Когда я прошёл собеседование в «Инвест-Трэнд Партнёрс» и вышел из лифта на двенадцатом этаже, первым делом увидел её: Лариса Сергеевна Ковалева, начальник отдела аналитики. На сайте компании значилось, что у неё два экономических диплома, степень CFA и какой-то приз за «точность прогнозов». Вживую она выглядела не как стеклянный кабинетный хищник, а как ледяная хребтовая гряда: высокая, прямые плечи, чёрные волосы, убранные в тугой пучок; губы почти без помады, взгляд — минусовая температура, от которой, тем не менее, захотелось снимать пальто и оставаться в одной рубашке. Расписав приказ о приёме, она сухо сказала:
— Чек-лист входных задач получите у Бориса. Срок — две недели.
Я кивнул, а мозг вместо «понятно» выдал внутренний оркестр: ради таких губ оставляешь столовые приборы и выбегаешь через окно. Я списал впечатление на переутомление: две недели искал новую работу — адреналин на максимум. Думал, пройдёт. Не прошло. На второй день заметил, что сижу на планёрке, гляжу на тонкую родинку у неё возле левого уха и не слышу, как она требует ревизии отчётов. На третий день Борис, мой наставник, хмыкнул:
— Андреич, выключи прожектор: прожигаешь дырку в шёлке.
Через неделю в отделе разнеслась история: новенький (то есть я) одиннадцать минут держал отчёт кверх тормашками, пока Ковалева разбирала показатели, — просто перепутал верх-низ, настолько уставился на её пальцы. Шутки «глазеешь на начальницу» стали фоном. А мне было не до смеха: я, тридцатисемилетний мужик, привычный к циферкам и резервам Себы, превращался в цимбальную обезьянку — хлопаю крышками, как только она проходит.
Один вечер, уже за полночь, я поймал себя на том, что высчитываю, сколько ступеней отделяет мой рабочий стол от её кабинета (двадцать восемь) и сколько секунд длится её обычный проход к кулеру (одиннадцать). Я открыл Word, хотел записать отчёт о проделанной работе, а вместо этого напечатал: «Лариса Сергеевна, у Вас самый невозмутимый профиль, но когда-нибудь он дрогнет и улыбнётся». Прочитал — стер, закрыл. Через час написал снова: «Ваша походка напоминает немецкие шеренги: ровно, точно, страшно красиво». Стер опять. В итоге получил пять страниц выдоха, где между формулами и отсылками к классикам бегало одно и то же слово: нельзя.
Но влюблённость хуже вируса: убивает дисциплину, а поражённый рад, что горит. Я начал путать колонки, пропустил дедлайн по отчёту для отдела рисков. Ковалева вызвала к себе. В кабинете пахло лавандой и принтерами. Она сидела строго прямо, руки на столе.
— Андрей, что с вами? Второй просчёт за три дня.
Объяснить «со мной вы» — невозможно. Я лепетал про адаптацию, она слушала ровно, никакой эмпатии. Отпустила с формулировкой:
— Либо собираемся, либо пишем заявление.
Я вышел с дрожью в руках. Но дрожь родилась не от страха увольнения, а от того, как она произнесла «собираемся» — будто командовала войсками. Я решил: надо либо признаться, либо уволиться. С узловыми компромиссами жить не умею.
Утром сел за компьютер, открыл шаблон «объяснительная». В шапке: «Начальнику отдела аналитики Л.С. Ковалевой». Далее:
«Уважаемая Лариса Сергеевна!
Сообщаю, что причиной моего падения эффективности... являются не объективные внешние факторы, а отсутствие возможности сосредоточиться в силу сложившихся личных чувств к Вам.
Я понимаю, что офис – не место для романтики; однако игнорирование эмоций приводит к ошибкам, которые вредят компании. В связи с этим предлагаю два варианта:
- Перевести меня в любой другой отдел, где наш профессиональный контакт будет минимальным.
- Если такой перевод невозможен, удостовериться, что Вы не возражаете против неслужебного общения вне работы.
В обоих случаях прошу рассмотреть вопрос в кратчайшие сроки.
С уважением,
Калугин А.А.».
Прочитал. Смеялся вслух: офисный Дон Кихот на стареньком кресле. Но всё равно распечатал, подписал, вложил в прозрачный файл. Перед кабинетом у меня сердце колотилось так, будто сдавал ЕГЭ. Стучусь.
— Войдите.
Подаю лист. Она берёт, читает. Лицо гранит. Секунда, две, вечность.
— Вы серьёзно?
— Да, — отвечаю, будто присягу.
Она положила лист на стол.
— Эмоции – ваше личное дело. Компания не является полем для амурных предложений. Перевода нет. А для романтики у нас не то место.
Я сглотнул.
— Хорошо.
— Отпустите ситуацию. И приступайте к работе, — заключила.
— Не могу, — сказал я. И, пока она удивлённо моргала, добавил: — Тогда напишу заявление по собственному.
Она чуть наклонила голову:
— Ваш выбор.
Я вышел. Закрыл дверь. Вздохнул: раздавленный и одновременно странно лёгкий. Пошёл к HR. Росчерк ручки под заявлением занял пять секунд. Две недели отработки мне простили: «на испытательном сроке можно уйти днём в день».
Собирал вещи молча. Коллеги гудели: «ты что творишь?» Я шутил: «Отлова любви в графе KPI не было». Борис кивнул понимающе:
— Сгорел на взлёте?
— Освободил ВПП, — ответил.
Когда вышел из офиса, сердце билось неравномерно: удар пропуск, удар. Навстречу шёл майский ветер, пахший пылью и поздней сиренью. Я бы соврал, сказав, что не больно. Больно. Но это была боль от оживления, а не от гниения. Дома открыл почту, написал Ларисе Сергеевне последнее письмо, не деловое:
«Спасибо за честность. Ухожу без претензий, но с благодарностью за то, что напомнили: сердце ещё работает».
Нажал «отправить», выключил ноутбук. Сел на диван и впервые за много лет улыбнулся без причины. Кажется, я проиграл всё – должность, перспективу, выдержку, – но нашёл доказательство, что во мне жив человек, а не механизм для сводных таблиц. Это, пожалуй, дороже любого контракта.
Короче, меня не перевели. Но я хотя бы попытался взлететь, вместо того чтобы всю жизнь считать винтики чужих самолётов. Смешно – да. Глупо – возможно. Зато по-настоящему.