Случился у меня тут эксперимент. Столкнулась я в сети с автором романа «Токката и Фуга», который не так давно тоже прогремел в рамках обсуждения канторовщины, потому как издан тем же Вадимом Левенталем. Завязался разговор, которые перешел в крайне редкую для меня договоренность: я никогда не пишу ни про кого взаимно и вообще редко пишу большие отзывы на книги, тем более современные, но здесь мы договорились прочитать книжки друг друга, после чего постараться высказаться о них максимально не предвзято, вне контекста литературных склок и пр. Роман, если что, чуть ли не друг детства сермяжного нашего писателя, который «филолог, литературовед и тоже в некотором смысле казак». Крупный грантоед и корпулентный критик Д. (уже фамилию не поставить – топит сразу алгоритм) номинировал Богословского с "Токкатой и Фугой" на премию «Нацбест». Другой крупный литературовед и филолог, которого выгнали когда-то за ненадлежащее поведение из Союза журналистов и из ЕР, проводил с Богословским встречи и писал о нем восторженные отзывы. Богословский, кажется, из писателей, который выбрали путь... как бы это сказать? Тусовочной карьеры. Когда писатель во всех союзах, на всех конференциях, ходит на все мероприятия, со всеми дружит. Институализированная иллюзия бессмертия. Вот они все уже этим июнем
Сам Богословский лихо включился в спасение репутации Вадима Левенталя и слишком громко высмеивал его, Левенталя, оппонентов. Эксперимент заключался в том, чтобы прочитать книжки друг друга и доказать, что даже на таких позициях, как у нас с Романом, литература должна быть первична. Сначала – текст, потом – остальное.
Роман свой отзыв о «Маме!!!» написал, он вышел в «Литературной газете». Я его пока не репостила, позже поставлю. Написал Роман честно, хотя я бы не сказала, что он многое про книгу понял. Правда, на своей странице Роман ссылку на свою рецензию не поставил. Наверное, боится, что бригада «тоже литературоведов» по имени «Ух!» (она же – «Дай! Дай! Дай!») перестанет звать его в «Бункер» и жать ему руку на Красной площади. Ну что ж. Еще один господин из этой компании даже и рецензии написать не может, хотя у нас с ним был куда более интересный уговор. Видимо, опасается строгого осуждения коллег.
Ну да ладно. Главное, что меня никто за лямки не держит и я свое обещание выполняю
Так как мы с Романом Богословским решили, что все должно быть по-честному, то рукописи оценивали чуть ли не на вес. У меня роман большой, как три романа Богословского, который пишет маленькие книжки и считает, что в этом – писательский секрет. Так что я на одну свою «Маму!!!» получила сразу три романа Богословского и еще одну незавершенную повесть.
Для начала я перечитала «Токкату и Фугу». Вы могли читать про эту книжку, выпущенную тоже на «полке» Вадима Левенталя, это в ней в кругу гостей отеля сношают Кончиту Вурст под портретом Дугина, а потом гости наливают себе в бокалы мочу и обливают оный портрет. Там же Дугин пишет Кончите большое письмо о традиционных ценностях
Слышали, да? Если слышали, могу заверить: в реальности в книге наворочено куда больше.
В 2021 году я роман уже читала. Очень мельком. И сочла его тогда чрезвычайно плохим, о чем и написала (внутри поста по ссылке вышел есть ссылка и на то упоминание). Это книга, в которой небрежно и как-то куце прописала в целом хорошая первая половина и неизвестно для чего пристегнута к ней вторая. Как будто человек писал две повести, потом решили совместить.
В первой части мы видим девяностые. Отец, советский строитель, уходит в бизнес. Тиран и охотник, который винит жену за то, что родила ему девочку. Дочь Киру он растит настоящим мужиком, водит и на стройку – наследница бизнеса. Наследник.
Эта часть написана от лица Киры и местами удалась. Кроме того, что в ней совершенно не чувствуются 90-е. Только один штрих времени: тиран Михаил Ромин постоянно ходит на охоту и приносит домой дичь. Семья не рада, потому что должна молчаливо перерабатывать туши. Зато ходить в гости к Роминым очень любят друзья и родственники, ведь у них всегда есть мясо! Мамина подружка Лена любит забегать к Роминым, чтобы поесть мяса, которое забитые жена и дочь чуть ли не каждый вечер перерабатывают. Потом тетя Лена становится любовницей отца. Потом мать погибает в теракте – взрыв метро на «Лубянке». Потом дочь бежит от отца, а тетя Лена сходит с ума от жизни с Роминым, который к тому времени стал «новым русским». Потом он находит свою дочь и выкрадывает ее... Потом...
Тут остановлюсь подчеркнуть: пока нормально. Местами – хорошо. Хорош выбор субъекта повествования – от имени молодой девушки, которая на нескольких десятках страниц текста взрослеет
В конце мы узнаем, что это – вроде как исповедь психотерапевту от взрослой Киры. На первых страницах романа мы видим Киру школьницей, в которую влюбляется невзрачный паренек, которая ходит в музыкальную школу, но по решению отца переводится на каратэ, где влюбляется во взрослого тренера.
Цитата из романа, что в насмешку показывали как образец неудачи, описывает потерю девочкой Кирой девственности с этим тренером:
«…я вижу легкие облака в солнечном небе. Я — горный ручей. К моему берегу подходит большой черный конь. Он опускает морду в мои воды — и жадно пьет из меня. Дует ветерок — по мне проходит рябь. Один, второй, третий раз. Я слышу свой голос, стоны воды. Они везде, по всей длине ручья»
Может, я, конечно, здесь переоцениваю Романа Богословского, но мне кажется, что сознание девочки-подростка она передал как раз удачно. В целом мир глазами девочки и девушки показан достоверно.
Вторая часть – абсолютно пустая безжизненная зарисовка из закрытого отеля в Турции. Какие-то горячие турки, какая-то турчанка, какие-то богачи, не несущие сюжетной нагрузки и прописанные как будто бы для того, чтобы оправдать выбор места – Турция. Если бы я не выяснила, что Роман Богословский не ездил в турецкие литрезиденции, про которые я писала, можно было бы решить, что Богословский должен впихнуть турецкие пейзажи в книгу в рамках неких договоренностей, он ведь тоже болтался с турчанкой, которая устраивала писателям второго-третьего ряда зимовки в Турции за непонятно чей счет (боюсь, что за наш). Зачем там Турция и турки? Непонятно. И вообще неинтересно. Автор вероятно хотел показать простому народу скрытый от него разврат для богатых. Получилось смешно. И разврат, и богатые.
Но – Турция. В Турции – отель. В отеле владелец – сумасшедший бугай Дима, который закидывается всем подряд и сношает все подряд. По приглашению Димы туда с концертом приезжает Стинг. Там же отдыхает Кончита Вурст. Появляется в отеле и обезличенный какой-то паренек с амнезией, который не помнит, зачем он там и как оказался. Его охраняют. Дима окружает паренька любовью, но тут появляется человек из прошлого и он узнает, что паренек без памяти это бывшая Кира! Которую отец выкрал и сделал ей операцию по смене пола. Думаете, чтобы наконец обрести сына?
Не угадали! Отец хочет от Киры-не Киры любви! Отец – тот самый русский безумец Дима, который устраивает в отеле разврат. Сменил личность и бежал в Турцию! В конце там – затянувшаяся погоня по горным тропам с убийством всех присутствующих: и Диму убили, и Киру-не Киру, турки вроде как погибли раньше
В финале на пляже бывшего отеля сидит Тарантино – он приехал экранизировать эту, как кажется Роману Богословскому, сумасшедшую русскую драму и требует, чтобы на пляж завезли песок: он снимать готов только там и нигде иначе. Куда делся песок после убиения героев, непонятно. Но ясно, что Квентин Тарантино поражен замыслом Романа Богословского. Поражен до потери воли и человеческого лица.
Ах, да, Михаил Ромин – Дима и есть гражданин, который на глазах у толпы гостей своего отеля сношает Кончиту Вурст, она же Томас какой-то там. Томас приехал в отель туристом, отдыхать. Наслаждаться шиком. Ему, Томасу-Кончите, Александр Дугин за каким-то лешим пишет огромное письмо. В присутствии наркоманов, турецкой прислуги и неизвестно откуда взявшихся гостей Кончита Вурст зачитывает это огромное письмо, которое начинается так:
«Дорогое Кончита, здравствуй! Ничего, что я в среднем роде обращаюсь? Ты, наверное, удивишься, что пишет тебе простой и скромный философ из России? Согласен, это странно выглядит. Обычно русские философы пишут письма политикам и вождям, но никак не иконам постгендерной революции. Но традиции, Кончита, складываются долго. Надо же с чего-то начинать».
И сразу становится понятно, что Роман Богословский смутно себе представляет, кто такой Дугин, какие вообще письма пишут философы. Я, например, не поклонница Дугина, я никогда не читала его соцсети, не следила за его передачами. Но я знаю, что Александр Дугин – большой интеллектуал. Он знает девять языков! Причем, говорит на них, раздает интервью. Дугин – один из немногих, если теперь не единственный наш философ, известный на западе. Его научный вес на западе, цитируемость в научной среде и в СМИ куда выше, чем, к примеру, у либеральной иконы Славоя Жижека. Во всех лондонских муниципальных библиотеках, где я была записана, не университетских, а, по нашим меркам, районных, я встречала книги Дугина на английском. Я также видела его книжку в доме у европейской семьи.
Для меня очевидно, что автор «Токкаты и Фуги» этого попросту не знает. Он не понимает места Дугина в культуре и философии. И, что важнее, Роману не хватило ума и образования хотя бы спародировать Дугина. Можно, конечно, всякое присочинить. Можно придумать, что Лев Толстой перед сдачей романов в печать отправлял их на отзыв издателю лубочных книжек Сытину. Можно, но зачем?
Все объяснения Богословского и Левенталя о том, что мы, де, не поняли замысла, несостоятельны. Я замысел поняла. И считаю его плохим
В целом, о романе я бы высказалась словами Чехова, которые в пересказе приводит Куприн:
«Зачем это писать, – недоумевал он, – что кто-то сел на подводную лодку и поехал к Северному полюсу искать какого-то примирения с людьми, а в это время его возлюбленная с драматическим воплем бросается с колокольни? Все это неправда, и в действительности этого не бывает. Надо писать просто: о том, как Петр Семенович женился на Марье Ивановне. Вот и все. И потом, зачем эти подзаголовки: психический этюд, жанр, новелла? Все это одни претензии. Поставьте заглавие попроще, – все равно, какое придет в голову, – и больше ничего. Также поменьше употребляйте кавычек, курсивов и тире – это манерно».
Именно оно и есть: на подводной лодке поехал к Северному полюсу, а в этом время на колокольне... Новый русский выкрадывает дочь, чтобы сделать из нее мальчика, стереть память, влюбить в себя, потому что ему мало разврата в Турции и Кончиты Вурст, в итоге все стреляются на живописной тропе, а Тарантино требует побольше песка.
Надо сказать, что самое большое открытие в этой книге ожидало меня спустя несколько дней после ее повторного, из профессионального интереса, прочтения: я впервые заметила в книге эпиграф, она была посвящена жене автора Татьяне и двум дочкам.
Такого я еще не видела. Книга, прямо скажем, специфическая для посвящения жене и дочкам
Нет ни единой причины читать эту книгу. Вообще никакой. Переходим к следующей. Я ведь стала читать у Романа Богословского три книги. Честнее сказать – две. Одну не смогла осилить. Где-то на 10-14 странице я бросила роман «Зачем ты пришла?»
Богословский говорит, что именно с этой книги открылась уже ставшая притчей во языцех «Книжная полка Вадима Левенталя». Проверять не буду, поверю на слово. И скажу, что все понятно. И с «Полкой», и с романом.
Очень топорно, скучно. Работник отдела маркетинга (или пиара?) банка влюбляется в агента по рекламе, которая продает банку рекламные площади. Говорят, книга эта полна страстей, коллективной любви и прочих смелостей. Но, как я вчера писала, все это было описано еще во времена киников. Включая прилюдное отправление страсти
Читать про страсти рекламных агентов мне было нестерпимо тоскливо. Я видела эту публику в своей жизни многократно – ни разу никого интересного я среди рекламных агентов не встретила. Подумалось: ну какие у них могут быть страсти?
Однако за свой непрофессинализм мне вдруг сделалось стыдно. Литературовед я или нет, право слово? Я собрала волю и решила наугад прочитать в книге что-нибудь еще. Долистала до 168 страницы. Там главный герои идет с подругой в театр, где он, на виду у целого зала и актеров, залезает с головой ей под платье и, под аплодисменты, доводит подругу до исступления, сам чуть не умирая – страстная агентша по рекламе так сжимает ноги, что едва не задушила любовника.
Следующий абзац. Буквально следующий, без вставок:
«После похода в театр я попал в больницу со странной болезнью под названием «копчиковая киста».
Ну уж нет. Герои-любовники с копчиковой кистой. Агенты по рекламе... Можно подумать, что здесь автор намеренно сталкивает несовместимое: страсть и смех. Пока листала, увидела другую сцену: приведя подругу в гости к "панкам" (и тут панки), он вынужден ее защищать, так как выпивший друг через всю комнату запустил в агентшу по рекламе игрушку в виде динозавра. Смелый любовник выволакивает обидчика на улице и трижды бьет ему лицо. Доблесть и резиновый динозавр. Хотелось бы думать, что это намеренное столкновение высокого и низкого, но я боюсь, что так у Романа Богословского получилось само собой. Страсть и киста в штанах. Рыцарство и резиновый обидчик.
Я догадываюсь, что Роман Богословский тайно может сравнивать свою книгу с «Это я, Эдичка». По крайней мере, с умением Лимонова обнажаться перед бумагой. Это умение у Богословского, безусловно, есть. И тут мы, конечно, видим настоящего писателя и настоящий акт литературы: далеко не каждый человек может откровенно о себе рассказать, ему не хватит смелости посмотреть на себя, ее задавит еще и общественная стыдливость.
Но мало полностью себя обнажить. Помимо широты раскрытой души должна быть глубина. И внутри что-то должно быть. Лимонов завоевал «Эдичкой» мировую славу не потому, что осмелился вслух рассказать о том, как ему было плохо без, как он пишет, розовой пипки своей жены. Лимонов в книге вместе с этим много рассказал об устройстве мира, о капитализме, о природе эмиграции, о расизме, ксенофобии, о капиталистическом устройстве общества и, главное, об одиночестве.
Вся эта книга – об одиночестве. Это – метафора одиночества. Книги о страсти были и тогда уже не нужны
Роман Богословский в «Зачем ты пришла» рассказал только о своей одержимости. Которая для читателя выглядит совершенно немотивированной: женский персонаж пустой, блеклый. Я читала первые страницы и не нашла объяснения, почему вообще можно было влюбиться в эту девушку, за что? Она никак не прописана, о ней неизвестно ничего кроме того, что она слушала Земфиру и любила подпустить матерков.
И Богословский не Лимонов, и подруга его – не Щапова. Елена Щапова женщина интересная. Я ходила на презентацию ее книги и потом прочитала ее. Щапова не была пустым местом, потому о всепоглощающей страсти к такой женщине было интересно читать. И было понятно, почему без нее мужу плохо.
В «Зачем ты пришла» женский персонаж никакой. Что странно – ниже я покажу, что вообще Богословский женщин описывает хорошо и видно, что он их знает. Но тут – промах. Возможно, писать о близком, о жене (там их две в книге, новая и старая, обе никак не прорисованы) было труднее, чем о случайных людях из прошлого: соседках, однокурсницах, гардеробщицах. Скорее всего дело в том, что не получилось писать на отрыве. У Юрия Полякова была фраза: «Когда я сажусь за стол, я забываю, что я женат и член партии». Не получилось. Себя раскрыть получилось, но очевидно автор не смог забыть, что ему еще жить: с женой, с семьей, с книгой об этой семье.
Насколько я поняла, счастливая дама, которую на спектакле по Льву Толстому ублажал любовник с воспаленной копчиковой кистой, это как раз жена Татьяна из предыдущего эпиграфа.
Я спрашивала Романа, как его семья относится к перспективам загреметь в очередную книжку
В «Зачем ты пришла?» рассказана история ухода писателя от предыдущей жены к нынешней. Агент по рекламе очевидно смелая женщина, коли не боится попасть на страницы новой книжки.
Тут, в связи со срывом в последний момент моей поездки в Таганрог и объявлением мною по этой причине года Чехова, напомню, что говорил о такой прозе Чехов (из письма к Суворину): «употребляют друг друга в стоячку, в сидячку и чуть ли не на лезвии ножа!»
Книжка об этом. Только в середине герой попадает на операционный стол, где ему вырезают кисту – символ тяжелой любви и одержимости, от которой герой надеется избавиться под ножом хирурга.
«Вдруг эта неведомая киста воспалилась от переизбытка любви к тебе и ее, любовь, нужно срочно вырезать и шмякнуть, кровавую, о белое дно больничного таза для отрезанных внутренностей? Что если ты втайне приходила к хирургу, который потеет сейчас над моей задницей? Приходила и жаловалась: мол, он меня залюбил, сделайте что-нибудь».
Говорят, после этого романа автора стали одолевать поклонницы: хотят такой же любви и страсти. Может быть, может быть... Меня, тем не менее, эти любовные похождения агентов по рекламе с копчиковой кистой не впечатлили. Роман я читать не буду.
А вот третью книгу, вторую по счету у Богословского, первый его роман, я как раз с интересом прочла. «Трубач у врат зари». Книга про жизнь в 90-е. Да-да. Действие происходит в городе Липецке, который скрыт за вымышленным названием Лисицк. Девяностые, в Лисицк из райцентра приезжает в музучилище выпускник девятого класса – он поступил на отделение духовых инструментов, будет играть на трубе. До того молодой человек по фамилии Кастидзе, списанный Богословским с самого себя, за год освоил экстерном программу музыкальной школы по классу трубы
Вот эта книга, друзья, мне показалась интересной. Написано местами серо. Но только в этой книге Богословского я увидела намек, зачем ей быть написанной вообще.
В первую очередь интересна сама фактура: студент учится играть на трубе. Это редкость даже в мировой литературе. Где вы еще встречали описание уроков игры на трубе? Общие училищные семинары по трубе? У Богословского вся училищная линия прописана крайне детально, интересно, увлекательно. Интересно просто потому, что я лично нигде никогда такого не встречала. Распорядок дня в училище, сленг преподавателей. Фактурные фигуры преподавателей-трубачей. Описание «халтуры» для студентов духового училища – заработок на «жмуре»: игра на похоронах. Как звучит не смазанная труба. А как – не прочищенная или труба, из которой не слили слюни? Как ходят щеки у трубача. Как надо брать в руки трубу.
Я думаю, изучив три книги Богословского и одну повесть, про которую я писать не буду, потому что она пока не вышла, а я осталась к ней равнодушной... так вот, я думаю, что уроки игры на трубе, студенты и преподаватели трубачи, их мир, их сленг, их училищный быт – это пока лучшее и самое ценное, что Роман Богословский написал. Не выдумывание походов на Северный полюс в подводной лодке с целью поиска самого себя, а конкретный преподаватель, который носит с собой на занятия компот, перед тем, как дунуть в мундштук, отхлебывает из литровой банки, пьет со старшекурсниками в аудитории и придумывает, как бы подкинуть лучшим студентам заработок – поездки на «жмура». Круто. Мне не нужны очередные описания страсти рекламных агентов, потому что я ничего не жду ни от агентов, ни от страсти. В сорок лет человек обычно знает, что страсти примерно у всех одинаковые и они подробно описаны. Нужен выдающийся талант, чтобы сообщить что-то новое о страсти влюбленных. Тем более – о страсти влюбленнх агентов по рекламе. Как я люблю повторять, если бы у автора такого масштаба талант был, мы бы об этом уже знали.
Меж тем, игру на трубе можно описать и с более скромными данным. Так как этого никто не видел, все будут читать с интересом
Другое хорошее, что понравилось в книге – женские образы. Здесь почти все – добротно прописанные, объемные, достоверные.
Начинающая певица Жанна, хрупкая девушка, которая репетирует с горе-группой "Самолет" Валерии, а потом идет с ними бухать и пьяная отдается им на стекловате на чужом чердаке. Сестры Варя-Надя, что пьют с парнями в тамбуре своей квартиры, а потом приглашают их в гости, не заметив, как парни украли у них сапоги. Неформалка Людка-дурочка, которая живет одна в бардаке, пока мать ездит за товаром. Людка запустила себя, в ее неряшливости просматривается акт самотерапии, так она закрывается от ужаса эпохи. С Людкой живет большая овчарка. Людка напивается с парнями на кухне и расстроена, что они не могут подарить ей любовь - засыпают на полу. Нищая гардеробщица Катя, Катрин, которую герой точно из жалости приводит к себе домой. На Катрин ветхие порванные трусы. Растаяв от проявленного внимания, эта девочка, выросшая в алкоголическом бараке, просит оставить ее у Кастидзе навсегда.
Наконец, самый удачный образ - квартирная хозяйка Нинуаль, Нина Максимовна, вдова красавца военного, которая ходит по соседям в поисках выпивки. Нинуаль - дальняя родственница героя, родители привезли к ней мальчика, так как его выгнали из общежития - чтобы был под присмотром. Но вместо присмотра, стыдясь и укоряя себя, Нинуаль посылает шестнадцатилетнего квартиранта за выпивкой, вдвоем с ним и даже на его деньги пьет в своей спальне, пока не попадает в больницу. Вернувшись, она обнаруживает, что вверенный ей под опеку мальчик с собутыльниками разгромил квартиру и загадил ее комнату. Что ж, сама звала его в старушечью спальню: принести выпить, посидеть с ней, звала занять денег.
Мать главного героя тоже хорошо выписана, хотя и кажется гротескной: слишком отстало смотрится. Несмотря на музыкальное образование, она выражается допотопными присказками и говорит «магарыч». Мама верующая, в голове у нее каша из обрядов и псевдоправославных суеверий, а также – убежденность, что секрет успеха сына – в игре на трубе. Она заставляет его за год окончить курс музыкальной школы по классу трубы и отправляет в областное музыкальное училище.
Все женские персонажи очень хороши. И они в книге – единственные акторы, которые совершают что-то осмысленное
Взрослые мужчины там слабовольны. Парни все пьют, закидываются, ширяются, трутся по подъездам и просто выкидывают свою жизнь на ветер. Их бытие можно описать так: открыли в поезде на полном ходу фрамугу и выбрасывают в нее свою жизнь. Женщины так не делают. В это книге я увидела то, что в «Токкате и Фуге» было намечено лишь пунктиром: женщин Роман Богословский знает хорошо. Лучше мужчин. В любом грамматическом значении этой фразы. Причем странно: это первый роман. В последующих женщины выписаны хуже.
Учеба в музучилище по классу трубы и женские персонажи – вот самое интересное в книге. Мог быть и третий элемент, но у Богословского не получилось. Заметьте, в начале я написала, что это роман не о 90-х, не про 90-е, а из 90-х. Персонажи помещены в эту эпоху, но времени совершенно не видно и не слышно. Нет типичных проблем эпохи, кроме того, что парня с хвостом, студента-музыканта, грабят днем гопники. Девяностых не видно и не слышно. Нет одежды из 90-х и обуви, нет типичной еды, типичной музыки, типичного быта. Нет голода и безденежья. Нет новостей по ТВ и радиопередач. Не видим газет, проституции, бандитов. Как будто Роман Богословский со всем его училищем вырос в аптекарской колбе. У него достаточно еды, его родители легко дают ему деньги на съем комнаты, сам герой легко отдает эти деньги друзьям, которые их пропьют. А ведь родители живут в райцентре нищей области - в Лебединске, так автор назвал свой родной городок Лебедянь.
Из признаков эпохи только тотальное бесчеловечное пьянство. Именно бесчеловечное. Мы видим, как все два или сколько там, полтора года учебы герой проводит в бесчеловечных условиях: питие на лавках, грязные вписки, бухание в подъездах, скотство в грязи, на вписках, на чужих квартирах, на чердаках. Люди выпускают из себя воздух. Бухают, закидываются, торчат.
Я читала раз за разом сцену, где пятнадцатилетний мальчик попадает на очередную вписку или скотскую пьянку, на площадь, где сидит старый, тридцатилетний, торчок Болек, где ради бухла студент музучилища крадет у подружек сапоги, читала и все не могла понять, есть ли у автора сострадание к этим людям, к их просаженной жизни
Временами у героя словно бы проскакивает тоска по чистой ясной жизни, тоска по себе и жалость к себе, но вдруг она исчезает. Один раз он даже сбегает из этого скотского ада к бабушке, бежит со словами «Спаси! Помоги, как ты всегда это делала!» Бабушка отпаивает его сказками, молитвами и домашним травяным отваром, делает на косяке насечку роста и лечит детским теплым одеялом с нарисованными кустиками-листиками. Показалось – вот оно! Прорвалось! Вот теперь понятно: да, для него эта жизнь с пьяным угаром, вне человеческого, вне времени, с людьми, которые бухают в тамбуре, спариваются на стекловате и торчат на центральной площади – тяжелая ноша, бремя безвременья.
Но нет. Бах, и переключился! И снова по новой: пустая констатация. И сцена с бабушкой, одна из лучших в романе, летит в никуда: зачем она, что она? От чего герой бежит к бабушке закутаться в старое свое одеяло? Просто пожаловаться, что его заставляют играть на нелюбимой трубе? Есть ли сочувствие к жизням, столь бездарно прожитым в обрушившихся на тех детей обстоятельствах? Эти пьянки вместо учебы, групповухи на стекловате, посиделки у заброшенной девочки, которую мать вынуждена оставлять на овчарку – они у Богословского изображены как поколенческая трагедия или просто – забавный фон? У самого Богословского одна из дочерей старше описанных в романе подростков – он бы ей хотел такой жизни? Считал бы это забавным фоном, субкультурой? Дезориентированные во времени, прихлопнутые свободой и паленым спиртом, они от того, что им некуда идти, идут на чердак, чтобы, еле стоящими на ногах, пустить по кругу напившуюся и тоже уже ничего в этой жизни не соображающую девчонку. Теряют уважение ко всему человеческому. Затаптывают грязными ботинками кровать попавшей в больницу квартирной хозяйки, вдовы. Мы видим людей, которые понемногу утрачивают человеческое обличие.
Мне кажется, что без сострадания к такой молодости это высказывание ничего не стоит. Вся книга
Ведь, по сути, описано совершенно потерянное время, потерянное здоровье, потерянное человеческоевсё! Ну, есть же какое-то уже устоявшееся представление о потерянном поколении 80-х (бухание на кухнях, забузившаяся техническая интеллигенция), о потерянном - 90-х (спирт, клей, ханка, проституция). Это жертвы эпохи. Я несколько раз спрашивала Романа и убедилась – нет, в его взгляде на людей вокруг и на себя нет понимания трагедии. Богословский почему-то считает описанное не трагедией времени, не выпущенной в атмосферу жизнью, а субкультурой. Гопники пили паленый спирт в подъездах, курили траву и варили ханку – герои Богословского делают то же самое, но они не гопники, а субкультура? Только из-за знания музыки? Ну так там почти никто ведь, кроме главного героя, ее и не слушает. Да и "Сектор Газа" тогда не был субкультурой. В конце книги приведет список песен, которые Роман советует прослушать, чтобы, видимо, окунуться в эту субкультуру. Для меня многое там – просто часть культуры, кое-что – это культура массовая. Это не то, вокруг чего объединялась субкультура.
Я тоже помню неформалов, я всего на три года младше Богословского. У нас неформалы были – слушали Pink Floyd или Prodigy, в зависимости от группировки. Ходили на рейв или в рок-клуб, где играли не грязные панки, а группа "НЕва", которую создал профессор философии. Были книги. Был очень важный фактор одежды, неформалы одевались в секонд-хендах, выбирали вещи интересные и качественные. В моем городе у этой субкультуры был отчётливый признак - претензия на интеллектуальность, на вкус, на развитие. От псевдопанков с хайрами и в кожаных штанах, которые бухали на лавках, "нефоры" себя отделяли и, безусловно, считали их частью масскультуры. Культуры сниженной. Потому что люди, которые в 1998 году слушали "Сектор Газа" или "Алису", бухали на лавках и ничего не читали, по ранжиру стояли ниже тех, кто слушал Manfred Mann's, читал Кафку или хотя бы Кастанеду и не бухал. Если в Липецке то, что описывает Богословский, было субкультурой, значит, Липецк тогда существенно отставал даже от Тюмени, в которой я выросла.
Из такой фактуры должен был получиться роман воспитания. Концентрированно показано, как герой в юном возрасте попал из дома в обстоятельства, при которых с него медленно стало слезать человеческое обличие. И в конце – борьба героя за человека в себе. Человек! Побег к бабушке – для того же. Спастисть из мясорубки 90-х, которая жует всех вокруг
Однако у автора в конце – ничего. Пусто. Что в книге описано, кроме того, что «я так жил»? Роман Богословский так жил. Ну да. А кто он такой, чтобы мы тратили время на его биографию? Где высказывание? Я не увидела. Увидела описание учебы в музучилище. Увидела череду женских портретов. Увидела бесконечные пьянки и увлечение какой попало музыкой, которая в моей среде далеко не всегда являлась признаком принадлежности к субкультуре. Больше я не увидела ничего. Роман Богословский любит отмечать, что в книге он ни разу не использовал глагол "быть" в любой из форм. Ну, разве что это...
Знаете, есть в речевом обиходе смешной прием. Когда талантливый человек пишет что-то яркое, дельное, а его друзья и поклонники в голос восклицают: "Чувак, ты не понимаешь, что написал!" Это глупо, потому что в норме талантливый литератор, музыкант, художник всегда понимает, что он написал. С Богословским вышла осечка. Человек как будто бы и впрямь не понял, что создал портрет потерянного поколения. Эта книга - еще один взгляд, еще один кусочек в общем панно 90-х. Большой слон, которого мы теперь пытаемся описать, каждый со своей стороны. "Трубач у врат зари" мог бы стать большим вкладом в эту общую работу: исследование трагедии эпохи и трагедии поколения. Богословский все задокументировал, все достаточно художественно изложил, но он не понял, что перед ним прошло.
Я много с Романом говорила. Нет, он не понял. Такое бывает. Хватило памяти запомнить, хватило таланта описать и не хватило ума осмыслить. И такое в искусстве случается
В целом я после прочтения книг Богословского осталась с большим вопросом: зачем они написаны. Нет ответов на этот главный вопрос, потому что "Я так жил и я хочу рассказать" это не ответ. Литературу от графомании отличает вот этот вопрос - зачем написано.
У Богословского ответа на самом деле нет. И композиции в книгах тоже почти что нет. Два отсутствующих конструкционных элемента. Человек сел и пишет. И если с «Трубачом» хотя бы понятно, что человек сел и пишет о себе: «Сейчас я вам расскажу, как я жил», в случае с «Токкатой и Фугой» непонятно, зачем он сел это писать. Что хотел сказать, ради чего? «Сейчас расскажу вам, что я придумал?»
Да и не такое уже придумывали до Романа Богословского. Зачем это? Из «Трубача» могла бы получиться большая книга, если бы автор сформулировал, зачем он эту книгу написал и зачем ее другим читать.
Зачем написал – полдела. Зачем нам это читать? Композиция очень условная, язык неровный, форма не предусмотрена. Ну, мне было интересно узнать, как учатся трубачи. Кому-то будет неинтересно. Что дальше? О чем это высказывание? Об эпохе? Его нет. О людях? Они изображены без какой-либо оценки и без всяких пояснений. Богословский поставил задачу задокументировать время? Нет, не поставил, этой задачи не видно и сам автор ее наличие отрицает. Книга - всего лишь высказывание о Романе Богословском? Повторю: а кто это такой, чтобы про его юность читать? Кому важно знать, как жил Роман Богословский?
Бывает такое. Книжка хорошая, но не художественная литература. Потому что не все то, что напечатано, есть литература. И не все то, что придумано из головы, есть литература художественная
Литературой книжку делает знание автором, зачем он ее написал, зачем широкой публике ее читать, а также умение автора придать произведению некоторую конечную форму, с началом, концом и продуманной структурой.
Когда автор садится писать и пишет, пишет, пишет, и никто не знает, когда он остановится, это не совсем литература. Иногда даже - совсем не литература.
----------------------------------------------------------
Пользуясь случаем, прорекламирую свой платный раздел о классической литературе. Там я не пишу таких больших текстов, не волнуйтесь
Почему нужно читать про литературу у тех, кто системно изучал ее в университете? Увы, сегодня у нас о литературе пишет кто попало. Произошло обесценивание образования и гуманитарного знания
