Пальцы дрожат утром так же ритмично, как телефонный вибробудильник: четыре коротких толчка, пауза, ещё четыре. Я выключаю его и лежу, слушаю: холодильник трещит льдом, соседи сверху топают к ванной, за окном комбайном ползёт мусоровоз. Всё по расписанию, кроме меня. В голове гул, будто возле уха всю ночь жужжала электрическая мухобойка. Вчера был «только бокал» — после восьми вечера, за сериалом, «чтобы расслабиться». Как и позавчера. Как и позапозавчера.
Поднимаюсь, и ноги отзываются болью в голенях: в офисе я нарезала двенадцать километров по коридорам, проверяла отчёты, строила графики. Там я — железная: улыбка, каблуки, «доброе утро». Здесь я — сырой корень, оставленный на подоконнике. Из кухни пахнет вчерашней недоеденной овсянкой, она застыла в кастрюле, как бетон. В раковине тонкое стекло бокала засохло липкой плёнкой — вино подешевело, кислоту чувствую даже носом.
Делаю кофе. Без сахара: вино и так прибивает поджелудочную, зачем добивать. Глотаю горячий глоток, язык обжигаю, и на секунду кажется: может, сегодня не буду пить? Мысль остаётся висеть в воздухе, как случайный воздушный шарик, взлетевший над помойкой. Через пять минут я уже знаю: вечером куплю новый «багровый закат» по скидке.
На столе календарь с зачёркнутыми клетками. Красные кресты – дни без алкоголя. Десять месяцев назад я начала игру: продержаться хотя бы три дня подряд. Максимум был семидневный — в апреле, когда болело горло. Тогда глотать спирт не получалось физически. Я радовалась чёткому горлу, как ребёнок, но на восьмые сутки всё равно купила бутылку «просто для вкуса». Закрылось стыдом, как крышкой кастрюли, и кресты снова расползлись одиночными островами воздержания.
Мыться сегодня некогда: на восемь сорок планёрка. Умойка, дезодорант, сухой шампунь, спрей в рот. Шкаф пахнет виноградной пылью: кажется, сама шёлковая блузка пропиталась моим ночным дыханием. Я тру воротник влажными салфетками, надеясь, что никого не стошнит. Пока еду в метро, прислоняюсь лбом к стеклу, наблюдаю своё отражение: круги под глазами, уголки губ трескались, но в целом — презентабельна. Алкоголичная презентабельность — мой ежедневный cosplay.
В офисе кипит принтер, Ритка машет рукой: «Доброе!». Ритка по вечерам бегает полумарафоны. Она пахнет цитрусовым дезодорантом и достижениями. Я сажусь за компьютер, открываю Excel, вписываю цифры — выручка, налоги, акты. Рутина затягивает пиявкой: час, два, четыре. Внутри всё ещё жужжит, но кофе и ибупрофен сделали своё дело. Из-под ногтей царапает мысль: главное — дождаться конца дня.
К шести вечера чувствую, как за лопатками поднимается знакомый зуд: тело хочет ритуал. Могу, конечно, купить безалкогольное вино — пробовала. Пустой вкус, как поцелуй через пакет. Могу пойти на спорт — пыталась. После тридцати минут беговой дорожки голова гудит сильнее, план «бокал и душ» кажется райским спасением. Головной бухгалтер Светлана выкатывает тележку с остатками корпоративной пиццы — «берёшь домой?» Я улыбаюсь: нет, спасибо. Пицца и вино делают желудок плачущим младенцем.
Выходя из здания, ловлю запах зимы: мокрый бетон, бензин, слабый дым от палатки с кукурузой. В руке пакет с гречкой, куриной грудкой, йогуртом «0%». В другое отделение пакета — бутылка «багрового заката», акционная, сто сорок девять рублей. У кассы глаза кассирши скользят по товару, останавливаются на стекле. Я её мысленный вопрос перехватываю словами: «Коллекционирую этикетки. Красивые же». Она пикает штрих-код, не реагируя. Для неё я — одна из сотен одинаковых женщин с одинаковыми бутылками после одинакового рабочего дня.
Дома холод. Убиваю обогреватель, вешаю куртку. Проветрила? Нет, не стоит: запах вина смешается с зимним воздухом — соседи могут учуять. Быстро режу грудку на сковороду, ставлю гречку, одновременно вынимаю бокал. На полке один чистый остался, остальные не мыла с субботы. Посудомойка умерла год назад, а возиться вручную лень. Пусть накопится куча — тогда мою. Бутылка открывается лёгким щёлком, и я на пять секунд закрываю глаза: аромат кислого фруктового мармелада. Если рай имеет запах, то вот он, в самой дешевой версии.
Наливаю ровно до середины. Пробую маленький глоток: язык жжёт, будто залили йодом. Вдох-выдох. Становится теплее, внутри размывает границы. Одна рука помешивает кофе-мясо, другая держит бокал. Я автомат теперь: ужин за пятнадцать минут, тарелка на столе, ноутбук, сериал, еда – вино.
Я не алкоголик, шепчу внутреннему обвинителю. У алкоголиков лица красные, глаза мутные, они с утра похмеляются, трясутся. Я же держу дозу: один бокал, иногда два, никогда утром. Работа страдает? Нет. Значит, всё под контролем. Я юрист внутри, умею подтасовывать доказательства: бутылка в месяц? не смеши, сто полных бутылок в год – это, конечно, никак не бутылка в день. Триста шестьдесят пять по сто пятьдесят миллилитров — подумаешь, пятьдесят четыре литра. В масштабах планеты зёрен.
К одиннадцати сериал заканчивается. Гречку не доела. Бокал почти пуст. Холодильник манит: ещё полглотка — чтобы до ровного нуля. Наливаю до риски, встаю у окна. Снег летит крупными хлопьями. В темноте людей почти нет, только пара собачников. Чем они хуже меня? Но у них домой ведёт хриплая собака, которая захочет гулять и утром, и завтра, и послезавтра. У меня дома — холодильник, комп, бутылки в шкафчике под обувь. Я однажды поскользнулась на них – как на прогнивших ступенях. С тех пор выношу регулярно, чтобы не скапливались. Но перед выносом фотографирую на смартфон: доказательство самой себе. Потом удаляю.
Заметка в телефоне называется «Бутылки (стыд)». Вчера в столбце снова «1». Позавчера тоже. Месяц закрывается числом «26». В прошлом году январь был «19». Прогресс. Я глажу экран пальцем: улучшение. Внутри затаившаяся боль смеётся тонко: уменьшила? Да просто дороже стало. Триста граммов стоят, как двести раньше. Экономия ведёт к снижению дозировки, а язык тем не менее ощущает недостаток через час. Когда организм привык к вечерней волне, без неё становится тихо до паники.
Эта тишина — ключ. Я боюсь её. В тишине слышно, какие слова я давно не произносила вслух: мама, я устала; Петя, давай обнимемся; жизнь, дай мне паузу. Мама в другом городе, говорит: «Когда ты уже найдёшь мужа?». Петя – бывший, три года назад ушёл, сказал: «Ты как тенёк после заката, всё холоднее и холоднее». Работа требует только отчётов и KPI. Вина не задаёт вопросов. Вино – единственная горячая ладонь на затылке.
Я доедаю гречку без вкуса, выпиваю остаток в бокале, мою тарелку. Бокал оставляю: пусть пропахнет, завтра ополосну, вечером снова пригодится. Чищу зубы, смотрю в зеркало. Лицо серое. Уголки губ увядают как фотобумага, забытая на солнце. «Привет, алкоголичка», – шепчу отражению. Оно не спорит. С недавних пор я называю себя так, чтобы не прятаться за «винолюб». Есть любители велосипедов, есть любители красок. Я – любитель побега. Алкоголичка – звучит чётко, режет слух. Значит, правда.
В постели прохладно, батареи режут экономию управляющей компании. Кутаюсь в плед, тянуся за книгой – брошенной на середине, потому что глаза плывут после «бокала». Вместо чтения листаю телефон. Рекламный баннер: «Тридцатидневный марафон трезвости». Нажимаю. Вижу лица – улыбаются, держат стаканы с водой и лаймом, делятся хэштегами #янемогуноястараюсь. Закрываю вкладку. Там люди бегают утром, снимают сторис в спортзале, готовят смузи. Лаймов у меня нет, зато в ящике — запасное «пино» на завтрашний четверг. Смысл марафона? Тридцать дней без бутылки – и что, жизнь станет наливным яблоком? Работы будет меньше? Люди перестанут исчезать? Кому всё это доказывать?
Темно. Откидываюсь на подушку, слышу собственную кровь в ушах. Галоп гаснет, курсирует теперь в желудке: вино растворяет гортань, живот, шевелит нервы. И вдруг тихая мысль: а если всё-таки перестать? Пауза. За ней другая: зачем? Ради фигуры? Ради маминого «гордиться»? Ради того, чтобы доказать бывшему, что я не холодная? Это чужие пути. У меня — пустота, и бокал её украшает, как хрупкую вазу на середине голого стола.
Тело тяжелеет, но сон не приходит. Из кухни пахнет вином: открытая бутылка осталась на столе. Пол-бутылки, почти целая. «Оставь до завтра», – шепчу себе. Но голос глубже отвечает: «Сейчас только один маленький глоток, чтобы быстрее заснуть». Поднимаюсь, иду босиком – линолеум прохладный. Наливаю миллиметр в тот же немытый бокал. Даже не сяду, стоя выпью. Ящик запищал – ветра из окна, забытого приоткрытым. Всё вокруг — декорации: бутылка, бокал, сырой воздух. Сделала глоток. Кислотой по горлу, теплом в грудь. Кажется, сердце остановилось на долю секунды, будто ждало подпитку.
Возвращаюсь к кровати, падаю, тело словно перекошенный железный мост, издаёт хруст. В полусне вижу себя в коридоре: горка бутылок, я их укладываю пирамидой, как строят скелеты в страшных музеях. На каждой этикетка — дата, и все даты одинаковы: «Сегодня». Я строю, они падают, стучат, бьются, осколки режут ноги. Просыпаюсь в холодном поту. Часы – 4:27. То ли осколки привиделись, то ли мочевой пузырь позвал. Встаю, иду в ванную, пью воду из-под крана. Горло ноет, хочется плакать. Но слёз нет. Есть только солёный вкус на губах и болото в животе.
Возвращаюсь под одеяло. Шепчу: «Помоги мне кто-нибудь». Эхо в пустой комнате повторяет: «нибудь…». Помощь не приходит. Но в воздухе, между остывшим телом и потолком, появляется тонкая жила тишины. Не страшной, а плотной, как вата. Я думаю: когда-нибудь я могу лечь в эту тишину трезвой. Не завтра, не послезавтра. Но если признала – уже начала шаг. Винная волна захлестнёт ещё сотню раз, но где-то дальше будет вечер, где я налью воду и не сорвусь. Не во имя лаймов, не во имя марафона, а просто потому, что захочу услышать мир без гулкого бокала.
Я кладу руку на живот и впервые за долгое время не думаю, сколько бутылок уничтожила за год. Думать об этом бессмысленно: они уже мёртвые, похоронены в мусорных баках за домом. Важно, сколько я не уничтожу завтра. Это пока одна – и пусть останется одной. Пока так.
Просыпаюсь будильником. Тошнит, но меньше. На календаре по привычке беру красную ручку. Ставлю крест? Нет. Сегодня клетка останется пустой. Посмотрим,каким цветом она заполнится к полуночи.
Набираю кофе, и вдруг вместо подташнивающей надежды ощущаю необычное чувство – почти смех: внутри меня живёт крошечная, дрожащая, но живая собачка, которая всё-таки хочет выйти гулять на утренний снег, а не ждать, когда хозяйка допьёт бокал. Я открываю окно. С улицы тянет морозом, выдыхаю пар и шепчу: «Ладно. Попробуем». Собачка завиляет хвостом завтра, послезавтра – или умрёт. Но я хотя бы подержала её за ошейник.
Это ничего не значит, кроме одного: я ещё не пустая бутылка.