Фарфоровая чашка упала на пол и раскололась на семь неровных кусков. Семь – как число лет их брака. Аля стояла у кухонной раковины, держа в руках осколок с позолоченной каемочкой, и думала о том, что теперь сервиз окончательно испорчен. Не случайно испорчен. Целенаправленно.
– Ой, какая я неуклюжая! – прощебетала Надежда Семеновна из-за стола, даже не поднимая глаз от газеты. – Прости, доченька, поскользнулось как-то.
Поскользнулось. В четвертый раз за неделю. Аля осторожно собрала осколки, каждый завернула в бумажную салфетку – как хоронила маленькие надежды на семейное счастье.
– Надежда Семеновна, может, я помогу вам с посудой? Научу аккуратно держать?
Свекровь медленно подняла голову. Глаза у неё были серые, холодные, как февральское утро. Взгляд скользнул по Але сверху вниз, задержался на её домашнем халате в мелкий цветочек.
– А что, я уже совсем немощная, по-твоему? Руки трясутся, да? – В голосе звенели льдинки. – Сорок лет мужа кормила из этого сервиза, а тут какая-то... научит меня.
Какая-то. Не невестка. Не Аля. Какая-то.
Максим вошел в кухню как раз в тот момент, когда Аля выбрасывала осколки в мусорное ведро. Высокий, широкоплечий, с волевым подбородком – когда-то она влюбилась именно в этот подбородок. Теперь он казался ей тяжелым, упрямым.
– Что случилось? – Он сразу подошел к матери, положил руку ей на плечо.
– Да ничего особенного, сынок. Чашечку разбила нечаянно. А твоя... жена уже учить меня начала, как посуду держать.
Максим повернулся к Але. В его карих глазах мелькнуло недовольство – знакомая искра, которую она видела всё чаще.
– Алечка, мама уже немолодая. Зачем ты её смущаешь?
Смущаешь. Аля почувствовала, как что-то горячее поднимается от самого сердца к горлу. Семь лет она терпела эти "случайности". Разбитую косметику, которая "сама упала" с полки. Белые блузки, которые "почему-то" становились розовыми после стирки с красными носочками свекрови. Сгоревшие кастрюли, которые "забывались" на плите.
– Максим, – сказала она тихо, собирая всю выдержку в кулак, – твоя мама специально...
– Специально что? – Он нахмурился. – Ты же понимаешь, как это звучит? Обвинять пожилого человека в каких-то злонамеренных действиях?
Надежда Семеновна всхлипнула – тихо, почти театрально. Максим тут же присел рядом с ней на корточки.
– Мам, не расстраивайся. Алечка просто устала, наверное.
Алечка устала. А он? Разве он не устал от этого ежедневного цирка? От утренних скандалов и вечерних разборок?
Аля выскочила из кухни, не выдержав этой сцены. В коридоре столкнулась с тётей Женей – сестрой свекрови, которая приехала "на пару дней" и задержалась уже на месяц.
– О, Алечка! – Тётя Женя улыбнулась широко, но глаза остались холодными. – Как дела? Опять мама что-то разбила?
В её тоне была насмешка. Не сочувствие, не понимание – именно насмешка.
– Женя, вы же видите, что происходит, – Аля попыталась найти хоть какую-то поддержку. – Она делает это нарочно.
– Алечка, милая, – тётя Женя покачала головой, – ну что ты говоришь? Наша мама такая добрая, такая мягкая. Просто возраст, понимаешь? А ты... ты молодая, здоровая. Неужели нельзя проявить снисхождение к старшим?
Снисхождение. К той, которая портила её вещи с методичностью часового механизма. К той, которая "забывала" покормить их кота, когда Максим и Аля уезжали на выходные. К той, которая рассказывала соседкам, какая Аля плохая хозяйка.
Вечером, когда Надежда Семеновна ушла к себе в комнату, а тётя Женя устроилась перед телевизором, Аля решилась на разговор. Максим сидел за компьютером, просматривал рабочие документы.
– Максим, нам надо поговорить.
– М-м? – Он не отрывался от экрана.
– Серьёзно поговорить. О твоей маме.
Теперь он обернулся. В глазах мелькнула настороженность.
– Что конкретно?
– Она делает всё это специально. Портит мои вещи, бьёт посуду, создаёт конфликты. Я больше не могу.
Максим откинулся в кресле, сложил руки на груди. Поза защиты.
– Аля, мне кажется, ты слишком... чувствительная стала. Мама просто старая женщина, которая привыкла к своему укладу жизни. А ты хочешь её изменить.
– Я хочу нормально жить в собственном доме!
– В собственном? – Голос Максима стал жёстче. – Аля, этот дом построил мой отец. Здесь выросли я и Женя. Мама прожила тут большую часть жизни. А ты... ты здесь семь лет.
Семь лет. Как те осколки чашки.
– Максим, я твоя жена. Не гостья, не квартирантка. Жена.
– И никто не говорит обратного. Но мама – это моя мама. И если она иногда что-то роняет или забывает, это не повод устраивать скандалы.
Аля почувствовала, как в груди разгорается что-то горячее и яростное. Семь лет терпения, семь лет попыток наладить отношения, семь лет унижений и "случайностей" – всё это сейчас требовало выхода.
– Скандалы? Я устраиваю скандалы? – Голос её стал звонче. – А что делает твоя мама, когда "случайно" выливает на мою куртку растительное масло? Или когда "забывает" закрыть кран и затапливает ванную? Или когда рассказывает соседке Марии Петровне, что я плохо готовлю?
– Аля, не кричи. Мама услышит.
– Пусть слышит! – Теперь она уже не могла остановиться. – Пусть слышит, что я знаю про её игры! Про то, как она каждое утро планирует, что сегодня испортить или разбить!
Максим встал, подошёл к ней. Лицо у него было каменное.
– Хватит. Ты говоришь ужасные вещи о моей маме. О женщине, которая меня вырастила, которая...
– Которая ненавидит меня! – выкрикнула Аля. – Ненавидит за то, что я забрала у неё сына! За то, что теперь ты должен делить внимание между нами!
– Ты бредишь.
В эту секунду в гостиную заглянула Надежда Семеновна. Халат у неё был запахнут до подбородка, волосы заплетены в косу. Образ идеальной бабушки.
– Сынок, что случилось? Кто-то кричит...
– Ничего, мам. Просто... семейное.
– Ах, семейное, – Надежда Семеновна вошла в комнату, медленно, осторожно. – Если что-то не так, может, я могу помочь? Опыт у меня большой...
Аля смотрела на неё и видела торжество в этих серых глазах. Тихое, холодное торжество.
– Да кто ты вообще такая, чтобы указывать? – Слова вырвались сами собой, горячие, неудержимые. – И дом этот мой тоже! Я здесь жена, понимаешь? Жена! Не выгонишь!
Повисла тишина. Максим смотрел на Алю с изумлением, как на незнакомку. Надежда Семеновна прижала руку к сердцу – жест страдающей мученицы.
– Господи... – прошептала свекровь. – Что я такого сделала? Сынок, ты слышишь, как она со мной говорит?
– Слышу, – Максим подошёл к матери, обнял её за плечи. – Аля, ты зашла слишком далеко.
– Зашла далеко? – Аля рассмеялась, но смех этот был горький, как полынь. – Я только начала! Семь лет я молчала, когда она превращала мою жизнь в ад! Семь лет терпела её "случайности" и твоё равнодушие!
Из коридора показалась тётя Женя. Услышала крики и решила не пропускать представление.
– Что тут происходит? – Она окинула взглядом эту странную картину: Максим и мать, стоящие плечом к плечу, и Аля напротив – одинокая, разъярённая.
– Твоя невестка, – ледяным тоном сказала Надежда Семеновна, – решила объяснить мне, кто в этом доме хозяйка.
– Аля? – Тётя Женя всплеснула руками. – Алечка, милая, что с тобой?
– Со мной всё нормально! – Аля повернулась к ней. – Ненормально то, что происходит в этом доме каждый день! Ненормально, что меня здесь считают временной приживалкой!
– Но Алечка...
– Не Алечка! Аля! Просто Аля! И я устала от ваших игр!
Максим сделал шаг вперёд. Лицо у него было решительное.
– Аля, если тебе здесь не нравится, никто не держит. Дверь открыта.
Эти слова ударили её больнее любого физического удара. Никто не держит. Муж, за которого она вышла замуж семь лет назад. Муж, которому она отдала лучшие годы жизни.
– Максим... – голос её дрогнул. – Ты это серьёзно?
– Вполне. Мы с мамой прекрасно жили до твоего появления. И проживём после.
Надежда Семеновна прикрыла глаза, изображая глубокое страдание.
– Сынок, не надо так. Может, мы ещё найдём общий язык...
Лицемерка. Аля видела, как в уголках её губ пряталась довольная улыбочка.
– Нет, – сказала Аля твёрдо. – Не найдём. Потому что ты с самого первого дня решила, что я здесь лишняя. Потому что боишься потерять власть над сыном.
– Аля! – рявкнул Максим.
– А ты, – она повернулась к мужу, – ты просто трус. Тебе проще выгнать жену, чем признать, что твоя мама – манипулятор и интриган.
– Всё. Хватит. – Максим подошёл ближе. – Завтра утром собирай вещи.
– Не соберу.
– Что?
– Не соберу и не уйду. – Аля выпрямила плечи. – Потому что это мой дом тоже. Потому что я здесь прописана, и половина всего, что здесь есть, куплено на мои деньги. Потому что я устала быть удобной и безмолвной.
Надежда Семеновна ахнула.
– Сынок, она же совсем обнаглела!
– Я не обнаглела. Я просто перестала играть в вашу игру. – Аля обвела взглядом всех троих. – Вы хотели сломать меня? Поздравляю. Сломали. Но из обломков старой Али выросла новая. И эта новая Аля не собирается никуда уходить.
Она развернулась и пошла к выходу из гостиной. У порога остановилась, обернулась.
– А знаете что, Надежда Семеновна? Завтра я куплю новый сервиз. Красивый, дорогой. И если хоть одна чашка "случайно" разобьётся, я подарю вам билет к дочке в Воронеж. В один конец.
Дверь спальни она закрыла негромко, но очень твёрдо. Как закрывают дверь в новую жизнь.
Завтра всё будет по-другому, – подумала Аля, глядя в зеркало на своё покрасневшее лицо. Завтра я начну жить в собственном доме как хозяйка. А кому это не понравится...
Кому не понравится, тот может собирать чемоданы.
За стеной слышались приглушённые голоса – наверняка обсуждали её "неслыханную наглость". Пусть обсуждают. У неё, наконец, появились более важные дела.
Например, планирование новой жизни. Без унижений, интриг и "случайностей".
Семь лет, – усмехнулась она, доставая из шкафа чемодан. Не для того, чтобы собирать свои вещи. Для того, чтобы собрать вещи тех, кто в этом доме действительно лишний.
Утром Аля проснулась раньше обычного. В доме стояла подозрительная тишина – никто не гремел кастрюлями на кухне, не включал громко телевизор. Она оделась, причесалась и вышла в коридор.
Максим сидел на кухне один, пил кофе из той самой чашки, которую вчера разбила его мать. Склеенную. Неровно, с заметными швами.
– Где все? – спросила Аля, наливая себе воды.
– Мама с Женей уехали к соседке. Сказали, что боятся с тобой оставаться.
Боятся. Аля едва не рассмеялась. Боятся той, которая семь лет мыла за ними посуду и терпела издевательства.
– Максим, – сказала она, садясь напротив, – давай поговорим честно. Без свидетелей.
Он поднял глаза. Выглядел усталым, осунувшимся. Видимо, ночь была не из лёгких.
– О чём?
– О том, что происходит в нашей семье. О том, что твоя мама делала со мной все эти годы. И о том, почему ты этого не видел.
Максим отодвинул чашку, сложил руки на столе.
– Аля, мама действительно иногда...
– Не иногда. Постоянно. Каждый день. – Аля достала телефон, открыла фотогалерею. – Смотри. Вот моя кожаная куртка после того, как она "случайно" пролила на неё масло. Вот мои туфли, которые она "по ошибке" выставила под дождь. А это – мой крем за три тысячи рублей, в который она "нечаянно" добавила соль.
Максим молча листал фотографии. С каждым кадром лицо его становилось всё мрачнее.
– Ты... ты всё это фотографировала?
– Последние два года. Потому что понимала: когда-нибудь придётся доказывать.
Он дошёл до последней фотографии – разбитого зеркала в ванной, которое "само упало" на прошлой неделе.
– Господи... – прошептал Максим. – Аля, я не знал, что всё настолько...
– Серьёзно? Не знал? – В её голосе звучала горечь. – А как же мои жалобы? Мои просьбы обратить внимание? Мои слёзы по вечерам?
– Я думал, ты преувеличиваешь. Мама всегда была немного... своеобразной.
– Своеобразной? – Аля покачала головой. – Максим, твоя мама не своеобразная. Она методично пыталась выжить меня из дома. И ты ей в этом помогал.
Он опустил голову.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Выбрал. Наконец-то выбрал между мамой и женой.
Долгая пауза. На кухне тикали часы – те самые, что подарила им на свадьбу мать Максима. Семь лет они отсчитывали минуты их несчастливого брака.
– А если я скажу маме, чтобы она больше так не делала?
– Максим, – Аля устало улыбнулась, – ты думаешь, она послушается? После семи лет успешной войны против меня?
– Тогда что? Выгнать родную мать?
– Не выгнать. Предложить ей съехать. К дочке, к знакомым, снять квартиру – у неё есть пенсия. Или...
– Или?
– Или я ухожу. Навсегда.
Максим резко поднял голову.
– Аля, не ставь ультиматумы.
– Это не ультиматум. Это констатация факта. Я больше не могу жить в доме, где меня ненавидят. Где каждый день превращается в испытание на выносливость.
В прихожей хлопнула дверь. Голоса в коридоре – вернулись. Надежда Семеновна и тётя Женя, наверное, решили, что достаточно "наказали" Алю своим отсутствием.
– Максим? – позвала свекровь. – Сынок, мы дома!
Они вошли в кухню с видом великомучениц. Надежда Семеновна даже платочком глаза промокнула – для убедительности.
– Ну что, – спросила тётя Женя, – хозяйка дома ещё здесь?
– Здесь, – спокойно ответила Аля. – И намерена остаться.
– Вот как? – Надежда Семеновна села на свой стул, демонстративно отодвинувшись от Али. – А мы-то думали, после вчерашнего скандала ты одумаешься.
– Одумалась. – Аля встала, взяла со стола телефон. – Одумалась и поняла, что семь лет играла не по тем правилам.
– Каким ещё правилам? – фыркнула тётя Женя.
– По правилам порядочности и уважения. А вы играли по другим. По правилам войны.
Аля включила диктофон на телефоне, положила его на стол.
– Надежда Семеновна, расскажите, пожалуйста, зачем вы портили мои вещи?
– Что? Какие вещи? Я ничего не портила!
– А куртка? А туфли? А косметика?
– Не знаю, о чём ты говоришь!
Максим смотрел на мать с нарастающим изумлением.
– Мам, но ведь только что, когда мы с Алей разговаривали...
– Что – только что? – резко повернулась к нему Надежда Семеновна.
– Аля показала мне фотографии, – тихо сказал Максим. – Те, что она собирала все эти годы.
Тётя Женя напряглась.
– Какие фотографии?
Аля снова достала телефон, протянула тёте Жене.
– Листайте. Внимательно.
Тишина. Только тиканье часов и шелест, с которым тётя Женя пролистывала снимки.
– Это... – её голос стал неуверенным. – Это может быть случайно...
– Всё? Все сорок три фотографии? За два года?
Надежда Семеновна вскочила со стула.
– Да что вы на меня напали! Старая я, руки трясутся, память не та! Могла что-то не так сделать!
– Соль в крем тоже случайно насыпали? – спокойно спросила Аля.
– Какую соль? Я не помню никакой соли!
– А помните, как рассказывали соседке Марии Петровне, что я плохо готовлю? Тоже случайно?
Лицо свекрови стало пунцовым.
– Я говорила правду! Ты действительно плохо готовишь!
– Так. – Максим встал из-за стола. – Мама, получается, ты всё-таки...
– Максим! – взвилась Надежда Семеновна. – Ты встанешь на сторону этой... этой чужой женщины против родной матери?
– Мама, она не чужая. Она моя жена.
– Она разлучница! Она украла у меня сына!
Наконец-то. Наконец-то правда вырвалась наружу.
– Вот, – Аля выключила диктофон. – Теперь всё ясно.
Тётя Женя беспомощно посмотрела на сестру, потом на Максима.
– Надя, ну зачем ты...
– Зачем? – Надежда Семеновна уже не контролировала себя. – А зачем она сюда пришла? Всё у нас было хорошо, спокойно! Максим меня любил, заботился! А она... она его от меня отвела!
– Мама, – Максим подошёл к ней, но она отшатнулась.
– Не подходи! Видишь, что она со мной сделала? Как настроила тебя против родной матери?
– Никто меня не настраивал. Я просто увидел правду.
Аля поднялась, подошла к окну. На улице расцветали яблони – май в самом разгаре. Новая жизнь.
– Надежда Семеновна, – сказала она, не оборачиваясь, – у вас есть дочка в Воронеже. Есть подруги. Есть пенсия и накопления. Найдите себе место, где вас будут ценить такой, какая вы есть.
– Ты меня выгоняешь?
– Я даю вам выбор. Либо мы учимся жить в мире – без интриг, без порчи имущества, с взаимным уважением. Либо каждый ищет своё место под солнцем.
– Максим! – Надежда Семеновна повернулась к сыну. – Скажи ей что-нибудь!
Максим долго молчал. Потом тихо произнёс:
– Мама, Аля права. Ты действительно... ты не давала нам быть семьёй.
– Да как ты смеешь!
– Смею. Потому что я муж Али. И должен был защищать её, а не тебя.
Надежда Семеновна схватилась за сердце – привычный жест.
– У меня сердце... Давление...
– Мама, хватит. – Голос Максима стал твёрдым. – Эти спектакли больше не работают.
Тётя Женя встала, обняла сестру за плечи.
– Надя, пойдём собираться. Я тебя к себе заберу. На время.
– На время? – Аля обернулась. – Женя, давайте честно. Не на время. Навсегда. Потому что если Надежда Семеновна вернётся, то вернётся со старыми привычками.
– Ты не имеешь права...
– Имею. Я жена хозяина дома. И я устала терпеть неуважение.
Через час тётя Женя упаковала чемоданы. Надежда Семеновна до последнего надеялась, что сын передумает, заступится, вернёт всё как было. Но Максим молча помогал выносить вещи.
На пороге свекровь обернулась к Але.
– Ты думаешь, победила?
– Я думаю, что наконец-то смогу жить в собственном доме как дома.
– Он ко мне вернётся. Рано или поздно, но вернётся.
– Возможно, – спокойно согласилась Аля. – Тогда мы оба к вам вернёмся. Но пока он со мной.
Дверь закрылась. В доме стало тихо – по-настоящему тихо. Не напряжённо, а умиротворённо.
Максим сел на диван, опустил голову в руки.
– Я плохой сын.
Аля села рядом, взяла его за руку.
– Ты нормальный муж. Наконец-то.
– Она вырастила меня одна, после смерти отца...
– Знаю. И за это ей честь и хвала. Но это не даёт права портить жизнь твоей жене.
– А если мы ошиблись? Если она действительно просто старая и неловкая?
Аля достала телефон, открыла одну из фотографий.
– Посмотри внимательно на эту. Крем с солью. Скажи честно: можно ли случайно насыпать соль в банку с кремом?
Максим долго рассматривал снимок.
– Нет, – вздохнул он. – Нельзя.
– Вот и я о том же.
Они сидели рядом в тишине. За окном пели птицы, где-то играли дети. Обычная жизнь, которой они были лишены семь лет.
– А что теперь? – спросил Максим.
– Теперь мы учимся быть семьёй. Без зрителей, без интриг, без постоянной войны.
– А если не получится? Если мы разучились?
Аля улыбнулась – впервые за много месяцев улыбнулась искренне.
– Тогда будем учиться заново. У нас есть время.
И правда было время. Впервые за семь лет – сколько угодно времени.
Вечером Аля готовила ужин на кухне и не оглядывалась – не ждала, что кто-то войдёт и "случайно" что-нибудь испортит. Максим смотрел новости и не прислушивался к каждому шороху – не ждал материнских жалоб на жену.
А на столе стояла новая чашка – красивая, с золотой каёмочкой. Целая.
Семь лет закончились, – подумала Аля, наливая чай. Начинается восьмой. И этот год будет другим.
За окном догорал майский закат, обещая новый день. День без интриг, без "случайностей", без чужой ненависти в собственном доме.
Наконец-то дома.