— Он всё время смотрит в угол, — пробормотала одна из кормилиц, крестясь, — будто кто-то там стоит.
— Тсс, не говори так, — прошипела старшая гувернантка, — ты не знаешь, кто может услышать.
ГЛАВА I. РОЖДЕНИЕ ТЕНИ
Копенгаген, Дворец Кристиансборг. 29 января 1749 года. Ночь.
Мрачный свет свечей освещал спальню королевы Луизы. Сквозь стену пробился резкий крик новорождённого. В комнате на минуту стало почти тихо — как в часовне после молитвы.
— «Мальчик!» — прошептал один из врачей и взглянул на отца.
Фредерик V, король Дании и Норвегии, вздохнул с облегчением.
— Живой? — спросил он коротко.
— Крепкий голос, Ваше Величество, — ответила акушерка. — Родился в добром здравии.
— Крещение через два часа. Он наследник.
В мраморных залах дворца эхом отдавались крики новорождённого. Рядом стояли придворные дамы и сановники, склоняя головы — родился наследник престола, мальчик, которому предстояло стать королём Дании и ... потерять себя задолго до короны.
Королева Луиза, едва оправившись от родов, лежала на широком ложе под пышным балдахином. Её лицо было бледным, но спокойным. В руках она держала новорождённого сына, завернутого в тонкий шелковый саван, украшенный королевскими гербами.
— Кристиан… — выдохнула она, чуть слышно, словно желая, чтобы имя само укоренилось в ребёнке, дало ему корни, которых ей самой не хватало в этом чужом, холодном дворе. — Он будет жить.
Возле неё стоял сам король Фредерик V. Высокий, утомлённый, в парадной мантии, он смотрел на ребёнка с выражением смеси облегчения и опасения. У них уже был сын, но его не стало два года назад. Его тоже звали Кристиан. Проклятые имена королей, что повторяются, как тени.
— Да будет так, — произнёс он, как судья, подписывающий приговор, — наш наследник.
Слуги и придворные уже сновали по мраморным залам, готовясь к церемонии крещения. Всё должно было быть выполнено по строгому порядку — пусть ребёнку не исполнилось и двух часов от роду.
Когда священник возложил ладонь на лоб младенца и произнёс: «Christianus natus est» — «Кристиан родился», — зал вздохнул почти с облегчением. Всё, как должно быть. Всё на своих местах. Новый принц Дании и Норвегии. Сын короля. Внук Георга II. Ветка в старом европейском дереве, где кровь и честь переплетены узлами, часто не дающими дышать.
Но никто в этот момент не знал, что в этой крохотной груди уже живёт что-то хрупкое. Что в этом взгляде, ещё не способном различать лица, уже зреет боль. Один только пожилой камердинер, державший свечу у алтаря, наклонился и прошептал:
— Пусть будет любим, хоть немного. Иначе всё это... зря.
И свеча вздрогнула от сквозняка, как будто тоже знала, каким будет путь у этого мальчика — путь света, растаявшего в тени.
ГЛАВА II. ЛАБИРИНТЫ СТРАХА
Во дворце Кристиансборг не было недостатка в роскоши — ни в зеркалах, ни в коврах, ни в пышных гостиных, где говорили больше по-французски, чем по-датски. Но в этих залах, отделанных резным деревом и портретами предков, Кристиан рос одиноко.
Его мать, королева Луиза, умерла, когда ему было всего пять.
— Не плачь, принц, — говорила няня, сжав его ладонь у высокой кровати, где тускло дымила свеча. — Твоя матушка теперь с Богом. А ты у нас храбрый мальчик, не так ли?
Но он плакал. Тихо. Сдержанно. Словно уже понимал: в этом доме чувства не приветствуются. Здесь ценится стойкость — пусть даже маска стойкости трещит изнутри.
Мальчик всё чаще сидел один в мраморном зале, смотря на безжизненные портреты.
— Мама... я хороший? — шептал он в пустоту.
Ему никто не отвечал.
После Луизы пришла королева Юлиана Мария — новая жена отца, женщина с лицом, как картина, написанная в серых красках. Её сын, тоже Фредерик, с детства был любимцем матери, оберегаем, словно фарфоровая статуэтка. А Кристиан — чужой. Наследник, но не любимец. Тот, кто мешает.
— Он слишком нервный, — говорила Юлиана мужу, когда двери были закрыты. — Его мимика, его блуждающий взгляд — он странен. Возможно, он не готов к престолу.
Фредерик V в ответ только глотал вино и делал вид, что не слышит. Он сам чувствовал неприязнь к Кристиану. Мальчик был слишком чувствителен, слишком склонен к мечтам, слишком не такой, как хотелось бы.
Наставником ему был назначен граф Дитлев Ревентлоу — человек жёсткий, прямой, с прусской выправкой и телом, как из гранита. Ему не нравилась нервозность Кристиана, его непослушные жесты, его желание уединяться.
— Принц должен быть не поэтом, а государем! — рычал он и хлестал указкой по столу, когда мальчик отвлекался от скучных, зубодробительных уроков. — Руки на колени! Взгляд прямо! Повторяй по-немецки!
Кристиан старался. Сжимал кулаки под столом. Повторял. Плакал по ночам, но никто не знал об этом. Никто не хотел знать.
Учителя отчитывались о странностях мальчика. Он часами разговаривал сам с собой, смеялся без причины, замирал, глядя в пустоту.
— Ваше Высочество, позвольте продолжить урок! — строго произносил гувернёр.
Кристиан рассеянно смотрел в окно и шептал:
— А вон там... видите? Там гуляют души…
Единственной отдушиной был швейцарец Элиас Ривердил, учитель французского языка и литературы. С ним Кристиан разговаривал часами — о книгах, о Плутархе, о Вольтере.
— Вы думаете, люди могут быть счастливы? — как-то спросил Кристиан, сжав в пальцах перо.
— Не все, Ваше Высочество. Но тот, кто ищет истину, хотя бы знает, зачем он страдает, — ответил Ривердил тихо.
Однако добрый учитель вскоре исчез. Ревентлоу нашёл причину отстранить его — «излишне мягкий, подрывает дисциплину». И Кристиан снова остался один.
— Убери эти глупости! — рычал Ревентлов, вырывая у Кристиана томик Вольтера. — Это не подобает принцу!
— Но... он пишет о справедливости...
Хлёсткий удар и кровь на губах.
— Ты будешь подданным королевской дисциплины, не этих бунтовщиков! — бросал граф.
У него были странные моменты — вспышки гнева, за которыми следовали часы молчания. Иногда он хохотал один в коридоре, а затем падал без чувств. Врачи шептались: «эпилепсия». Другие — более осторожные — говорили: «умственная нестабильность». Но никто не говорил это в открытую. Он был принцем. Он был будущим королём.
Когда ему исполнилось пятнадцать, Юлиана Мария сказала:
— Он — тень. Мы строим корону для тени.
А в это время сам Кристиан сидел в одиночной галерее дворца и смотрел, как ветер рвёт знамёна на башнях.
— Я — не тень, — шепнул он, не веря сам себе. — Я... я тоже человек.
С годами у Кристиана всё чаще стали проявляться судороги, приступы, страхи. Эпилепсия, а затем — признаки безумия. Но иногда его ум просветлялся: он свободно говорил на французском, немецком и, в отличие от своего отца, на датском.