Я приехала домой с первого скрининга, держа снимок, на котором маленькая белая клякса уже напоминала человечка. Ждала, как он, Костя, положит ладонь на мой живот, улыбнётся и спросит, кого я хочу – сына или дочь. Он сел на край дивана, взял снимок, долго смотрел, будто пытаясь через зернистую чёрно-белую туманность увидеть что-то другое. Потом медленно поднял глаза и сказал фразу, которая разворотила мне внутренности: «Мне тоже скоро делать УЗИ, только у другой женщины. Она на пятом месяце. Я люблю вас обеих».
Первые секунды я не поняла смысла. Беременность делает слух вязким: слова растекаются медом, а до мозга долетают поздно. Я переспросила. Он повторил слово в слово. Я увидела на журнальном столике старый «Справочник товароведа», которым до обеда подпирать балконную дверь, чтобы не хлопала. Рукоять тяжёлая, угол металлический. Я схватила, швырнула. Костя не ожидал: книга угодила ему в левый глаз, он вскрикнул и схватился за лицо, кровь пошла тонкой струёй из брови. Больную радость я ощутила: пусть хоть так останется след.
Потом была сиропная тишина. Он лежал на диване, прижимая салфетку. Я стояла посреди комнаты с животом, который ещё не успел округлиться, но уже мешал наклоняться. В голове билось: надо что-то сказать. Вместо этого я повернулась и пошла в кухню, открыла кран. Налила стакан воды, выпила, и только тогда пришли слёзы. Костя вошёл, прижал салфетку, проговорил: «Я хотел сказать раньше. Запутался. Я пойму, если…» Я подняла ладонь, чтобы остановить поток.
— Уходи, – сказала. – Сейчас. Он попытался возразить, но я уже задерживала дыхание, чтобы не закричать. Он ушёл: взял куртку, ключи, снимок ультразвука положил на тумбочку. Дверь закрыл тихо.
Вечер я провела в ванной – горячая вода до плеч, живот подымается островком, глаза режет пар вперемешку со слезами. Мы были вместе восемь лет: три дружили, семь месяцев готовили свадьбу, семь лет жили. На шестом месяце моей первой беременности он сообщил, что параллельно строит вторую. В голове крутились детские игры: твой ход, мой ход – только в этой партии я получила шах и мат одним предложением.
Следующие дни я жила на автопилоте. В поликлинике терапевт мерила давление, говорила: «Берегите нервы». Я кивала, думала о коммуналке. Костя платил ипотеку, зарплата у меня средняя. Я позвонила в банк, узнала, можно ли перевести кредит на одного заёмщика. Можно, нужно переоформлять. Стоматолог отменился: денег нет. Мама звонила из Челябинска: «Как ты?». Я отвечала – всё нормально, сын растёт. Сын? Точного пола не знала, но так было легче – представлять маленького мальчика, на которого гарантийный талон отец даже не посмотрит.
Близкая подруга Лена приезжала по вечерам. Молчала со мной, гладила плечо, привозила супы. Спросила однажды: «Позвонила бы ему?». Я ответила: «Он женится на ней». Женится – слово скользкое, я ещё не верила. Но через месяц в соцсетях всплыла его фотография: он, новая женщина (имя – Надя), круглое брюхо под белым платьем, подпись: «Любовь всё прощает». Я смотрела и удивлялась, что экран телефона не плавится.
Роды приняли в областном перинатальном. Девочка. 52 сантиметра, 3,4 кг. Когда акушерка положила мокрый красный ком мне на грудь, впервые за полгода я почувствовала дыхание без примеси боли. Назвала Варварой – в честь бабушки, которая когда-то вытащила меня из проруби, когда лёд треснул. Отчество дала по папе – Васильевна. «Графу отец заполнять будем?» – спросила регистратор. «Нет». «Тогда заявление по форме 25, причина – одиночное материнство». Подписала, не дрогнув.
Выписывали нас с красным бантом. В холле мама плакала, Лена держала букет гвоздик. Я с Варварой в конверте, без шариков, без гордого папы. Но мне и не хотелось. Пришла в пустую квартиру: первую неделю запах его одеколона ещё жил на вешалке. Выбросила плащ, чтобы не вбивался в грудное молоко.
С кормлением было тяжело: молока мало, стимуляция через каждые два часа. Ночью Варя плакала, мама спала на раскладушке, помогала бутылочкой. Днём училась держать голову, я училась считать деньги. Ипотеку оформила на себя – банк посмотрел справки и добавил процент, но растянул срок. Расчёт простой: ребёнок ест смесь – 550 ₽ банка, хватает на три дня. Плюс памперсы, подгузники, кремы. Зарплата моя съезжала, как снег с крыши.
Через месяц после родов подала на пособие, оформила алименты: юрист сказал, при отсутствии отцовства их не взыскать. Лена советовала «подать на установление», но я отказалась: мне не нужен он на бумаге, чтобы быть кормильцем только при виде судебного ордера.
Три месяца прошли как пятнадцать лет. Варя научилась улыбаться-дёснами, я – спать по сорок минут. Мама вернулась в Челябинск – у неё хрупкое сердце, сказала: «Сама справишься. Ты сильная». Я не спорила. На диване лежала стопка резюме: в декрете я не планировала долго сидеть; офис бухгалтерской фирмы искал «от 4 часов в день, удалённо». Договорилась, что выйду с младенцем. Варя спала в коляске, я заполняла таблицы.
Первую зарплату – 17 тысяч – получила в марте. Купила себе кофе-машину за 3 тысяч, маленькую, капельную: запах свежего кофе держал глаза открытыми лучше сигнальных огней. Остальные деньги перевела в ипотеку. Ситуация не шокировала: крыша есть, еда есть, ребёнок смеётся.
О бывшем узнавала от знакомых: сын родился, назвали Сергеем. Фото – Костя держит мальчика на руках. Жена красивая, ухоженная, в кольце свежем. Никаких претензий к ней. Она только взяла, что хотела, как росток сквозь асфальт продырявила мой брак.
Иногда по ночам, когда Варя сопела на плече, я представляла: Костя увидит её – нашу – вдруг где-то в парке. Пройдёт мимо? Спросит имя? Скажет: «похожа на меня носом». Я прокручивала сценарий и понимала: не хочу. Он может жить своей новой параллелью. У меня своя линия. Причём без иллюзий. Планов больше не строю – жизнь сама строит, как умеет.
В мае мне исполнилось тридцать. Лена устроила тортик, крыжовниковое вино. Варя лежала в шезлонге, размахивала руками. Мы смеялись, и вдруг я словила себя на мысли, что сердце больше не болит, а шрам внутри стал как дорожный знак: «осторожно, лёд». Просто знаешь – было, можешь упасть, но идёшь аккуратнее.
Коллеги спрашивали, как я всё успеваю. Отвечала: «Не думаю». Секрет простой: некогда анализировать боль. Её кладёшь рядом с подгузниками, открываешь таблицу, считаешь строчки. Боль молча стоит и со временем перестаёт бить тарелки, только дышит. Я дышу в ответ.
Раз в неделю позволяю себе кино ночью: включаю ноут, надеваю наушники, Варя спит рядом. Смотрю мелодрамы и ловлю себя на спокойной реакции: целуются – ну пусть. Разговоры про «навсегда» звучат забавно. Я знаю цену «навсегда»: она меняется в любой момент, когда справочник летит в глаз.
Иногда приходит СМС «клиентового» банка: «Здравствуйте, Анастасия Васильевна! Новая ставка кредита». Васильевна – по деду. Фамилия моя девичья. Везде паспорт уже заменён. Никто и нигде не напоминает о прошлом. Костя не писал ни разу. Я тоже. Думаю, он боится. Или хочет сохранить чистую картинку новой семьи. Пусть.
Варя растёт. Я — вместе с ней. Не строю планов о школе или садике, потому что научилась: план – это бумага, а ветер иногда заносит золу. Вместо планов я делаю микропункты: запастись детской смесью на неделю, оформить страховку, выгулять себя в парк хотя бы раз. Если пункт выполнен – день не зря.
Когда-то любила слово «будущее». Сейчас больше ценю слово «сегодня». Сегодня я успела принимать платежи, рассмешить дочку, сварить суп и не вспоминать Костю больше секунды. Завтра – не моё дело, пока не наступит.
Я не героиня. Я просто женщина, которая поставила заявку на жизнь без иллюзий и выполняет её, как ежедневный чек-лист. Чек-лист работает: ребёнок тёплый, ипотека платится, кофе пахнет. Пока всё. И этого достаточно.