Мороз в Глуши стоял не просто лютый. Он был живой и злой. Он скрипел на зубах, как толченое стекло, цеплялся за ресницы ледяными пальцами покойника, высасывал тепло из изб так стремительно, что печи, топившиеся день и ночь, едва успевали отогревать стынущий воздух у пола.
- Первая часть истории
- Вторая часть истории
Деревья в лесу лопались со звуком винтовочных выстрелов, разбрасывая осколки древесины, похожие на обломки костей. Но страшнее этого всепроникающего, абсолютно мертвого холода была тишина.
Тишина мертвая.
Птицы не кричали. Собаки не лаяли. Даже ветер стих, словно боясь потревожить что-то чуждое этому миру. И центром этого ледяного, беззвучного кошмара была мертвая зона вокруг могилы Марфы Никитишны.
Земля изменилась. Исчезла та пульсирующая, бархатистая чернота, что пожирала лесных жертв и ползла к деревне. Теперь эта мертвая земля была… зеркалом. Абсолютно гладким, абсолютно черным, как провал в самое нутро вечной ночи. Но разве может что-то быть чернее самой черноты? Оказывается может.
Черное зеркало не отражало ни заиндевевших елей, ни хмурого неба. Оно просто было – плоское, холодное, бездонное. И пар, который всегда поднимался от него даже в мороз, исчез. Воздух над мертвой зоной был кристально чистым и недвижным. Она не дышала. Она вымерла.
Егор, теперь больше сторож проклятого места, чем могильщик, первым заметил неладное. Ритуал по жертвоприношению лесной живности уже давно стал рутиной. Но в этот раз...
Он пригнал к границе старого, раненого кабана – последнюю надежду утолить пробудившийся голод. Зверь, чуя нечто запредельно чуждое, дико ревел, упирался, пуская пену. Егор с трудом загнал его на ту полосу мертвой земли, что еще оставалась перед черным зеркалом. Кабан ткнулся мордой в гладкую поверхность… и отпрянул, как от раскаленного железа. Он не провалился. Черный лед остался твердым и неприступным. Кабан еще сильнее завизжал, рванул прочь, оставляя на снегу следы безумия.
«Не принимает…» – прохрипел Егор, и его голос, громкий в гробовой тишине мертвого леса, прозвучал как погребальный набат. Он уставился на черное зеркало. И тогда увидел. Не сразу. Слово проступило не как выпуклость, а как отсутствие света на и так черной поверхности, как выжженная космическим холодом пропасть в самой черноте:
"ЖИВАЯ ДУША"
Буквы были кривыми, древними, нечеловеческими. Весть омертвевшей Бездны достигла деревни быстрее крика Егора. Паника, которую до этого сдерживал страх и холод, вырвалась наружу. Завыли женщины. Мужики в бессильной ярости колотили кулаками по столбам. Опять бежать? Куда? Дороги замело, лютый холод убил бы в первую же ночь. Остаться? Значит ждать, пока это черное зеркало не начнет… что? Расти? Или просто лопнет, выпустив наружу то, что требовало новую жертву?
Старый дед Степан, чья изба стояла ближе всех к кладбищу, не вынес. Ночью его нашли у окна. Он сидел в кресле, укутанный в тулуп, лицо, обращенное к черному зеркалу мертвой зоны, застыло в маске немого вопля. Сердце. Разорвалось от страха неизбежного. От понимания, что Договор, который он когда-то предложил, больше не действует. Бездна требовала новой цены.
Жребий и глубинный зов.
В избе Егора, превратившейся в штаб отчаяния, стоял смрад страха и пота. Игнатий… нет, теперь Волхв Игнат – сидел в углу на лавке. Он оставил пустые молитвы молчащему и глухому богу. Теперь он служил Бездне.
На груди волхва уже не было наперсного креста. Висел грубый оберег: переплетенные темные корни, в центре которых, словно сердце, лежала небольшая, тщательно обточенная кость. Люди говорили, что кость от пальца Марфы Никитишны, якобы сама Бездна выплюнула её в руки новоиспеченного волхва.
Лицо Игната было изможденным, глаза горели лихорадочным внутренним огнем, затмившим последние следы христианской кротости. Он листал рассыпающиеся от ветхости листы, исписанные выцветшими символами и текстами на языке, лишь отдаленно напоминавшем славянский. Это были свитки о «Земле-Чреве», «Вечно Алчущей Утробе», найденные им в подземелье старой часовни, где он когда-то совершал богослужения.
Волхв поднял голову.
Его голос, хриплый от напряжения и нечеловеческих знаний, разрезал гул страха:
– Молчать!
Тишина наступила мгновенная. Все взгляды впились в него.
– Она не просто голодна. Она не хочет топтаться на месте. Ей нужна истинная пища, а не подачки. Лесная плоть – как вода для пустыни. Ей нужно Существо. Осознающее. Чья кровь – не просто жидкость, а Сила. Сила Жизни, отданная в понимании Жертвы. И не только кровь…
Он провел костлявым пальцем по символу на листе: круг (чрево), пересеченный волнистой линией (река крови), и рядом – незавершенный треугольник (гора, бездна?).
– Она требует Двух Даров. Сейчас. Кровь – чтобы сломать этот Ледяной Гроб постепенно убивающего нас холода. И… Лоно. Чтобы дать Ей Будущее. Чтобы родилась Новая Связь.
В избе взорвался хаос.
«Кровь?! Лоно?! Да ты рехнулся, колдун!» – орал кузнец Федот. «Кого в жертву?!» – истерично визжала молодуха Ольга. Игнат встал. Его фигура, облаченная в грубый плащ из недубленой шкуры, вдруг показалась огромной и внушающей первобытный ужас.
– Жребий укажет Кровь, – его слова падали, как ледяные глыбы. – Воля Ее укажет. Кто виновен в бедах деревни? Чья неосторожность или злоба принесла горе? Бездна знает. Она выберет Искупление и Плату.
Волхв не ждал согласия.
Он знал. Ритуал был страшен в своей простоте. На замерзшей земле посреди избы Игнат разложил девять черных камней, принесенных с границы мертвой зоны. На каждый камень он капнул каплю крови из надреза на своей ладони – крови Волхва, уже связанной с Бездной. Потом вывел вперед девять человек: тех, чьи поступки за последний год принесли боль другим.
Михаил, виновный в пожаре амбара из-за небрежности с трубой и оставивший деревню практически без пищи. Карп, избивший соседа в пьяной драке и выбивший ему глаз. Молодой парень Петр, бросивший беременную девицу… Их лица были серы от страха. Игнат завязал им глаза грубой тканью, пропитанной дымом погребальных трав. Он запел. Не молитву – глубинный зов, гортанные, хриплые звуки, от которых стыла кровь и сжималось сердце. Казалось, сама изба вибрировала в такт.
Ритуал выбора жертвы начался.
Он взял руку первого – Карпа – и подвел к камням. Рука дрожала, но повиновалась неведомой силе. Пальцы повисли над камнями… и прошли мимо. Карп рухнул на колени, рыдая от облегчения. Так же прошли еще шестеро. Рука Петра замерла над одним камнем, но не коснулась.
А потом пришла очередь Михаила. Его рука, словно марионетка, ведомая незримой нитью, резко дернулась и шлепнула ладонью на центральный, самый большой черный камень, на котором кровь Игната запеклась темно-багровым пятном.
Тишина. Михаил сорвал повязку. Увидел камень под своей ладонью. Он все понял и сразу принял свою долю. Лицо его не исказилось ужасом. Оно стало… пустым. «За пожар и голод…» – прошептал он. Искупление. Плата за выживание остальных. Деревня замерла. Даже грозный кузнец Федот не пикнул. Жребий брошен. Бездна выбрала.
Ночь Зимнего Солнцестояния.
Самая длинная ночь. Холод достиг апогея. Воздух звенел, как натянутая струна. На границе черного зеркала мертвой зоны горел костер из смолистых кореньев и костей – не для тепла (тепло здесь было невозможно), а как жертвенный маяк.
Игнат стоял в полном облачении Волхва Глуби: плащ из шкуры медведя, которого он собственноручно убил, шерстью наружу, на груди – костяной оберег, лицо вымазано сажей и охрой в звериных узорах. В руке – не нож, а ритуальный клинок: длинный, узкий осколок черного камня, найденный в центре мертвой зоны еще до ее оледенения. Он был холоднее льда и казался выточенным самой тьмой.
Михаила привели. Он шел сам. В простой холщовой рубахе, босой. Его ноги уже не чувствовали холода мертвой земли. Глаза были пусты, как само черное зеркало. Он встал перед Игнатом на краю мертвой зоны. Толпа жителей деревни, закутанных во все, что было, стояла в отдалении, окаменевшая от ужаса, лютого холода и ожидания.
Волхв Игнат запел.
Его голос, усиленный немыслимой силой ночи и отчаяния, не звучал – он вибрировал в костях. Это были не слова, а треск ломающегося льда, шорох ползущих корней, стон самой Земли-Чрева. Он говорил на языке Бездны. Он возвещал о Даре. О Возвращении Силы. О Плате за Жизнь.
Он поднял черный клинок. Он не рубил. Он просто коснулся им груди Михаила, чуть левее сердца, что бы не убить сразу. Камень вошел в плоть беззвучно, как в масло. Игнат провел клинок вниз, неглубоко, но достаточно. Кровь хлынула не алым, а почти черным потоком в лунном свете. Она не брызнула на снег. Она устремилась к черному зеркалу мертвой зоны и впиталась в него мгновенно, без следа.
И случилось чудо.
Черный лед вспыхнул изнутри. Не светом, а густым, багровым сиянием, как раскаленный металл в кузнице. Земля под ногами содрогнулась, издав не грохот, а низкий, протяжный, урчащий стон, похожий на удовлетворенное рычание гигантского зверя.
Мороз отступил. Не постепенно, а как по мановению руки, мгновенно. Воздух потерял ледяные иглы, стал сначала просто холодным, а потом и заметно потеплел. Лед на лужах затрещал и покрылся игривой паутинкой.
Черное зеркало мертвой зоны перестало быть статичным. Оно снова запульсировало – медленно, мощно, как спящее сердце, пробудившееся после долгой остановки. Багровое сияние изнутри угасало, сменяясь знакомой, но теперь более глубокой и сытой чернотой.
Михаил рухнул на колени, потом на бок. Его кровь перестала течь. Рана на груди почернела и стянулась, как старая корка. Он был пуст. Жизненная сила – дарована Бездне.
Люди осторожно подошли.
Они смотрели на пульсирующую теперь мертвую зону. На тело Михаила. На Игната, который стоял, опустив окровавленный каменный клинок, его глаза горели в темноте, как угли. Мороза больше не было. Они купили передышку. Кровью.
Но на гладкой, снова чуть бархатистой поверхности мертвой зоны, там, где впиталась кровь Михаила, все еще четко читались выжженные холодом слова:
"Будущее. Род. Дитя."
Бездна не исчезла. Она лишь затаилась, напоминая о втором Даре. О Лоне. О Невесте. Ночь солнцестояния прошла. Но самая страшная жертва была еще впереди. Волхв Игнат поднял голову, глядя на первые проблески рассвета, окрашивающие небо в багровые тона. Его путь был пройден до конца. Оставалось только привести к Бездне Невесту.
- Продолжение истории