— Ты снова опоздала, — сказала Плита, не оборачиваясь.
Слышащая вошла в кухню. Её шаги — мягкие, тихие, как всегда. Но Плита знала. Она слышала не ушами. Она помнила расписание.
Каша на плите булькала строго в 7:00. Сахар отмерян, ложки выложены, полотенце — на крючке. В этом доме хотя бы кухня слушалась.
— Ты не помнишь его? — спросила Слышащая. — Мужчину… у окна.
Плита повернулась. Глянула на неё через очки.
— Здесь никто не сидел. И не стоял. И никто не разговаривал. Кроме тебя.
Она положила в кашу щепотку соли. Ровно щепотку. Не больше. Больше — вредно.
Слышащая хотела что-то сказать, но замолчала. Плита уже ушла в себя, в кастрюли, в резиновый коврик на полу, который надо было поправить. У неё всё шло по порядку. Как должно. А как должно — так и правильно.
Её комната была образцовой. Простыня натянута, пыль вытерта, чашки сложены по цвету. В ящике — аккуратно стопка носков, ещё одна — тряпки. В Пансионате было многое странное, но тряпки всё равно надо стирать.
Иногда она вспоминала: лестницу. Мужа. Радио на кухне. Сына… может быть, сына, да. Или племянника. Или… просто чей-то голос.
— Мам, можно я… — и тут всегда обрывалось.
Она гнала это прочь. Это мешало. Воспоминания — как немытая посуда: если не мыть сразу, засыхают и потом только ножом отскребать.
Однажды кто-то ее спросил:
— А вы давно здесь?
Она ответила:
— С самого начала.
Хотя точно не помнила, с какого именно.
Слышащая приносила ей то записки, то истории, то вопросы. Плита вздыхала. Ей не нравилось, когда нарушают ход. Утро — завтрак. День — уборка. Вечер — отчёт в голове. Что успела, кого покормила, сколько раз закипела вода.
— А вы что помните? — спросила Слышащая однажды.
Плита подумала. И сказала:
— Всё, что нужно. А что не нужно — и помнить не надо.
Однажды, рано утром, когда весь дом ещё спал, она услышала… звук. Тихий. Как будто за стеной кто-то засмеялся. Детский смех. Один — и всё.
Плита замерла. Потом поднялась, взяла тряпку и пошла протирать выключатели. Смех — это не дело. Тем более — без причины.
Вечером она сидела в своей комнате. Тишина. Радио не включалось. Каша сварена, тарелки убраны. Всё было как надо. Чисто и по линеечке.
На подоконнике — ничего. В зеркале — ничего. В памяти — ровно. Только в самом углу, где лежали старые пуговицы и редкие «если бы», шевельнулась мысль: А вдруг он и правда был?
Но Плита фыркнула. Смех — не аргумент. Он не моется. Не складывается. Его не проверить. И на следующее утро всё пошло по плану.
Только одна ложка упала на пол. Без звука. И Плита, поднимая её, вдруг задержалась на секунду дольше, чем нужно.
Продолжение следует...