Кристиан VII находил утешение в бесконечных оргиях, в уличных драках, в унижении подданных. Придворные тайно рассказывали, как он избивал своих пажей ради забавы или притворялся нищим, чтобы вызывать недоумение у народа. Но за всем этим балаганом пряталась страшная усталость.
Однажды ночью, в приступе тоски, он доверился своему камердинеру:
— Я — король, но мне тесно в этом теле. Я хочу улететь... как птица. Но кто даст мне крылья?
Доктора констатировали: "душевное расстройство", но никто не знал, как помочь.
Начало:
Кристиан VII Безумный: Детство в королевской клетке. Часть 1
Кристиан VII Безумный: Свадьба в полночь разума. Часть 2
Глава I. Пылающее зеркало мира
Весна 1768 года. Королевский флаг Дании реет над сверкающими крышами Копенгагена. Кареты запряжены, сундуки нагружены. Пятьдесят пять человек — свита, охрана, слуги, дипломаты, врачи — окружили молодого монарха, готового отправиться в путешествие по Европе.
Король сидел у окна своих покоев и, прикрыв глаза, вдыхал солоноватый утренний воздух.
«Они надеются, что Европа исцелит меня. Как будто города лечат, а не люди. Как будто под другими небесами я перестану быть собой…»
Он не хотел ехать. И хотел. Он жаждал свободы, но не знал, что делать с ней, когда получит. Он ехал искать воздух, от которого не болит грудь, и людей, у которых не дрожит голос.
Сквозь города и границы их вела дорога: Шлезвиг, Ганновер, Нидерланды — и наконец, пролив, где ветер швырялся, как бездомный пёс. Англия. Лондон. Город дымный, тяжёлый, будто каждый дом хранил в себе тысячу невысказанных историй.
Англия
Король Георг III, брат жены Кристиана, встретил юного короля с улыбкой на устах и тревогой в глазах. Он уже слышал о его буйствах, о странностях, о шепоте Копенгагена.
— Сколько дней он у нас пробудет? — спросил Георг тихо, обращаясь к герцогу Йоркскому.
— Сколько сможет пробыть без… эксцессов, Ваше Величество, — ответил тот с сухим поклоном.
Но визит прошёл мирно. Даже торжественно. Кристиан выглядел, по мнению английской знати, «обаятельно странным». Он дарил розы слугам, устраивал маскарады, танцевал под собственный смех.
На приёме он подошёл к герцогу Йоркскому и вдруг сказал:
— Вы думаете, я глуп. Но я просто устал. Не от власти, нет — от ожиданий. Даже воздух здесь требует от меня быть величественным.
Однако по ночам...
— Вперёд! В Сохо! Вниз по Тоттенхэм-Корт! — кричал он друзьям, графу Хольку и Осборну.
Они бродили по борделям, рвали шторы в гостиницах, били зеркала в трактире у Белого Льва. Утром Кристиан держал в руках дубинку городского дозора и смеялся:
— Я победил. Сегодня ночью — я был королём улицы!
Франция
Париж встретил его как принца света.
— Le Roi du Nord! — восклицала толпа у Пале-Рояля.
Король Дании был внуком Георга II и к тому времени уже снискал репутацию покровителя искусств и философии. Сам он мечтал лишь об одном:
«Я хочу видеть их. Тех, кто пишет, кто мыслит. Не тех, кто приседает передо мной.»
Через своего посланника барона Гляйхена он организовал аудиенцию. И вот, 20 ноября 1768 года, в апартаментах короля стояли: Дени Дидро, Жан Д’Аламбер, аббат Вуазенон, Жан-Франсуа Мармонтель, а также физики, поэты, философы, академики.
Кристиан обошёл каждого, улыбался, вспоминал их труды, цитировал строки.
— Господин Дидро… Ваши Pensées philosophiques сделали меня менее одиноким. Пусть даже я и не всегда понимал каждую мысль.
— Вы — первый монарх, который это сказал, — ответил Дидро с лёгким поклоном.
— Ваше Величество, — добавил Д’Аламбер, — мы говорим не ради красоты. Мы говорим — чтобы освободить разум.
— Освободите и мой. Он в цепях с тех пор, как я надел корону.
Вечером, в своём кабинете, Кристиан записал в дневнике:
«Они слушают. Они не смеются. В Париже меня принимают всерьёз».
Позже Д’Аламбер писал Вольтеру:
«Он говорил почти только о вас. Гораздо охотнее бы встретился с вами, чем посещал все эти приёмы. Его благодарность за мою речь была искренней — но, как вы понимаете, это вызвало ярость врагов философии. И пусть... это была честь.»
Целый месяц Кристиан жил в Париже, как в мечте. Он посещал театры, фарфоровые мастерские, Гобеленовую мануфактуру, Три академии — в одной из которых Д’Аламбер читал речь в его честь. Он ел с рабочими, смеялся с актёрами, спорил с историками.
«Если бы я родился простым студентом в Париже — был бы ли я счастлив?» — думал он.
Глава II. Встреча в Альтоне, изменившая всё
Но всё было временным. Дания ждала. А за ней — старая боль. Путешествие должно было длиться два года, но растаяло за восемь месяцев. Потрачено было 250 000 риксдаллеров. Они возвращались. Кортеж Кристиана сделал остановку в Альтоне, пригороде Гамбурга.
В небольшом трактире в Альтоне, под сенью туманного вечера, 31-летний доктор Иоганн Фридрих Струэнзе раскрыл пыльный том трудов Вольтера. Он не знал, что сегодня произойдёт то, что изменит его судьбу.
В комнату вбежал слуга, переминаясь с ноги на ногу:
— Его Величество… требует врача.
Струэнзе медленно поднял голову.
— Король? Король Дании?
— Да, сударь. Он… не в себе.
Позже, в холодной, плохо освещённой комнате, Кристиан VII сидел, втянув голову в плечи, рассеянно листая страницы книги, которую держал вверх ногами. Когда вошёл Струэнзе, король поднял глаза:
— Ты… умеешь слушать, доктор?
— Да, Ваше Величество. Особенно — когда говорят глупости, — ответил тот, слегка усмехнувшись. — Я слушаю, чтобы отличить болезнь от истины.
— А ты читал Вольтера?
— Я читал его и спорил с ним. Иногда даже побеждал.
Кристиан захохотал, неожиданно искренне. С этого вечера между ними завязалось странное, напряжённое, но дружеское общение. Кристиан говорил, Струэнзе слушал. Иногда — наоборот. А иногда — молчали вместе.
Глава III. Возвращение в клетку
Кристиан вернулся в Копенгаген 14 января 1769 года. Но он уже был другим. В его покоях теперь лежала книга Вольтера, а не оружие. А в сердце — тень разума, которую он встретил не на троне, а в пути.
«Я видел, каким может быть мир. И каким — быть не должен. Теперь я знаю: моя болезнь — это не слабость. Это зеркало. И если я в нём увижу зло — я должен быть первым, кто разобьёт его.»
И он подписал приказ на возведение статуи Вольтера. Но вскоре силы оставили его. Всё, что он испытал во Франции, стало лишь сном наяву.
— Там он был как солнце, — говорила Каролина Матильда своей фрейлине, — а теперь вновь становится тенью.
А сам Кристиан, стоя однажды у окна зимнего дворца, сказал тихо:
«Пока я говорил с Дидро — я был человеком. А потом снова стал королём. Мне бы никогда не возвращаться.»
Но короли не бегут. Даже от себя.
И во дворце Кристиансборг, среди тяжёлых гобеленов и отзвуков шагов по мраморным залам, Кристиан VII принял того, кого встретил в Альтоне — человека, в котором ощутил нечто большее, чем просто учёность и острый ум, — родственную душу, чьё присутствие пробуждало в нём ясность и странное утешение.
Глава IV. Вирус, корона и доверие
Осенью 1769 года над Копенгагеном повис страх. Эпидемия оспы уносила жизни сотен, в том числе детей. Каролина Матильда бледнела с каждым сообщением из госпиталей.
— Доктор Струэнзе, — её голос был твёрд, — мой сын, кронпринц… он слаб. Я не могу потерять его.
Струэнзе поклонился.
— Я был главным врачом Альтоны. Там я уже применял… прививку.
— Прививку?! — она вскочила. — Это опасно?
— Всё опасно, если не верить. Но шанс спасти ребёнка — реален.
Маленький Фредерик вскоре был привит — и выжил. А вместе с его здоровьем расцвело то, что до сих пор было спрятано под суровыми взглядами — доверие, тепло, и нечто большее.
Доктор Струэнзе — немецкий врач, который стал для короля единственным другом, прочно обосновался при дворе.
— Ваше Величество, вы не сумасшедший. Вас просто слишком долго заставляли молчать.
Кристиан верил ему.
Глава V. Новый человек у трона
Королевский двор Копенгагена, начало 1770 года. Январская стужа обнимала дворцовые стены, но внутри происходили куда более резкие перемены, чем за окном. В прихотливом сумраке комнат, в глухих коридорах власти, начиналась драма, которая перевернёт Данию.
Король Кристиан VII сидел у окна, медленно вращая в пальцах перо. За стеклом — инеем опутанные деревья, над ними серая лента облаков, будто покров над усталой страной. Он провёл рукой по лбу. Мысли текли беспорядочно, рвались, спутывались.
«Они все шепчутся... вечно шепчутся. А он — он не шепчет. Он говорит прямо. Он улыбается мне. Как лекарь — но уже не с микстурой, а с мечтой. Это... утешает. Или пугает?»
Дверь отворилась бесшумно. На пороге возник Иоганн Фридрих Струэнзе — высокий, сухой, с лицом мыслителя и походкой чиновника. Он поклонился, но не низко — лишь слегка склонил голову, как равный перед равным.
— Ваше Величество, кабинет ждёт решения. Подпись по распоряжению о свободе печати... и по упразднению титулов. Всё готово.
Кристиан поднял на него взгляд. Улыбнулся — слабо, но искренне.
— А это... принесёт пользу?
Струэнзе приблизился.
— Это сделает Данию страной просвещённой, Ваше Величество. Страной, которую уважают не за силу, а за разум. Печатное слово будет свободным, народ — просвещённым, титулы — не обузой, а честью, если будут заслужены. Подпишите — и мы начнём новую эпоху.
Кристиан колебался. Где-то в глубине слышался голос матери, придворных, шёпот Холька... Но потом — всплывали имена: Дидро, Д’Аламбер, Вольтер.
«Я видел их. Я говорил с ними. Они не боялись говорить. Я был с ними — не как король, а как человек среди людей. Неужели теперь отступить?»
Он взял перо. Подпись легла чётко и неожиданно твёрдо.
Тем временем Струэнзе постепенно убирал старых министров, перекраивал органы власти, переписывал законы.
— Я даю стране свободу слова, — говорил он Каролине. — Я режу гнилое. Революция не всегда выглядит, как пламя. Иногда — как чернильное перо. Я не хочу больше лечить тела, я хочу лечить государство.
Глава VI. Свет и тень Струэнзе
С этого момента Струэнзе уже не просто советовал. Он управлял. Он упразднил Королевский совет, отстранил старых министров: Бернсторфа, Ревентлоу, Тотта, Мольтке — ссылаясь на "необходимость ведения дел на немецком языке". Отныне все прошения шли через него. А сам Кристиан, всё чаще и чаще, просто кивал — или молчал. Он стал тенью в собственном дворце.
Брандт — новый телохранитель, новый надзиратель — сменил Холька. Он не смеялся, он приказывал. И когда король подолгу не спал, метался, говорил с зеркалами — Брандт мог схватить его за плечи, встряхнуть. Один раз ударил. Слуги молчали. А король заплакал.
«Я больше не король. Я узник. Или... ребёнок в чужой игре. Только Струэнзе не кричит. Он... верит во что-то. А я?»
Кристиан пытался поговорить с бывшим лекарем.
— Он дерётся, как пьяный мясник, — сказал Кристиан в припадке. — А ты, Струэнзе, ты меня прячешь, как куклу в сундуке.
— Я берегу тебя от мира, — ответил доктор спокойно. — Мир не пощадит.
— Ты пугаешь меня. Ты — змея…
Каролина Матильда всё чаще находила утешение в беседах со Струэнзе. Молодая женщина, измученная холодом брака, увидела в нём свет. Однажды Кристиан застал их вместе в саду. Они стояли слишком близко, слишком тихо шептались. Он увидел их взгляды — тёплые, живые, чего у него с женой никогда не было.
Той ночью он сидел один, обхватив голову руками.
"Я снова один... Навсегда," — шептал он, пока за окном плыл холодный ночной туман.