Осколки хрустальной вазы блестели на полу, как звезды на темном небе. Инесса смотрела на них с каким-то отстраненным любопытством, будто наблюдала за чужой жизнью через окно.
— Вот теперь довольна? — прошипела Марфа Сергеевна, отряхивая осколки с рукава. — Напилась и посуду бьешь!
В гостиной еще догорали свечи именинного торта, а между креслами валялись осколки хрустальной вазы. Гости разбежались, как тараканы при включенном свете — кто в прихожую за пальто, кто на балкон курить и делать вид, что ничего не происходит.
Павел стоял посреди разгрома, растерянный и жалкий, как школьник, который не знает, к какой маме бежать — к плачущей или к кричащей.
— Инесса, ты что творишь? — его голос звучал устало, без злости. Только усталость, бесконечная усталость. — Это же мама...
— Мама! — Инесса рассмеялась коротко, зло. — Твоя мамочка уже полчаса рассказывает всем, какая я дрянь и как испортила жизнь ее золотому сынульке!
Господи, когда это началось? — думала она, ощущая, как в висках стучит кровь. Когда я превратилась в эту визжащую бабу с размазанной тушью?
Но остановиться было уже невозможно. Слова вырывались сами, как вода из прорванной плотины.
— Знаешь, что она сказала твоей тете Зинаиде? — Инесса развернулась к мужу, и в ее глазах плескалась такая боль, что Павел невольно отступил. — Что я нарочно не рожаю детей, чтобы карьеру делать! Что я эгоистка и потаскуха!
Марфа Сергеевна выпрямилась во весь свой немалый рост. В свои шестьдесят пять она все еще была женщиной внушительной — широкие плечи, твердый подбородок, стальные глаза под нависшими бровями.
— А разве неправда? — она говорила тихо, но каждое слово било, как хлыст. — Семь лет замужем, а толку? Дом не ведешь, еду не готовишь, по офисам шляешься до ночи...
— Я работаю! — крикнула Инесса. — Я деньги зарабатываю! На эту квартиру, на твою пенсию доплачиваем!
— Работаешь... — Марфа Сергеевна презрительно фыркнула. — Маникюрчики там красишь своим богатым теткам. А дом? А семья? Павлуша по вечерам один сидит, сам себе борщ греет...
Господи, да замолчи ты! — Инесса чувствовала, как внутри что-то рвется, как будто натянутая резинка наконец лопнула. Замолчи, пока я тебя не ударила!
Она видела Павла боковым зрением — он переминался с ноги на ногу, мучительно соображая, как бы всех помирить и чтобы никого не обидеть. Вечно он так — в стороне, над схваткой, чистенький.
— Я не виновата, что твой сын размазня! — выпалила Инесса и тут же пожалела о словах.
Павел побледнел, как будто его ударили.
— Инесса...
— Нет, правда! — она уже не могла остановиться, слова сыпались, как горох. — Он же не муж мне, а вечный сын своей мамочки! Ты думаешь, мне нравится жить втроем? Думаешь, мне приятно, когда она каждое утро проверяет, помыла ли я посуду?
Марфа Сергеевна медленно поправила растрепавшуюся прическу. Волосы выбились из заколки, но глаза горели холодным огнем.
— Нахалка, — произнесла она тихо, отчетливо. — Всю жизнь испоганила моему сыну.
В комнате стало так тихо, что слышно было, как тикают часы на стене. Где-то в прихожей кто-то из гостей неловко кашлянул.
Инесса смотрела на свекровь и вдруг поняла — все, кончено. Никого уже не переубедить, не помирить, не склеить. Между ними выросла стена, и с каждым словом она становилась все выше.
А ведь когда-то мы с ней чай пили на кухне, — промелькнула неожиданная мысль. Она рассказывала, как Павла в детстве лечила от ангины, а я слушала и думала — вот она, настоящая семья.
— Испоганила? — Инесса говорила очень тихо, почти шепотом. — А кто его тридцать пять лет держал под юбкой? Кто не давал ему самостоятельно жить?
— Довольно! Обе замолчите! — рявкнул вдруг Павел. — Мама, проходи к себе, мы с Инессой поговорим.
Марфа Сергеевна выпрямилась, готовая продолжить битву, но что-то в голосе сына заставило ее замолчать. Она обвела взглядом разгромленную комнату, посмотрела на сына, потом на невестку.
— Ты еще пожалеешь, — бросила она Инессе напоследок и медленно вышла.
Оставшись вдвоем, супруги не знали, что сказать. Павел машинально начал собирать осколки вазы, а Инесса села на диван и закрыла лицо руками.
Как же я устала, — думала она. Как же я смертельно устала от всего этого.
— Ты правда думаешь, что я размазня? — спросил Павел, не поднимая головы.
Инесса посмотрела на мужа. Он сидел на корточках, аккуратно складывая осколки в совок. Знакомые руки, знакомый профиль. Сколько раз она засыпала, глядя на это лицо...
— Я думаю, ты боишься ее больше, чем любишь меня, — ответила она честно.
Павел замер с осколком в руке.
— Это неправда.
— Тогда почему ты никогда не заступаешься? — голос Инессы дрожал, но она держалась. — Почему я должна терпеть ее колкости? Почему мы не можем жить отдельно?
— Она старая, больная...
— Ей шестьдесят пять! Она здоровее меня! — Инесса встала, начала ходить по комнате. — Павел, пойми, я не могу больше. Не могу просыпаться и думать — что я сегодня сделаю не так? Какую ошибку найдет твоя мама?
Он молчал, собирая осколки. Методично, аккуратно, как привык делать все в жизни.
— Помнишь, наше знакомство? — вдруг спросила Инесса.
— В кафе. Ты сидел один, читал...
— Читал Чехова, — улыбнулся он впервые за вечер. — "Дама с собачкой". А ты подсела за соседний столик и заказала такое же кофе, как у меня.
— Мне понравился твой свитер. Серый, мягкий. И то, как ты читал — губы беззвучно шевелились.
— Мы были так счастливы и довольны, — тихо сказала Инесса.
— Мы можем быть счастливы, — поправил Павел.
— При твоей маме?
Он снова замолчал.
Вот и весь ответ, — подумала Инесса. Он даже представить не может жизнь без нее.
А из-за стены доносились приглушенные звуки — Марфа Сергеевна что-то передвигала, наводила порядок в своей комнате. Готовилась к новому дню, к новой войне.
— Я съезжаю, — сказала Инесса.
Павел резко поднял голову.
— Что?
— Я съезжаю. Сниму квартиру, поживу одна. Подумаю.
— Инесса, не надо... — он встал, протянул руку, но она отступила.
— Мне нужно время. Нам нужно время.
— А если мама...
— Твоя мама? — Инесса горько усмехнулась. — Она будет в восторге. Наконец-то избавится от нахалки.
Павел стоял посреди комнаты со скомканным полотенцем в руках. Высокий, растерянный, по-детски беспомощный.
Неужели я когда-то думала, что смогу его изменить? — размышляла Инесса, собирая сумку. Что любовь все преодолеет?
— Я позвоню, — сказала она, уже у двери.
— Когда?
— Не знаю.
Она вышла в подъезд, и только тогда до нее дошло — она свободна. Впервые за семь лет — свободна. Не нужно завтра просыпаться под осуждающим взглядом свекрови, не нужно оправдываться, объяснять, извиняться.
На улице был дождь. Мелкий, осенний, грустный. Инесса подняла лицо к небу и подумала: А ведь я и не помню, когда в последний раз гуляла под дождем.
Прошла неделя
Павел каждый день звонил, но Инесса не отвечала. Марфа Сергеевна ходила по квартире как победительница — наконец-то избавилась от этой особы. Только почему-то сын выглядел не радостным, а каким-то потерянным.
— Павлуша, ты чего кислый? — спросила она, подавая ему ужин. — Освободился же от наглой бабы.
Павел молчал, ковырял вилкой картошку.
— Теперь найдем тебе нормальную жену. Хозяйственную, добрую. Чтобы семью любила, а не по офисам шлялась.
— Мам, хватит.
— Что хватит? Правду говорю! Вон у Зинаиды невестка — золото, а не женщина. И стирает, и готовит, и внуков родила...
— Я сказал — хватит! — Павел резко встал из-за стола.
Марфа Сергеевна опешила. Сын никогда на нее не повышал голос.
— Ты что на меня кричишь?
— Не кричу. Просто прошу не трогать Инессу.
— Да она же тебя бросила!
— Она уехала подумать. И я тоже думаю.
— О чем думать? — Марфа Сергеевна не понимала, что происходит. — Павлуша, ты же понимаешь, она тебе не пара...
— Почему?
— Как почему? Она же... она другая. Не наша.
Павел долго смотрел на мать. Вот она стоит в своем засаленном халате, с заботливо наморщенным лбом, искренне не понимает, в чем дело. Для нее все просто — есть свои и чужие, и чужих нужно гнать.
— Мам, а ты помнишь, как я в детстве хотел собаку?
— При чем тут собака?
— Помнишь, я тебя полгода умолял? Говорил, что буду сам кормить, выгуливать...
— Ну помню. Глупости всякие в голову набрал.
— А ты что отвечала?
Марфа Сергеевна растерянно пожала плечами.
— Что собака — это ответственность. Что ты еще маленький...
— Мне было четырнадцать лет, мам.
— Ну и что? Подростки безответственные...
— А когда я хотел поступать в театральный институт?
— Павлуша, к чему ты это?
— Ты сказала, что актеры — это не профессия. Что нужно дело серьезное выбирать.
Марфа Сергеевна начинала нервничать. Разговор принимал какой-то неправильный оборот.
— Я же о твоем благе заботилась!
— А когда я хотел в Европу поехать по работе?
— Там же опасно! Другая культура, чужие люди...
— Мне было двадцать пять, мам. Я взрослый мужчина.
— Ты мой сын! — выпалила она. — И останешься моим сыном, пока я жива!
Повисла тишина. Марфа Сергеевна поняла, что сказала лишнее, но отступать было поздно.
— Вот именно, — тихо сказал Павел. — Я всегда останусь твоим сыном. А мужем Инессы — нет.
Он вышел из кухни, а Марфа Сергеевна осталась одна. Села за стол, налила себе чаю.
Что это на него нашло? — думала она. Никогда так не разговаривал...
А в соседней комнате Павел сидел на диване и впервые в жизни честно думал о своей жизни. Не о работе, не о планах на завтра — о жизни в целом.
Тридцать пять лет, — считал он. Ни разу не принял самостоятельного решения. Даже Инессу выбрал не сам — она меня выбрала.
Он вспомнил их первое свидание. Как она смеялась над его неловкими шутками, как брала его под руку, как целовала первая. Инесса всегда была инициатором в их отношениях — она предложила съехаться, она заговорила о свадьбе, она нашла эту квартиру...
А что делал я? — спрашивал он себя. Соглашался. Всегда соглашался.
Даже когда мама начала свои подковырки, он просто соглашался терпеть. Думал — само рассосется, привыкнут друг к другу.
Дурак, — честно признался он сам себе. Полный дурак.
Он взял телефон, долго смотрел на экран, потом набрал номер.
— Алло? — голос Инессы звучал осторожно.
— Привет. Это я.
— Привет.
— Как дела?
— Нормально. А у тебя?
— Инесса... можно я приеду?
Долгая пауза.
— Зачем?
— Поговорить.
— О чем?
— О нас. О том, что будет дальше.
Еще одна пауза.
— Адрес скину в сообщении, — сказала она и повесила трубку.
Съемная квартира была небольшой, но уютной.
— Проходи, — сказала Инесса. — Чай будешь?
— Буду.
Они сидели на кухне и пили чай, как чужие люди. Осторожно, вежливо.
— Как мама? — спросила Инесса.
— Торжествует, — честно ответил Павел. — Думает, что я наконец-то образумился.
— Понятно.
— Инесса...
— Да?
— Я хочу, чтобы ты вернулась.
Она поставила чашку, посмотрела на него.
— На каких условиях?
— Любых. Твоих условиях.
— Ты знаешь мои условия.
Павел кивнул.
— Отдельная квартира.
— Да.
— Мама будет против.
— Это моя проблема.
Инесса долго молчала, разглядывая его лицо. Искала подвох, обман, привычное желание всех устроить.
— Ты серьезно?
— Серьезно.
— А если она заболеет? Закатит истерику? Скажет, что у нее сердце?
— Я поговорю с ней.
— Павел, — Инесса наклонилась к нему, — пойми, если ты сейчас скажешь "да", а потом начнешь колебаться, мучиться совестью — это будет конец. Окончательный конец.
Он кивнул.
— Я понимаю.
— Я больше не буду терпеть ее выпады. Не буду извиняться за то, что существую. Не буду оправдываться.
— Не будешь.
— И я хочу ребенка, — вдруг сказала она. — Я хочу ребенка, Павел. Только не в этой атмосфере вечной войны.
Он протянул руку, накрыл ее ладонь своей.
— Я тоже хочу.
Они сидели молча, держась за руки. За окном моросил дождь, как неделю назад, когда она уходила из дома. Но теперь этот дождь казался не грустным, а очищающим.
— Мне страшно, что ты опять испугаешься — призналась Инесса.
— Мне тоже страшно потерять тебя — ответил Павел.
Разговор с матерью был тяжелым. Марфа Сергеевна плакала, кричала, хваталась за сердце. Обвиняла Инессу в том, что та "настроила" сына против матери, угрожала выписать его из завещания.
— Значит, эта потаскуха важнее родной матери? — рыдала она.
— Мам, не надо таких слов.
— А как еще называть женщину, которая разлучает сына с матерью?
— Она моя жена.
— Была! Бросила же тебя!
— Не бросила. Дала мне время подумать.
— И что ты надумал? — ехидно спросила Марфа Сергеевна, вытирая слезы.
— Что я хочу жить с женой. Отдельно.
— А я что, собаке под хвост?
— Ты найдешь квартиру рядом. Я буду помогать, навещать...
— Не надо мне твоих подачек! — взвилась она. — Сорок лет тебя растила, а ты...
— Тридцать пять, — поправил Павел.
— Что?
— Тридцать пять лет, а не сорок. Мне тридцать пять.
Марфа Сергеевна растерянно замолчала.
— Мам, я тебя люблю, но я хочу жить так, как считаю нужным — сказал он мягко.
— С этой...
— С Инессой. С моей женой.
Марфа Сергеевна смотрела на сына и не узнавала его. Где ее послушный мальчик, который всегда спрашивал разрешения? Кто этот чужой мужчина с твердым голосом?
— Ты пожалеешь, — сказала она наконец.
— Возможно, — согласился Павел. — Но это будет мое решение. И моя ответственность.
***
Инесса вернулась через месяц. За это время Павел нашел двухкомнатную квартиру в соседнем районе, помог матери переехать в однокомнатную неподалеку. Марфа Сергеевна дулась, не отвечала на звонки, но квартиру приняла.
— Знаешь, что она мне сказала на прощание? — рассказывал Павел, помогая Инессе разбирать вещи.
— Что?
— Что через полгода я приползу обратно на коленях.
Инесса усмехнулась.
— Может, и приползешь.
— Не приползу.
— Откуда такая уверенность?
Павел обнял ее со спины, уткнулся носом в шею.
— Потому что впервые в жизни делаю то, что хочу я. А не то, что от меня ждут.
Они стояли посреди новой квартиры, среди коробок и мебели, и Инесса думала: А вдруг получится? Вдруг мы действительно будем счастливы?
— Павел, — сказала она, — если твоя мама начнет...
— Не начнет, — твердо сказал он. — А если начнет — это ее проблемы.
Инесса повернулась к нему, посмотрела в глаза. Искала сомнения, страх, привычную готовность всех помирить. Не нашла.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— И я тебя люблю.
Они целовались посреди хаоса новоселья, и за окном садилось солнце, окрашивая стены в золотистый цвет. А где-то в соседнем районе Марфа Сергеевна сидела в своей новой квартире и думала, что же пошло не так.
Откуда у него взялся характер? — недоумевала она. Всю жизнь был тихоней, а тут вдруг...
Она не понимала, что характер у Павла был всегда. Просто она так тщательно его подавляла, что он сам об этом забыл. А теперь вспомнил.
И в этом была не вина Инессы и не заслуга. Просто иногда, чтобы найти себя, нужно чуть не потерять все остальное.
Прошло полгода
Инесса стояла у окна и смотрела, как Павел во дворе учит соседского мальчишку кататься на велосипеде. Терпеливо, ласково — так, как когда-то мечтал научить своего сына.
Скоро у нас будет свой, — думала она, невольно погладив еще незаметный животик. Вчера тест показал две полоски, а сегодня она все никак не могла найти подходящий момент, чтобы сказать мужу.
Зазвонил телефон. Павел.
— Инесса, мама звонила, — сказал он, заходя в квартиру. — Приглашает нас на ужин в воскресенье.
— Хм, — Инесса подняла бровь. — Какие перемены.
За эти полгода Марфа Сергеевна несколько раз пыталась устроить "случайные" встречи, звонила с мелкими просьбами, намекала на одиночество. Но Павел держался стойко — помогал, навещал, но жить раздельно не переставал.
— Она изменилась, — сказал он задумчиво. — На прошлой неделе даже спросила, как дела у тебя на работе.
— Чудеса, — усмехнулась Инесса. — А ты что ответил?
— Что съездим в воскресенье. Если ты не против.
Инесса посмотрела на мужа. За эти месяцы он словно расправил плечи, стал увереннее. Даже внешне изменился — появилась какая-то мужская решительность в движениях, твердость во взгляде.
— Не против, — сказала она. — Более того, у меня для вас обеих новость.
— Какая?
Инесса взяла его за руку, приложила к животу.
— Вот такая.
Павел замер, не сразу понял. Потом глаза его расширились.
— Ты серьезно?
— Серьезно.
Он подхватил ее на руки, закружил по комнате, и Инесса рассмеялась — впервые за много месяцев рассмеялась искренне, без натянутости.
— Мальчик или девочка? — спросил он, осторожно ставя ее на пол.
— Рано еще. А ты кого хочешь?
— Девочку, — сказал он без колебаний. — Чтобы была похожа на тебя.
— А если мальчик?
— Тогда мальчика. Главное, чтобы был здоровый.
Они стояли, обнявшись, и Инесса думала: Вот оно, счастье. Простое человеческое счастье.
В воскресенье они приехали к Марфе Сергеевне с букетом хризантем и коробкой конфет. Старая квартира встретила их запахом пирогов и свежести — видно было, что хозяйка готовилась основательно.
— Проходите, проходите, — суетилась Марфа Сергеевна, и в голосе ее не было привычной холодности.
За эти полгода она заметно сдала — похудела, постарела, седина стала гуще. Одиночество давалось нелегко.
— Как дела, мам? — спросил Павел, целуя ее в щеку.
— Да ничего, нормально, — отмахнулась она, но было видно — соскучилась.
За столом разговор шел натянуто. Марфа Сергеевна расспрашивала о работе, о здоровье, старательно избегая колкостей. Инесса отвечала сдержанно, но без враждебности.
— А соседка моя, Клавдия Ивановна, — сказала вдруг Марфа Сергеевна, — внучку к себе перевезла. Муж у невестки умер, она одна с ребенком осталась. Теперь втроем живут.
— И как? — осторожно спросил Павел.
— Хорошо живут. Девочка умненькая, бабушку уважает. А невестка... — она помолчала, — невестка работает, деньги приносит. Клавдия Ивановна с внучкой сидит, помогает.
Инесса и Павел переглянулись. Намек был прозрачным.
— Мам, — начал Павел, — у нас новость.
— Какая? — Марфа Сергеевна насторожилась.
— Мы ждем ребенка, — сказала Инесса.
Тишина. Марфа Сергеевна медленно поставила чашку, посмотрела на невестку, потом на сына.
— Правда? — спросила она тихо.
— Правда, — кивнул Павел.
И вдруг лицо Марфы Сергеевны изменилось — разгладилось, помолодело. В глазах появилось что-то давно забытое — радость.
— Внук... — прошептала она. — Или внучка...
— Пока не знаем, — улыбнулась Инесса.
— А когда?
— Весной.
Марфа Сергеевна встала, подошла к Инессе, неожиданно обняла.
— Прости меня, — сказала она тихо. — Прости, дочка.
Инесса замерла. Впервые за семь лет свекровь назвала ее дочкой.
— За что простить?
— За все. За то, что не приняла сразу. За то, что мешала вам быть счастливыми.
— Марфа Сергеевна...
— Я боялась, — призналась старая женщина. — Боялась, что отнимешь у меня сына. А получилось наоборот — сама его чуть не потеряла.
Они сидели втроем за столом, и атмосфера постепенно размягчалась. Марфа Сергеевна рассказывала о соседях, Павел — о работе, Инесса — о планах на ремонт детской.
— А может, — сказала вдруг Марфа Сергеевна, — может, я вам помогать буду? С ребенком? Если захотите, конечно...
— Конечно, захотим, — сказал Павел. — Правда, Инесса?
Инесса кивнула. Странно, но страха больше не было. Эта женщина, сидящая напротив, больше не казалась врагом. Просто одинокая бабушка, которая хочет быть нужной.
— Только... — добавила Инесса осторожно, — только на наших условиях. Мы сами решаем, как воспитывать ребенка.
— Конечно, — согласилась Марфа Сергеевна. — Я буду только помогать. Если попросите.
Уходили они уже поздно вечером. Марфа Сергеевна стояла на балконе и махала им рукой, пока машина не скрылась за поворотом.
— Думаешь, получится? — спросила Инесса в машине. — Думаешь, она действительно изменилась?
— Не знаю, — честно ответил Павел. — Но попробовать стоит. Ради ребенка.
— Ради ребенка, — согласилась Инесса.
Они ехали по ночному городу, и впереди их ждала новая жизнь — с ребенком, с надеждами, с осторожным перемирием. Не идеальная жизнь, но честная. И этого было достаточно.
А в старой квартире Марфа Сергеевна мыла посуду и думала о внуке. Или внучке. И впервые за полгода улыбалась искренне, без горечи.
Может, еще не все потеряно, — думала она. Может, еще можно все исправить.
И в этой мысли было что-то светлое, что-то похожее на прощение.