Я проснулась в 6:14, как всегда, без будильника. Первое, что сделала – проверила телефон: перекат с подушки в ладонь, короткий взгляд во влажный свет экрана. Ноль уведомлений, только серое уведомление о погоде: «-3°, возможен мокрый снег». Мой день рождения начинается с прогноза, который не обещает ни солнца, ни бурь. Я лежала минуту, растягивая под одеялом онемевшие пальцы и думала: если сейчас выключить вай-фай, к вечеру будет легче, потому что никто и не вспомнит, а я не буду ждать. Но выключить не смогла – это как признаться самой себе вслух, что для мира меня сегодня не существует. Пусть телефон остаётся включённым. Пусть хоть мигает надеждой.
На кухне пахло вчерашним кофе. Я забыла слить гущу из турки, и за ночь она стала похожа на землю из-под ногтя. Открыла окно – холодная игла врезалась в щёку. Стояла, прислушивалась к улице: редкие машины, опоздавший школьник в шарфе. Никто не знает, что мне сорок два. Никто не должен знать – нет же какого-нибудь датчика, который улавливает возрастающую статистическую бесполезность человека.
Заварила новый кофе, насыпала кашу в белую миску. Кофе обжигает, кашу мажет по небу, ничего необычного. Иногда я представляю, как в фильмах, что кто-нибудь появляется за моей спиной, закрывает ладонями глаза: «С днём рождения!». Я даже вздрагиваю рефлекторно, как будто рука правда легла. Но глаза остаются открытыми – передо мной только холодильник, облепленный магнитами из дешёвых поездок в соседние области, куда я ездила три-четыре года назад с корпоративом. С тех пор коллектив сменился, поездки закончились.
Одеваюсь машинально: серый свитер, тёмные джинсы, пальто, которое купила прошлой зимой «на распродаже, для солидности». Волосы собираю в пучок, хотя пряди уже поредели. Когда была моложе, гордилась толщиной косы: могла перекрыть ею шею как шарфом. Теперь косу не заплести – волосы тянутся редкими нитями, и щиплет корни, если натянуть. Так что пучок – компромисс между приличием и правдой.
В троллейбусе пахнет старыми сиденьями и чьей-то мятной жвачкой. Кондуктор кивает – узнаёт меня, я каждый день езжу в одно время. Сажусь у окна, смотрю на дворы. Там дети цепляются за горку, кто-то ведёт пса, женщина торопится с пакетами. Ни одна из ролей не моя: у меня нет ребёнка, нет собаки, и пакеты с продуктами после работы – это просто вес, а не семейная забота. На втором кольце маршрут перекрыли аварийщики – полицейская лента, разбитая «Лада». Люди смотрят, фотографируют. Я ловлю себя на мысли, что завидую тем, кто делится событием, пересылая снимок друзьям. Смотри, тут авария! А мне показать некому. Вернее – можно прислать Вике, единственной, кто ещё держит со мной связь. Но если я отправлю фото, ей придётся ответить дежурное «ого», и обе почувствуем усталость от пустого диалога.
Офис встречает запахом принтера. На столе кипа заявок, жёлтый стикер: «Нужна сверка до обеда». Это писал Дима – начальник отдела и мой бывший семестр на физфаке, когда мне было девятнадцать. Тогда мы бегали на практику по ночам к телескопу, обсуждали Хокинга и смеялись. Теперь он шлёт мне стикеры. Вспоминая, я улыбаюсь, но улыбка не доходит до глаз. Дима давно женат на лаборантке из соседнего отдела, двое детей, ипотека. Он, может быть, помнит, что у меня сегодня день рождения, но в календаре корпоративных задач нет такого поля – возрастные мелочи не добавляют KPI.
До обеда – никаких звонков. Я проверяю почту на телефоне: рассылки, реклама, спам «скидка на крем 40+». Не открывая, удаляю. Захожу в соцсети: две поздравительные открытки от школьных одноклассниц, автогенерированные «добавить рамку и торт»; обе люди, которых не видела двадцать лет. Ставлю сердечко, даже не пишу «спасибо»: машинальная благодарность будто стирает последние остатки живого.
На обеденном перерыве коллеги сидят в маленькой кухне, греют макароны. Таня рассказывает, как сын упал с санок. Все хохочут – упал не больно, больше смеха. Меня Таня не зовёт, знает, что я часто «работаю» за столом. Я и правда остаюсь, не грею свой суп из пакета. Люди смолкают, когда я прохожу мимо, и я догадываюсь, что в их глазах я старшая, строгая, «тетя, у которой своя жизнь». Так было всегда: в двадцать пять я казалась мне сорокалетней студентам, а теперь – видимо, уже перешла рубеж невидимости. Кто-то однажды назвал меня «тетей из бухгалтерии», хотя я экономист. Смешно, я ведь до сих пор ловлю себя на подростковом жаргоне в голове, на желании надеть кеды, а не эти проклятые ботильоны. Но снаружи считывают – всё, зона «тетя», «из бухгалтерии», без нюансов.
После обеда Дима подходит:
— Лена, формы сдаём завтра. Успеваем?
— Управимся, — кивок. Он задерживается на секунду, будто что-то хотел сказать. Наверное, мозг откапывает где-то дату моего рождения, но в корпоративной спешке проще забыть. Уходит.
Четыре часа я корректирую цифры. Потом тишина офиса гаснет вместе с лампами. Люди рассасываются в тёмных коридорах. В гардеробной пахнет промышленной пылью. Я надеваю пальто. Внизу вахтёр дремлет, не поднимает голову. Никто, абсолютно никто, не говорит: «с днём рождения, Лена». И славно – не придётся изображать радость.
На улице уже вечер. Снег заканчивается, под ногами каша. Я иду в магазин. Привычная траектория: хлеб, яблоки, молоко. Но сегодня рука сама тянется к упаковке суши и бутылке белого. Белое я беру редко – чаще сухое красное из коробки. Но день рождения, значит нужна «маленькая радость». За кассой стоит подросток с розовыми волосами. Он сканирует покупки, бросает взгляд на моё лицо, потом на дату в паспорте – не проверяет, понятно, возраст. «С вас четыреста сорок пять». Я расплачиваюсь, забираю пакет.
Дома – первое, что делаю, ставлю бокал на стол. Осторожно наливаю. Белое пахнет цветочным сиропом. Суши выкладываю на маленькую доску, чуть соевого соуса, васаби. Сажусь за стол. Включаю музыку – плейлист из девяностых, чтобы пусть хоть что-то скажет: «Happy birthday to you». Звучит Джордж Майкл. Съедаю одну штуку, запиваю глотком. Алкоголь касается языка и расширяется теплом до плеч.
В это время вспоминаю первую дружескую компанию. Мне восемнадцать, мы сидим на траве у набережной, едим лаваш с колбасой, смеёмся без причины. У Кати длинные белые ногти, у Димы гитара. Меня тогда считали красивой – рыжие волосы, светлая кожа, смешок звенел. Прошло два десятка лет. Где Катя? В инсте выкладывает фото четверых детей. Где Дима? Живёт в Питере, два года назад лайкнул мою статью. А я? Я дальше средних кругов общения не вытянула. В большой город переехала, работу нашла, но всё «личное» растворилось, как сахар в чае, пока я считала, что «потом». Потом заведу семью, потом куплю собаку, потом рожу. Потом – есть хитрый календарь: он смещается, пока ты не пасуешь. А потом вдруг лопается, и внутри щёлкает: теперь это не «потом», это уже «уже не».
Звонит мама.
— Лёночка, солнышко, поздравляю! Устала на работе?
Голос её скрипучий, усталый, но старается звучать бодро.
— Нормально всё, — отвечаю.
— Кто-нибудь пришёл?
— Коллеги уезжали, дома ужинаю.
Она затихает: понимает, что одна.
— Ну, главное, чтоб здоровье. Там кто-нибудь, может, еще… — она хочет спросить о мужчине.
— Мам, всё хорошо. Работа, планы, не переживай.
Мы расстаёмся. Я не вру – планы действительно есть: завтра снова офис, на выходных — стирка, покупка продуктов. Планы — стеклянные баночки, расставленные на полке по размеру. Они не бьются, но и не заполняются живой водой.
Снова тишина. Я допиваю бокал. Второй раз наливаю меньше: вино быстро кружит голову на пустой желудок. В холодильнике пусто – кроме соевого соуса. Разогреть вчерашний суп? Вечер испортится вкусом кипячёной картошки. Закрываю дверь холодильника, слышу позади тихий звон – пустой стеклянный звук. Открываю шкаф в коридоре: внутри – аккуратная линия пустых бутылок. Сорок две штуки? Я не считаю каждый месяц, но примерно столько, сколько моих лет, хотя это совпадение. Я не коплю их сознательно, просто выбрасываю раз в пару недель – тяжело таскать. Они стоят, как солдаты, охраняя мой коридор от чужих шагов. Никто не приходит, кроме курьера.
Телефон вспыхивает: сообщение от Вики. «Лена, с Днюхой! Я с детьми, позвоню завтра». Смайлик. Я читаю и даже не злюсь: знаю, что завтра она не позвонит. Завтра будет водить дочь в бассейн, по пути забудет. Смайлик гаснет вместе с экраном.
Я думаю о слове «старость». Его обычно относят к восьмидесяти – седина, палочка. Но у меня ощущение, что старость – это когда перестают ждать тебя где-то конкретно. В двадцать тебя ждут в футуре, в тридцать – ждут начинающие дети, мужья, проекты. В сорок два я иду домой после работы, и никто не откроет дверь, не спросит «ты где была». Старость не в морщинах, а в отсутствии чьих-то ожиданий. Пить проще: вино ждёт всегда.
Допиваю вторую половину. Пятьдесят граммов остаётся – выливаю в раковину. Не хочу. Но понимаю: завтра снова куплю. Потому что вечером без этого нестерпимо: голова гудит от цифр, тело просит тепла. Вина достаточно, чтобы забыть, но недостаточно, чтобы исчезнуть. Я ясно чувствую опасность: если не перестану, однажды станет достаточно, чтобы не проснуться. Но желание исчезнуть не настолько сильное, как страх пустой тишины трезвого вечера.
В ванной стираю макияж. Морщинки в уголках глаз, на лбу мелкая сетка. Кто-то однажды назвал меня «старенькой тётей», когда я поправляла детишек в автобусе. Смешно: в душе я больше схожа с испуганной студенткой, забывшей билет.
В постели холодно. Я держу телефон. Хотела написать себе письмо в будущее, но пальцы скользят и вместо письма открывают приложение знакомств. Лента лиц: кто-то с собакой, кто-то в фитнес-зале. «Ищу серьёзные отношения», «не ищу приключений», «люблю путешествовать». Я листаю, как каталог товаров, и каждый профиль кажется рекламой вещей, которые уже сняты с производства. Закрываю приложение. Губы горькие.
Вспоминаю: в юности считала, что к сорока буду руководителем отдела, у меня дочь-шестиклассница, муж-программист. Я стану той «тётей», которой тогда так боялась, но у неё будет смысл: кому-то сдавать уроки, кого-то кормить. Сегодня ночью я та «тётя», но смысл не прилагается.
Сон приходит клочьями. Сначала вижу ночную дорогу и бреду босиком – мимо ездят машины, никто не подбирает. Потом – школьный актовый зал, я на сцене, а зрители исчезают по одному. Просыпаюсь в четыре утра. Горло сушит, язык как наждачка. Пью воду из кружки, иду смотреть в окно. Снег почти растаял. Свет фонаря выписывает на крыше машины золотые крошки. Кто-то где-то наверху, возможно, переживает своё одинокое сорок два. Мы все маленькие лампочки, втыкаем вилку в винную розетку, чтобы не погаснуть.
В четыре тридцать я снова засыпаю. Будильник сработает через два часа. Я готова прожить ещё один день в режиме «работа, цифры, суп из пакета». Сейчас не хватит силы на революцию. Но я впервые позволяю себе думать: можно хотеть другого, даже если не веришь, что получится. Желание – это не план, но оно теплее, чем пустота. У желания нет дедлайна, как у проектов.
К утру в голове остаётся одно простое решение: я не стану покупать сегодня бутылку. Сделаю чай с малиной и посмотрю кино с субтитрами, чтобы глаза читали, а не думали. Может быть, не выдержу и сорвусь завтра. Но сегодня – нет. Сегодня я позволю пустоте посидеть рядом и не заливать её этилом. Пусть молчит, пусть пугает. Я устала прятаться.
Телефон мигает: письмо от HR «приглашаем на тренинг “Новые горизонты”». Я хмыкаю – горизонты видно только тем, кто смотрит вперёд. Наверное, я ещё могу поднять голову. Не сразу, не высоко. Но на миллиметр.