Глава 82
Рыжая кошка Алиска пропала.
Перестала приходить в палаты и ложиться на больные места раненым бойцам. Не являлась регулярно, трижды в день в столовую, чтобы выклянчить какую-нибудь вкусняшку – обрезок жирного мяска желательно с хрящиком, ломтик колбаски, кусочек рыбки и обязательно сырой, она вкуснее, – всё то, что нужно, чтобы у неё было побольше молока для недавно родившихся котят. Ну, как недавно… Уже три месяца прошло. Все её пятеро малышей вели себя довольно активно, были шустрые, живые, росли не по дням, а по часам. Кто-то уже пробовал кусать друг друга за хвост. Кто-то учился царапать стенку ямки, где они обитали, учась защищаться и забираться повыше. Аппетит у всех был звериный – до рычания, когда боролись за место у тёплого мамкиного бока. И потому их родительнице приходилось наведываться к людям чаще, чем хотелось бы, чтобы принести своим зверятам, чего не найдёшь в большом мире, куда им пока хода не было, – еду, тепло, запах варёного, сытного, надёжного.
Если бы кто-нибудь мог читать мысли рыжей кошки, то сразу бы понял, как сильно она обожает место, которое люди называют коротко «кухня». Даже слова этого она не знала, но по звукам и запахам понимала – там, за железной дверью, где всегда тепло и звенит посуда, прячется самое важное. Там – пища. Не мышки и птички какие-нибудь, а самая вкусная. Рыба. Мясо. Тушёнка. Сахарные кости. Там – добрые руки, которые всегда погладят и накормят.
Иногда Алиске даже казалось, что она попала в кошачий рай, и если бы её душа могла выбирать, где родиться, то она сразу бы выбрала это место – прифронтовой госпиталь, эту территорию, среди ран, бинтов, сосредоточенных мужчин и торопливых женщин, – именно здесь, под грохот носилок и стук шагов, должно было появиться на свет её рыжее счастье.
Так себе она и представляла этот рай: место, где все тебя любят или стараются хотя бы не пугать, где даже те, кто не гладит, всё равно не прогоняют, все чем-то заняты, и тебе от этого только лучше – не мешают, не наступают на хвост, не кричат. Ах, сколько мясных обрезков и рыбных тушек она перетаскала в своё укромное местечко, где и родила своих котят! А те прекрасные мясные котлеты, которые она утащила из-под носа у какого-то важного человека? Кажется, он тут самый главный. Низко пригнувшись, как тень, она тащила её сквозь мокрую траву, зажав в зубах. Но донесла и насладилась.
Место, где Алиска стала матерью, вылизывая свои пушистые комочки, ей очень нравилось. Во-первых, тихое. Ни шагов, ни громких голосов. Никаких машин и тележек, запахов железа, крови, табака, пороха и лекарств. Этого кошка не любила. Терпела только, когда приходила к раненым. Тогда – да. Ложилась прямо на живот, на плечо, на бок. Как будто знала, где болит. Она не понимала, зачем это делает. Но знала одно: после неё человек чаще засыпал. Глубоко, без стонов. Лицо у него становилось другое – ровное. Она чувствовала, как внутри него что-то опускается, как остывает дрожь, и как раненый, – даже тот, у кого почти всё тело в белых повязках, – дышит легче.
Во-вторых, убежище было укрыто от посторонних глаз. Так, что никто не мог найти. Чтобы попасть туда, надо было пролезть узким лазом между двумя ржавыми ящиками, засыпав себя сором и пылью, – туда бы даже взрослый ёжик не пролез. Только она. Она и её пятеро. За этим лазом – ямка прямо под хозяйственным вагончиком, на самой дальней окраине прифронтового госпиталя. Наверху, в этом простеньком деревянном строении, лежали лопаты, мётлы, грабли. Там пахло деревом, ржавчиной, травой и листьями. Человек, который сюда иногда приходил, что-то брал и удалялся молча. Вокруг даже не заглядывал. Один раз нагнулся, заметив Алиску, сказал:
– А, ты здесь. Ну, сиди.
Всё шло хорошо. До того самого дня, как в госпитале появился человек с блестящей жёлтой отметиной на каждом плече. Алиска замерла, увидев его, и сразу вспомнила: он тут был. Давным-давно. Когда она ещё котёнком шмыгала под лестницей. Потом исчез. И вот – снова появился. Она не знала, как его зовут. Но помнила: ужасный, злой. Он, стоило ей рядом оказаться, всегда её шугал. Если был один и уверен, что никто не видит, мог и бросить в неё какую-нибудь штуку.
Один раз она еле увернулась. Большой камень пролетел совсем рядом, задев усы. Ещё бы чуть-чуть, и камень разбил ей голову. После этого она несколько дней пряталась, не подходила ни к людям, ни даже к кухне. Ловила мышей, боясь людей, потому что после такого броска всё внутри дрожит. Даже у кошек.
Однажды человек вытащил пистолет. Настоящий, большой и чёрный, направил прямо на неё. Алиска встала, выгнулась. Она не боялась умирать, просто не понимала, зачем, ведь ничего не сделала, просто жила и всё. Мужчина посмотрел вокруг, – там кто-то шёл, и он передумал, спрятал оружие. После этого больше не доставал. Но она решила – держаться как можно дальше, на границе видимости, а у кошек она большая.
Когда злой уехал, она была счастлива. Даже не пряталась больше. Ходила, как хозяйка госпиталя. Встречала санитаров. Заглядывала в палаты. Однажды её даже пустили в перевязочную – там сидел солдат, и он заплакал, когда она пришла. Сказал: «Спасибо. Я думал, про меня все забыли. А ты пришла». Так и было. До того дня, как человек с двумя отметинами не вернулся.
Вскоре после этого Алиска пропала.
***
Повариха Маруся в который раз обошла столовую, заглядывая под столы, потом прошлась по кухне, призывая кошку зычным голосом:
– Кис-кис! Алиска, кисонька!
Но та снова не отозвалась. На сердце у девушки становилось тревожно. Что-то не так. Рыжая обычно то и дело тёрлась вокруг них, мелькала хвостом, то под ногами вертелась, то на подоконнике у окна сидела, будто охраняла кастрюли. Правда, на саму кухню не заходила, знала – нельзя. Но у заднего выхода дежурила исправно, усаживалась аккуратно сбоку и принималась жалобно мяукать. Тоненько, будто трое суток ничего не ела, а не всего-то два-три часа назад получала кусок филе и даже облизала пальцы поварихи. «Ох, манипуляторша! Но умница», – сказала тогда Маруся с улыбкой.
Остальные поварихи ворчали на рыжую, называя обжорой.
– Она только и делает, что лопает, как не в себя.
Маруся встала за честь Алиски стеной:
– Вы ничего не понимаете. Она же родила недавно. Кормящая мать, ей хорошо питаться нужно.
– Родила она, – протянула одна из коллег, поджав губы. – А ты её детёнышей видела? Может, она похудела просто. Гельминты у неё завелись, вот! Жрёт и худеет.
От такой несправедливости в адрес Алиски Маруся вспыхнула вся, как кипяток на плите:
– Да у тебя у самой гельминты! – выкрикнула она с горячностью. – Я сама видела котяток!
– Да ну? – прищурилась коллега, скрестив руки на животе. – И где же? Ты одна, выходит, и видела, а больше никто?
– Потому что Алиска мне доверяет! – Маруся выпрямилась, точно в бой пошла. – Я прошла... в одно место. Она их мне вынесла. Всех шестерых. – Последнее было сказано с таким торжеством, будто она сама принимала у Алиски роды.
Коллега только недовольно качнула головой, но спор на том закончился. Все разошлись по своим местам. Жизнь закипела вновь. А Маруся не стала признаваться, что солгала. Понятия не имела, сколько у кошки родилось котят и где она их прячет. Пару раз пробовала за ней проследить, чтобы приносить еду поближе, но Алиска была хитрющей. Устраивала свои маршруты с таким изяществом, с таким звериным расчётом, что даже опытный разведчик вряд ли прошёл бы за ней. Пару поворотов, остановка, взгляд через плечо – и всё, след потерян. Словно растворялась.
А теперь… рыжая кошка пропала. Не пришла утром. Не помяукала у двери. Не прошмыгнула вдоль скамеек у входа в госпиталь.
Раненые спрашивали начиная с утра:
– А где это ваша кошка, а? Без неё как-то не то.
Медработники интересовались:
– Где помощница наша? Где наш пушистый анестезиолог без диплома? Без неё раны больнее ноют.
У Маруси не было ответов. Только всё больше и больше ныл ком в груди, рос с каждой минутой. Девушка чувствовала – что-то не так.
Алиска тем временем лежала, забившись в один из самых тёмных углов госпитальной территории. Там, где никто никогда не ходит. Ни охрана, ни поварихи, ни дежурный с фонариком. Земля здесь была сырая, пахла плесенью и прошлогодними листьями. Её дыхание было редким. Она чувствовала, что умирает.
Сегодня ей очень не повезло. Засиделась на солнышке. Разомлела, растянулась после вкусного завтрака, во время которого ей достался кусочек варёного мяса с хрящиком. Ах, какое это было наслаждение! Она сгрызла всё дочиста, потом уселась на задние лапы, вытерла мордочку лапками, долго и тщательно, чтобы не пахнуть ни мясом, ни Марусиными руками – только собой. Потом пошла прогуляться, по привычке осматривая территорию. Всё было спокойно. Она увидела тихое место, где никто не ходил, где воздух был неподвижный, светило солнце через кроны деревьев. Разлеглась и задремала. Да так, что позабыла обо всём на свете.
Это и стало её трагической ошибкой.
Тот самый человек, который ненавидел Алиску всеми фибрами своей чёрной души, заприметил кошку издалека. Он был в камуфляже, без белого халата. Остановился на краю дорожки, присел на корточки, будто бы завязывая шнурки. Но на самом деле – следил за кошкой, выжидал. Какова же была его радость, когда стало понятно: она не собирается никуда бежать. Шагает медленно, вальяжно, лениво помахивая хвостом. Потом вдруг плюхнулась на траву, вытянулась, сладко потянулась всем телом и блаженно закрыла глаза. Мужчина даже затаил дыхание, будто боялся вспугнуть удачу.
Он начал красться осторожно, как кот. Знал: у кошек превосходный слух. Они слышат, как травинка шевелится, но надеялся, что на этот раз у него точно всё получится. Что эта… тварь… расслабилась слишком сильно, и он-таки решит с ней вопрос раз и навсегда.
Против Алиски сыграло ещё одно обстоятельство: военные самолёты. В тот самый момент, когда человек был уже совсем близко, издалека начал нарастать гул. Истребители. Тот самый звук, к которому Алиска привыкла. Она даже не подняла головы, не повела острыми ушами. Раньше боялась, а теперь – нет. Этот шум стал частью её жизни, как звон посуды, как голос Маруси.
Но вот шагов она не услышала. Шум самолётов их заглушил. Человек в это время подобрал палку. Толстую, сухую – такую, которая не гнётся, и сжал её так, будто это был последний его шанс.
Когда Алиска, почуяв неладное, приоткрыла зелёные глаза, было уже слишком поздно. Она не успела толком вскочить, как на неё сверху обрушилась деревяшка. Удар был хлёстким, тяжёлым, с хрустом. Пронзительно мяукнув от боли, кошка рванула из последних сил. Бежала, как умела, цепляясь когтями за землю, петляя, ударяясь о корни, пока не рухнула в траву, высунув кончик языка и тяжело дыша – так, как это делают испуганные собаки, задыхаясь.
Лежала долго, как мёртвая, лишь уши подрагивали, ловя звуки. Прислушивалась: не идёт ли следом тот страшный человек? Но всё было тихо. Только самолёты давно улетели, и ветер больше не шевелил листья. Тогда она решила вернуться в своё укрытие… и тут с ужасом поняла: задние лапы не слушаются. Совсем. А в спине – там, куда пришёлся удар – будто горит огонь. Она попыталась пошевелиться, но мир сразу стал черно-красным от боли.
Если бы Алиска была человеком, она бы завыла от отчаяния. Но сейчас только жалобно мяукнула – раз, другой – и потеряла сознание.
Очнулась уже вечером. Всё вокруг потемнело, пахло прохладной сыростью. Где-то далеко звенел металлический инвентарь, кто-то смеялся – всё это звучало, как из другого мира. Алиска снова попыталась подняться. Лапы передние слушались, но задние – мёртвый груз. Боль почти ушла, но было ясно: не лучше – просто притупилась. Она умирала. Это знание пришло спокойно, почти тихо, как дождь.
Она вспомнила котят – и тяжело вздохнула. Сердце сжалось. Им же без неё – никак. Кто их согреет? Кто накормит? Куда они пойдут? Попыталась ползти, цепляясь передними лапками, но едва тронулась – вспышка пронзила спину так, что стало очень плохо. Алиска остановилась, закрыла глаза и решила, что будет просто ждать. Немного осталось.
Нашёл её Родион Раскольников. Шёл из мастерской молчаливый, задумчивый, вытирая испачканные машинным маслом ладони руки о ветошку. Проходя мимо старого куста сирени, зацепился взглядом – что-то рыжее, чуть заметное в тени. Остановился, пригляделся, сделал шаг, потом ещё, подошёл ближе.
Алиска. Сердце парня сжалось. Он сел на корточки, склонился. Рыжая открыла глаза – в них была слабость, усталость и доверие. Тихо-тихо мяукнула.
– Бедная… Кто же тебя?.. – прошептал Родион. Он увидел – по спине тянется страшная поперечная ссадина, шерсть сбита, алое пятно запеклось. Инстинкт подсказал: нельзя трогать. Вдруг позвоночник?
Он вскочил и бросился обратно в столовую. Там, в дверях, стояла Маруся, держа в руке кружку с компотом. Водитель пробежал мимо неё, схватил поднос, и, не объяснив ничего, снова умчался. Повариха только раскрыла рот от удивления.
Через минуту Родион осторожно, почти по-медицински, перекладывал Алиску на поднос. Та не сопротивлялась, просто лежала, тяжело дыша. Потом парень побежал с ней в хирургическое отделение.
На входе столкнулся с Жигуновым.
– Родя… ты чего? – прищурился военврач, увидев странный «груз триста».
– Алиску, кошку нашу кто-то покалечил, – коротко сказал водитель.
Гардемарин хотел сначала пошутить – уже тянулся за бородатой фразой про то, что если вы не любите кошек, значит просто не умеете их готовить, но остановился. Глянул в глаза парню. Потом на Алиску и посерьёзнел.
– Так... Так, пошли. Быстро.
Спустя минуту врача было не узнать: уверенные движения, быстрые указания, чёткий голос. Он позвал медсестру Зиночку Светлову:
– Быстро. Операционная. Подготовить всё.
– Но у нас нет раненых!
– Будет. Алиска.
– Кошка?!
– Талисман, Зина. Живое существо. Спасать будем.
Она не спорила, побежала выполнять приказание.
В десять вечера операция началась. Пока Жигунов мыл руки, в отделение уже стекались люди: санитары, фельдшеры, даже старенький техник с перевязочной. Из коридора доносился гул голосов. Все знали – Алиску искалечили. Все кипели от возмущения, в том числе те, кто никогда её не гладил. Даже Романцов – сам начальник госпиталя – пришёл. Зашёл в операционную на правах главного, сел в углу на табурет, молча. Просто смотрел. Хотел быть рядом.
– Держись, Алиска… – шепнул Родион, стоя у стены. – Ради котят, ради нас всех… держись.
Когда доктор Жигунов начал операцию, сразу понял: всё очень плохо. Внутреннее кровотечение. Перелом одного из поясничных позвонков. Трещина во втором. Даже если удастся спасти – ходить Алиска уже не сможет. До конца жизни – только на передних лапах. Но сдаваться он не собирался, хотя и понимал: это будет не операция, а чистое полевая импровизация. Кошачья анатомия – не человеческая, ошибёшься хоть на долю миллиметра, и смерть. «Тут нейрохирург нужен, а я… Ну, если есть у этой кошки свой ангел хранитель, помогай!» – подумал военврач.
Несколько раз казалось, что Алиска уходит. В какой-то момент сердце остановилось – ровная прямая на подключённом к лапке кардиомониторе.
– Нет, Алиска. Только не сейчас, – тихо сказал Жигунов, и сам начал делать ей искусственное дыхание. Пальцами зажал крошечный носик, плотно прижал маску, вдувая воздух. Было не по себе, неловко – но он делал это так бережно, будто перед ним была не кошка, а ребёнок.
Труднее всего было с препаратами. Дозировки Денис не знал. Каждый укол – риск. Каждый миллиграмм, разделённый пополам, снова и снова. На вес, по сути – на авось. Пальцы у Жигунова дрожали не от усталости – от ответственности.
Операция длилась почти два часа – до самой полуночи. За окнами давно стемнело. Луна поднималась высоко, ночь стала густой, без единого звука. Внутри операционной царила тишина, нарушаемая лишь дыханием врачей и звоном инструментов.
В углу на стуле, ссутулившись, дремал подполковник Романцов. Он сам не понимал, зачем остался – просто не смог уйти. Вышел на пять минут, вернулся. Остался. Как будто нужно было быть рядом. Остальные разошлись. Снаружи, у стены, ждали двое. Родион сидел на скамейке, обняв Марусю, которая не могла сдержать слёз. Повариха прижималась к нему, тихонько шмыгая носом.
– Всё будет хорошо, – повторял водитель тихо. – Она сильная. Не сдастся. Ты только не плачь, слышишь?
В пять минут первого дверь операционной приоткрылась. Жигунов вышел усталый, протёр лоб тыльной стороной руки. Повисла пауза.
– Жива ваша Алиска, – наконец сказал он. – Что будет дальше – не знаю. Но, похоже, правда говорят, что у кошек девять жизней.
Маруся закрыла лицо ладонями и опять всхлипнула – уже не от страха, а от радости. Родион погладил её по руке.
– Всё будет хорошо, – повторил. – Она живучая. Теперь бы только котят отыскать – а то перемрут с голоду без неё. И ещё...
Он взглянул на Жигунова.
– Найти того, кто это сделал.
Доктор кивнул и сказал:
– Найдём, никуда он от нас не денется.
На следующий день, едва солнце поднялось над прифронтовым госпиталем, Родион завёл мотор санитарной «таблетки» и без лишних вопросов укатил в райцентр. Приказов сверху не было – просто внутри сидела у парня решительная настойчивость: надо. Дорога была пыльной и неровной, вибрации гремели по всему кузову, но он гнал машину уверенно, нисколько не сомневаясь в правильности своего поступка.
Вернулся уже ближе к обеду, весь в пыли, с расстёгнутым воротом. Рядом, на пассажирском сиденье, лежал аккуратно перевязанный белый бумажный пакет из детского магазина. Родион вытащил его и понёс на кухню, где поварихи как раз закончили готовить пищу и готовились к раздаче. Водитель нашёл Марусю, отозвал в сторонку на пару минут. Она удивилась:
– Что-то случилось? Ты чего потный весь? Гонял куда?
– Да, в райцентр, – улыбнулся Раскольников. – Помощник Романцова меня прикрыл. Вот, купил.
Девушка удивлённо приподняла брови.
– Что это?
– Подгузники.
Маруся изумилась ещё больше, словно не понимая, что услышала.
– Божечки… к нам что, маленького раненого привезли? – её эмоциональная натура была готова пустить слезу, потому Родион поспешил объяснить:
– Это для Алиски, – сказал спокойно, даже с оттенком строгости, чтобы привести девушку в чувство и не дать расклеиться. – Она же сама не может у сестры утку попросить. А кто за ней ухаживать будет, если она… Ну, и вообще. Рожавшая мать всё-таки, негоже ей так позориться.
Маруся чуть приоткрыла рот, собираясь что-то ответить, но промолчала. Затем взяла пакет:
– Я Зиночке отнесу. Спасибо тебе, – и, быстро чмокнув Родиона в щёку, побежала работать.