Кристиан не знал, как любить. Он дразнил жену, пропадал в борделях, унижал её на глазах слуг.
Начало этой истории:
Кристиан VII Безумный: Детство в королевской клетке. Часть 1
ГЛАВА I. КОРОНАЦИЯ В ЛЕДЯНОМ СВЕТЕ
Вино на столах Копенгагена стало темней, чем кровь, а в залах королевского дворца всё чаще витал запах мускуса, пота и пролитого рома. Король Фредерик V, отец Кристиана, некогда блистательный и щедрый, всё больше тяготел к мраку. Его разврат стал привычкой, а весёлость — маской над усталостью. Женщины сменяли друг друга, кубки опустошались с нарастающей скоростью, и всё чаще монарх засыпал не в своей опочивальне, а на полу, в объятиях забвения.
Он почти не замечал Кристиана — худощавого, сдержанного мальчика, вечно прятавшего глаза и вздрагивавшего от каждого громкого голоса. Мальчик был тонок, словно его душа едва держалась в теле, а тело — в этом мире. Иногда, без предупреждения, он падал на пол, бледнея, бьющийся в припадке, словно какая-то сила внутри него вдруг вырывалась наружу.
— Это дьявол, — шептали слуги, крестясь.
— Это болезнь, — твердила старая кормилица. — Он просто... слишком чувствителен. Как свеча на ветру.
Фредерик равнодушно махал рукой. — Пусть лечат. Или молятся. Главное, чтобы не мешал.
К 1766 году сам король Фредерик стал бледной тенью того, кем был. Его голос дрожал, походка шаталась. В спальне царило тяжёлое дыхание смерти. 14 января, в глухую и снежную ночь, Фредерик V испустил последний хрип. Ему было всего 42. В коридорах дворца заглушённо плакали факелы, и никто не знал — рыдать ли, или облегчённо вздохнуть.
На следующее утро, когда утренний туман ещё клубился над Кристиансборгом, к балкону вышел юноша в чёрном бархате, лицо его было бледно, губы — сжаты, глаза смотрели вдаль, будто туда, где ещё звучало эхо ушедшего отца.
Глашатай воздел руку.
— Да здравствует Кристиан Седьмой, король Дании и Норвегии!
Площадь взорвалась возгласами. Снег, словно пепел, падал на шапки и флаги.
А юный король стоял, не шелохнувшись. Он был один. Слишком молод, чтобы понимать цену власти. Слишком болен, чтобы нести её. Слишком забытый, чтобы знать, к кому обратиться. И всё же — он был королём.
В 1766 году, в возрасте всего семнадцати лет, Кристиан VII взошёл на трон. Церемония была роскошной, зал наполняли фанфары и запах ладана, но сам юный король выглядел потерянным.
— Ты теперь — сама власть, — сказал ему премьер-министр Бернсторф, когда над его головой водрузили корону.
Кристиан вздрогнул. — Власть? — Он чувствовал только тяжесть.
На приёме после коронации Кристиан танцевал вяло, словно марионетка в руках чьих-то незримых нитей. Придворные шептались за его спиной:
— Говорят, он болен разумом...
— Неужели такому человеку управлять страной?
Кристиан слышал их. И смеялся, но этот смех был горьким и пустым.
ГЛАВА II. БЕЗМОЛВНЫЙ ТРОН
Ветер гулял по галереям Кристиансборга, проникая сквозь щели между вековыми камнями, нашептывая дворцу свои тайны. В тронной зале стоял юный король — не выше плеча взрослого мужчины, с бледным, почти прозрачным лицом и пустым взглядом, в котором тускло отражалось золото королевских гербов.
— Ваше Величество, всё готово к встрече с Советом, — проговорил камергер, склонившись с легким поклоном.
Кристиан VII не ответил. Его рука судорожно сжала край резного подлокотника трона, и в его глазах промелькнула невыразимая тревога — будто весь мир был бесконечной комнатой с зеркалами, в которых он не узнавал себя.
"Они снова будут говорить медленно, будто я идиот. Они смотрят сквозь меня... Я слышу, как шепчутся стены, как смеются часы..."
— Уведите их, — прошептал он наконец. — Я не хочу слушать эти гниющие речи. Пусть правят сами... я буду курить.
Так проходили дни. Трон — символ власти — всё чаще пустовал, а власть текла, как вода, между пальцами — к тем, кто дергал за невидимые нити: Бернсторф, Ревердиль, Хольк... Сегодня один, завтра — другой.
ГЛАВА III. КОРОЛЕВА, ПОЦЕЛОВАВШАЯ БЕЗУМИЕ
Она пришла в его жизнь как фарфоровая кукла в коробке с печатью из Англии — принцесса Каролина Матильда, сестра британского короля Георга III. Пятнадцатилетняя, с тонким голосом и большими глазами цвета мятной росы.
Их встреча перед свадьбой была короткой. Он коснулся её руки и, глядя в сторону, сказал:
— Вы... холодные, как снег. Но я научу вас смеяться, — голос его дрожал.
Каролина опустила глаза, почувствовав: что-то здесь не так.
Их свадьба была блестящей церемонией — цветы, фанфары, речи. Только двое главных героев этой пьесы были мертвы душой: один — от одиночества, другая — от страха перед будущим.
— Вы... и правда мой муж? — спросила она, глядя на него в вечер их свадьбы, в Кристиансборге.
— Муж? — повторил Кристиан, рассеянно прикасаясь к своей шейной ленте. — Не знаю. Иногда мне кажется, что я дерево. Иногда — что я ветер. А ты кто?
Она смотрела на него в замешательстве, как ребёнок, которому показали изуродованную игрушку. Свадебные торжества длились месяц, но она уже знала — веселье здесь поверхностное, как позолота на тронной двери...
Их брак быстро превратился в фарс. Кристиан всё чаще проводил ночи в борделях, устраивая дикие развлечения.
Когда Каролина попыталась упрекнуть его, он, качаясь, засмеялся:
— Ах, моя королева! Разве можно укротить ветер? Разве можно запереть безумие в клетку?
Она в слезах выбежала из комнаты, а он остался сидеть у окна, глядя в ночь.
— Он не прикасался ко мне уже четыре недели, — шептала Каролина Матильда своей фрейлине Луизе фон Плессен. — Только смотрит в угол и разговаривает с тенями.
Ночь. Король, шатаясь, вошёл в покои королевы. Его глаза были пусты.
— Ты... носишь моё имя, — сказал он тихо, почти с изумлением. — Что ты делаешь здесь?
— Я жду тебя. Только тебя, — ответила Каролина, подавляя дрожь. — Пожалуйста, останься. Хоть раз...
Он коснулся её руки, неловко, как чужой. Той ночью всё случилось.
28 января 1768 года, в покоях Кристиансборга, под звуки рождественских колоколов, на свет появился мальчик — Фредерик. Законный наследник, будущий король.
Кристиан стоял у детской колыбели, глядя на спящего младенца.
— Он настоящий? — спросил он Ревердиля. — Или это тоже иллюзия?
— Нет, Ваше Величество. Он ваш сын. Живой.
Глава IV: ПИР ВО ТЬМЕ
Коридоры Кристиансборга были наполнены затаённым шёпотом. Куда ни ступи — шелест мантии, взгляд исподлобья, и за этим всем — борьба. Не за престол, нет. Он уже принадлежал Кристиану. Борьба шла за него самого.
Его странности становились всё более пугающими. Он мог внезапно встать на королевском совете и закричать в пустоту или часами мыть руки, шепча о невидимых пятнах грязи.
Вечером же Кристиан был уже другим. В полутьме зловонной харчевни он смеялся, разбрасывая деньги.
— Катрина! — закричал он, хватая за руку женщину в высоких сапогах. — Гони нас, как псов, к следующему борделю. Я сегодня охоч до падения!
— Уже бегу, ваше королевское ничтожество! — хрипло засмеялась Катрина-Сапог, хватая короля за ворот и таща к двери. За ними — граф Хольк, пьяный, как шпала, и лейтенант Осборн с кинжалом в сапоге.
Они шли по Копенгагену, как чума. Ворвались в трактир, разнесли стулья, швырнули графина в зеркало.
— Пусть знают, — хрипел Кристиан, — что король может быть грешным. И может быть Богом. Одновременно!
Он схватил булаву у сбитого с ног городского дозорного и, подняв её над головой, закричал:
— Эта ночь принадлежит мне!
Но дни после таких ночей были пустыми. Он сидел у окна в покоях, смотрел в серое небо. Руки дрожали.
"Они хотят моей души. Но я и сам не знаю, где она. Я есть? Или я — просто кукла в балагане?"
Когда Катрина была арестована и выслана, Кристиан не проронил ни слова. Только в ту же ночь он вновь вышел на улицы. Один.
И город вздрогнул, не зная — кого встретит в тени фонарей: юного монарха… или безумца с глазами, полными света и бездны?