Сергеевна кивает.
— Так вот, это и есть результат. Когда помощь становится обязанностью, а любовь — долгом.
Она встает, обнимает отца:
— Папа, ты молодец. Что предложил продать дачу.
— Поздно уже, — горько усмехается он. — Теперь и дача, и пенсия будут уходить на алименты.
— Не будут.
Все поворачиваются к Инге.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спрашивает мать.
— Я имею в виду, что есть такая вещь — личные границы. И есть такая вещь — ответственность за свои поступки.
Инга достает телефон, набирает номер адвоката.
— Алло, Михаил Петрович? Это Инга Сергеевна. У меня вопрос по семейному праву...
Через полчаса она кладет трубку.
— Что сказал? — тревожно спрашивает Олег Иванович.
— Сказал, что можно оспорить. Если докажем, что Вика сознательно ухудшила свое материальное положение, отказавшись от бесплатного жилья.
Ирина Сергеевна хватается за эту надежду, как утопающий за соломинку:
— Правда? Можно?
— Можно. Но это будет долго и дорого. И главное — это не решит основную проблему.
— Какую?
Инга смотрит на мать внимательно:
— Проблему того, что ты вырастила дочь, которая считает, что весь мир ей должен. И проблему того, что ты до сих пор считаешь себя ответственной за чужие поступки.
— Но она же моя дочь!
— Она взрослая женщина. Со своими решениями и своими последствиями.
Олег Иванович кивает:
— Инга права. Мы всю жизнь решали за Вику ее проблемы. Вот и научили — что проблемы решают другие.
Ирина Сергеевна плачет. Не красиво, как Вика, а по-настоящему — с соплями, с всхлипываниями.
— Я же хотела добра...
— Мама, — Инга садится рядом, берет за руку, — добро — это не когда ты делаешь все за человека. Добро — это когда ты позволяешь ему самому нести ответственность за свою жизнь.
— А если он ошибется?
— То ошибется. И научится. Или не научится — но это будет его выбор.
Вечером Инга сидит в своей квартире. Пьет чай из новой чашки — тоже с розочками, как у бабушки.
На столе лежит расписка от Вики. Пятьсот тысяч рублей. «Вернуть до 31 декабря», — написано детским почерком.
Инга усмехается. Не вернет, конечно. Но это уже не важно.
Важно другое. Она наконец поняла разницу между любовью и жалостью. Между помощью и потворством. Между семьей и созависимостью.
А родители... Родители сегодня впервые за много лет говорили друг с другом. Не о детях, не о проблемах. О себе. О том, что они чувствуют, чего хотят.
Может быть, они тоже чему-то научатся.
А Вика... Ну что же, Вика получила то, что хотела. Свободу от родительской опеки. Вместе со свободой от родительской поддержки.
Посмотрим, как ей это понравится.
Инга встает, подходит к окну. Во дворе играют дети. Смеются, ссорятся, мирятся. Учатся жить.
Она тоже учится. В тридцать два года.
Лучше поздно, чем никогда.