Туман цеплялся за черные ели, словно грязная вата, когда старую Марфу Никитишну опустили в землю. Первую землю нового кладбища на отшибе деревни с говорящим названием Глушь. Могила старушки, увенчанная простым деревянным крестом, казалась крошечной черной дырой, выдолбленной в еще девственной почве.
Новоиспеченный могильщик Егор, крестясь, швырнул последний комок глины. «Ну, вот и начало положено, Марфушка. Теперь ты тут главная заступница», – пробормотал он, ощущая необъяснимый холодок под кожей, несмотря на жар от выполненной работы.
Священник закончил чин отпевания.
Отец Игнатий, только год как окончивший семинарию, молодой и еще полный книжной, наивной веры, прочитал разрешительную молитву. Его голос дрожал не только от холода или волнения. Он чувствовал тяжесть. Не просто скорбь родных и друзей, потерявших близкого человека, а плотную, почти осязаемую тишину, обволакивающую это место. Даже птицы не пели в окружающем первую могилку лесу. Люди, как могли, украсили могилку камнями и скромным помином, да разошлись по домам, ощущая смутную тревогу на краю сознания.
На следующий день к могиле пришла единственная дочь Марфы, Алена. Женщина принесла скромные луговые цветы. И замерла. Крест стоял криво, будто кто-то пытался его выдернуть. А земля вокруг могилы… она была неестественно ровной, бархатистой, будто ее аккуратно пригладили огромной невидимой ладонью. Ни вчерашних следов от толпы деревенских, провожавших в последний путь Марфу, ни комочков после работы могильщика Егора. Алена лишь испуганно перекрестилась и ушла, чувствуя на затылке чей-то невидимый взгляд.
Вечером того же дня священник увидел сон.
Он стоял у могилы Марфы. Из земли, прямо из свежей насыпи, тянулись тонкие, как дым, серые руки. Они не были злыми, скорее… тоскующими или голодными. И шепот стоял в воздухе, сливаясь в одно слово: «Спасибо…». Священник проснулся в холодном поту. Шепот звучал в его ушах еще долго.
Слухи поползли по деревне.
Кто-то видел бледное сияние над могилой по ночам. Кто-то слышал тихий плач. Но странное дело – в Глуши начали происходить чудеса. У тяжело больного ребенка внезапно спала лихорадка – как раз после того, как его мать тайком положила у могилы Марфы краюху хлеба. Пропавшая корова сама вернулась в стадо, когда хозяин пообещал «старухе Никитишне» ведро молока. Кладовка у матушки Прасковьи, которая никак не могла найти пропавший кошелек с деньгами на закуп годового запаса пороха, вдруг открылась сама собой – кошелек лежал на самом виду.
«Марфа заступница!» – зашептали мужики на сходке. «Дух места благодарен ей за то, что она первая освятила землю своим упокоением! Она теперь ходатай за нас перед силами этого места!»
Люди потянулись к могиле. Несмотря на иррациональный страх, несли скромные дары: молоко, хлеб, лоскутки да монетки. Могила Марфы стала центром странного, суеверного культа людей, желающих верить в лучшее. Отец Игнатий пытался вразумлять свою паству, но его голос тонул в гуле народной молвы и страхе перед необъяснимым.
Егор, могильщик, наблюдал это с нарастающим ужасом.
Он знал землю. И знал, что та неестественная бархатистость вокруг могилы не пропадала. Наоборот, она медленно, но верно расползалась. На полметра. На метр. Как масляное пятно на воде. И растения на этой земле не росли. Совсем. Трава желтела и рассыпалась в пыль.
Он пытался копать рядом – лопата вязла в странной, плотной и холодной субстанции, не похожей ни на глину, ни на чернозем. Эта земля была… живой. И пахла сырым мясом и чем-то древним, запредельно чужим, даже чуждым.
Однажды ночью Егор, мучаясь от очередной бессонницы и не в силах терпеть, взял фонарь и пошел на кладбище. Он подошел к могиле Марфы. Бархатистая мертвая зона была уже два метра в диаметре. И в центре ее, перед крестом, на идеально гладкой поверхности, лежали приношения.
Но не все. Хлеб почернел и сгнил за ночь. Молоко свернулось. А вот лоскутки ярких тканей и монетки… сияли неестественно чисто, будто только что отполированные. Егор наклонился, чтобы разглядеть ближе. И в этот момент как назло фонарь погас.
Темнота сомкнулась, как черная пасть.
Тишина стала абсолютной. Даже сверчки замолчали. И тогда могильщик услышал. Не шепот, а тихий, влажный чмокающий звук. Прямо из-под земли. Из самой могилы Марфы. Будто что-то большое и мягкое жадно слизывало остатки приношений сквозь толщу земли.
Егора бросило в ледяной пот. Он рванулся назад, спотыкаясь о невидимые кочки, чувствуя, как эта мертвая, бархатистая земля тянется за ним, пытаясь схватить за сапоги и не желая отпускать невольного свидетеля.
Наутро он пришел к священнику.
Бледный, трясущийся, он выложил все: и про мертвую зону, и про звуки, и даже не постеснялся рассказать про гниющие дары. «Батюшка, это не заступница! Это… это оно проснулось! Марфа его первая… его первая пища! А дары… это мы его кормим!»
Отец Игнатий, бледный как полотно, слушал. Его книжная вера трещала по швам. Он вспомнил сон и шепот… «Спасибо». Спасибо за что? За то, что принесли Ему первую жертву? За то, что кормили дальше?
Батюшка решил освятить кладбище заново, с молитвой и святой водой.
Народ собрался ропщущий, но напуганный тем, что не мог понять. Когда священник подошел к могиле Марфы, его нога ступила на край той самой мертвой зоны. И он почувствовал, как ледяная волна поднялась снизу, ударив в подошвы. Земля под его ногами… вздохнула. Тихо, глубоко, как спящий зверь, потревоженный во сне.
Отец Игнатий начал читать Евангелие и лить святую воду на могильный холм. Вода шипела и клубилась белым паром, как от раскаленного железа. Раздался глухой стон, идущий из-под земли. Крест на могиле Марфы закачался. Дерево почернело на глазах, покрылось трещинами. Люди в ужасе отшатнулись.
И тут случилось нечто, от чего кровь застыла в жилах даже у самого Егора. Мертвая, бархатистая земля вокруг могилы… зашевелилась. Будто кожа гигантского слизня она шла волнами, сначала робкими, а затем все более наглыми и уверенными. Земля пульсировала, поднималась и опадала.
И прямо перед окаменевшим священником, на гладкой поверхности этой живой земли, проступили буквы. Не выжженные, не вырезанные или вытоптанные, а выдавленные изнутри, словно пальцами невидимой руки сквозь плотную ткань. Буквы были кривые, древние, зловещие:
"ПРИНОШЕНИЙ... МАЛО... ХОЧУ... ЖИВЫХ..."
Тишина, воцарившаяся после, была громче любого крика. Ужас, чистый, леденящий, парализовал всех. Благостная "заступница" Марфа оказалась лишь первой крошкой для чего-то бесконечно древнего и ненасытного, что дремало под этой землей. И теперь, разбуженное и подкормленное страхом и суеверием, оно потребовало большего. Оно требовало крови. Живой крови.
Первый камень нового кладбища оказался не надгробием, а крышкой. Крышкой бездны. И эта бездна только что приоткрылась, показав свои черные, ненасытные глубины. Вопрос теперь был не в том, услышат ли Небеса молитвы. Вопрос был в том, кто станет следующим приношением для того, что проснулось под могилой Марфы Никитишны.
А холодный туман, как грязная и мокрая вата, все цеплялся за черные ели, готовый укутать следующую жертву. И кто знает, куда еще придет этот туман...
- Продолжение истории