Я узнала, что бывают семьи, где все смотрят на одного ребёнка с обожанием, не замечая при этом второго. У меня как раз такая: у нас есть «золотой» сын — мой брат Рома. Родители говорят, что нам повезло с ним, хотя весь мой жизненный опыт говорит, что «повезло» в этой семье только ему.
Я младше Ромы на год, но всю детскую жизнь ощущала, будто я вообще никакого значения не имею. Он всегда был ярче, заметнее. Родители восторгались каждой мелочью: Рома прочитал стих, Рома получил грамоту, Рома чудесно поёт, ой, какой способный мальчик! А если я приносила рисунок, мама говорила: «Отлично, положи на столик, я потом посмотрю». И это «потом» никогда не наступало. Поначалу я злилась, пыталась привлечь внимание: то сама рисовала ещё больше, то пыталась играть в сценки, заучивала стихи – всё зря. Мама, улыбаясь, кивала, но через минуту убегала, чтобы успеть на Ромин школьный концерт. На мой концерт не приходила — «извини, занималась с Ромой вокалом».
Я сначала думала: ну, брат у меня талантливый, ему это правда важно. Но чем старше становилась, тем больше рос у меня внутренний ком несправедливости. Если я спрашивала что-то или просила, мама говорила: «Подожди, тут Роме нужно». Как будто я вечная фоновая мелодия, которая звучит, но её не замечают. Это породило во мне в подростковом возрасте две противоречивые эмоции: я ужасно хотела родительского одобрения, но при этом злилась на них, а ещё больше — на себя за то, что мне важна их оценка. Рома всё видел, но он, кажется, не виноват: просто купался в их обожании и не понимал, почему я себя веду отстранённо.
В старших классах он начал чудить: забросил свою «вокальную школу», увлёкся сомнительными компаниями, курил, потом начал прогуливать. Родители всё равно его защищали, находя оправдания: «Ну, подростковый возраст, у Ромы сильная душа, он ищет себя!» Я же наоборот — старалась учиться, мечтала о художественном институте. Мама как-то криво улыбнулась: «Зачем тебе всё это? Всё равно в нашей семье уже есть артист — Рома!» – будто раз у нас один «талант», другого не нужно. В итоге я поступила сама, уехала на время в общежитие. Родители почти не звонили, и я постепенно привыкла: у нас отношения холодные, значит, так и будет.
Рома же тем временем ударился в пьянку, кажется, даже в наркотики. Пару раз он попадал в полицию, и родители мчались выручать, вытягивать, занимали деньги, чтобы спасать его от долгов. Я знала об этом краем уха. Пыталась порой сказать маме: «Почему вы позволяете ему на шею садиться?» Но мама лишь отмахивалась: «Это всё временно. Не смей осуждать брата, он в трудном поиске.» Меня поражало это всепрощение. Даже отец, обычно сдержанный, выжимал из себя всю возможную поддержку сыну. А меня по-прежнему никто ни о чём не спрашивал: «Как у тебя дела, дочка? Деньги есть, здорова ли ты?» Абсолютное равнодушие, пока мой брат тянул с них ресурсы в своих провалах. Я тоже не задавалась потом вопросами: «Как у вас?» Мне казалось, мы живём в параллельных мирах.
Когда Роме перевалило за двадцать семь, он угодил в серьёзную историю с коллекторами, родители чуть ли не продали дачу, чтобы закрыть его долги. Мне тогда было двадцать шесть, я заканчивала институт, и мне тоже нужны были средства, но я не просила — понимала, что они все деньги бросают на «спасение» золотого сына. Мне было противно смотреть, как люди ради одного, мягко говоря, неблагодарного ребёнка, готовы всё отдать. Я молчала, пытаясь скрыть горечь. Иногда я думала: «Может, я у них усыновлённая?» В такие моменты смеялась сквозь слёзы над собственной паранойей.
Дальше я окончила институт, нашла работу, начала получать небольшую, но стабильную зарплату, переехала в скромную съёмную комнатушку. Родители не предлагали помочь. Зато приходили к моей фирме то и дело деньги «на Роминых знакомых», которые выбивали долги. Или он начинал работать, но потом снова бросал. Мама же называла его «талантливым, просто непонятым».
Я призналась себе: у меня нет нормальных отношений с семьёй. Меня не любили. Точнее, любили по остаточному принципу: «Ну, с тобой всё нормально, справишься сама.» Сила привычки. А его любили ярко, всецело, несмотря на то, что он портил им жизнь. Удивительно, но видимо, такая «драма» всегда была нужнее им, чем моя тишина.
С годами я стала приходить домой всё реже. Приезжала на дни рождения, чувствуя себя чужаком на собственном пороге. Брат мог появиться ненадолго, что-то буркнуть, поесть, а родители сияли: «Рома пришёл!» Мой приезд воспринимался, будто «Ну, здрасте, а ты что, тоже здесь?» Пару раз я пыталась устроить с мамой откровенный разговор, что мне обидно. Она хмурилась: «Почему обидно? Мы ведь тебя не обижаем. Сама же видишь, брату труднее, он ищет путь, а ты молодец, с тобой-то всё хорошо.» Меня это бесило: мол, «с тобой всё хорошо», значит, ты нам не нужна? Устала воевать.
Но настоящее осознание пришло, когда мне было уже тридцать. Я устроилась на хорошую работу, начала сдавать небольшие заказы по дизайну. Вроде я добилась успеха, жила неплохо, и в соцсетях выкладывала красивые фотографии своих проектов. Родители игнорировали всё: ни разу не спросили, как и что у меня, зато каждый месяц мама звонила в слезах: «Ромочка опять без денег, помоги если можешь…» В другой раз отец выговаривал: «Твой брат мог бы у тебя устроиться. Поговори со своими, пусть возьмут его на работу.» Я поначалу даже пыталась: «Он же без навыков. А если провалится? Кто будет отвечать?» Но родители настаивали, что я «должна помочь брату стать на ноги.» Я пробовала общаться с Ромой, но он лишь смеялся: «Да брось, у тебя там ерунда, мне неинтересно.» Было ясно, что он не хочет работать. Только хотел, чтобы я дала ему денег.
В какой-то момент я поняла, что это не просто «любовь к сыну», а слепота к тому, что он делает: он ведь им нагло пользовался, а они всё продолжали его обожать. Даже смешно, но мне стало не то чтобы ревниво, а просто горько. Я поняла: да, меня не хотели замечать никогда, потому что со мной всё «нормально». А его несчастья становились для них смыслом.
Как-то я не приехала на мамин день рождения. Просто не захотела. Сидела дома, пила чай, смотрела сериал. Ни одного звонка от родителей не последовало: их позвал Рома, возможно, ничего не надо им больше. Или они заняты брата пиршеством. Позже я узнала, что праздник состоялся, он подарил маме какую-то безделушку, и она в восторге всем хвасталась. А про меня никто даже не спросил. Это стало той самой крохой, которая ломает спину верблюду. Я целую ночь проплакала, но не от злости — от пустоты. Поняла, что меня не ждут, не ищут. Наутро проснулась и осознала: пора признать – я никогда не была им нужна.
Следующие недели я жила в своем обычном режиме, тихо работала, по вечерам читала. Мама иногда писала смс: «Приезжай в гости!» Но было видно, что не горит этим. Я не ехала. В голове уже сложилась окончательная картина: я им чужая. И от этого чувство лёгкого освобождения смешивалось с болью. Да, меня не любят – значит, мне не стоит пытаться заслужить их признание. Перестать «дёргаться».
Однажды вечером я вспомнила случай из детства: я нарисовала большой рисунок маслом, с закатом и морем, долго старалась. Пришла гордая к маме в гостиной, показала. Она мельком глянула: «Ой, красиво, молодец,» – и тут же убежала посмотреть, как Рома в комнате играет на пианино. Я тогда стояла со своим рисунком, ощущая себя пустым местом. Наверное, тогда во мне поселилась эта пронзительная тоска. Через много лет я снова её почувствовала: тот эпизод — знак, что ничего не меняется.
Внезапно, через месяц после маминого дня рождения, мне позвонил отец: «Ты куда пропала? Приезжай, у нас тут Рома вернулся из какой-то поездки, давай вместе посидим!» – с таким энтузиазмом, будто я должна бежать к ним немедленно. Но я сказала: «Пап, у меня другие планы, извините.» Он растерялся, потом зло бросил: «Ну, смотри сама!» – и отключился. Не было никакой «тоски» в его голосе, только раздражение, что я не подыгрываю. Я положила телефон и почувствовала нелепое облегчение: наконец-то я делаю, что хочу, а не то, что «правильно».
Что я хочу? Вообще, я понимаю: они сами по себе, я – сама по себе. Может, когда-нибудь мы поговорим, но уже без иллюзий, что я им важна. Я не держу зла на своего брата. Он не просил быть «золотым сыном», просто пользовался ситуацией. Возможно, он и сам несчастный. Но я не собираюсь его спасать или сопереживать. Впервые в жизни имею чёткое чувство: «Мне не надо лезть в их семью, а им – в мою.»
Недавно мама позвонила и попросила приехать: «Я немножко приболела, принесёшь лекарств?» Я взяла выходной, поехала. Думала, может, хоть раз она признает, что я нужна? Приехала, купила лекарств. Сижу на кухне, ставлю сумку. Мама бормочет: «Ох, голова болит… Но Ромочка сказал, что зайдёт вечером со своей девушкой. Они скоро свадьбу планируют. Ух, радость-то какая!» Говорю: «Здорово. А у меня вот…» – хотела рассказать о своих делах, но она перебивает: «Слушай, сбегай в аптеку, ещё нужно кое-что – написала на бумажке.» Понимаю, что всё повторяется: я приехала помочь, а она вся в мыслях о брате. Беззлобно, но словно меня не замечает. Я, конечно, пошла в аптеку, потом тихо ушла. Никто не заметил, что я не вернулась.
Домой вернулась как в прострации. С одной стороны, злюсь на себя: «Зачем опять вляпалась, да и надеялась на что-то?» С другой стороны, осознаю: эти люди никогда не изменятся. Они искренне считают, что «нам с Ромой повезло», а я просто хвост, который сам решает свои проблемы. Приняла тёплую ванну, слушала музыку. И вдруг улыбнулась: «Всё, я выбираю жить своей жизнью, а не ждать невозможного». Мне сразу потеплело на душе.
Спустя неделю, вечером, когда я сидела в кафе, в котором никогда не была с родителями, я разглядывала вокруг счастливые семейства. Дети бьют вилками о стол, мамы шикают, папы заказывают десерты. И на меня накатила тихая грусть: возможно, у меня не будет такой семьи, потому что внутри таится этот недоверчивый холод. Но всё-таки я уже не ребёнок, который клянчит признание у родителей. Я могу строить что-то своё. Выпила чай, поглядела на улицу. Там осенняя листва неспешно кружилась, и я вдруг почувствовала свободу — без злобы, без слёз, просто отпустила надежду, что родители изменятся.
Оплатила счёт, вышла из кафе на прохладную улицу. Подняла взгляд на серое небо: «Теперь я точно знаю, что со мной всё в порядке. А они… пусть живут своей жизнью, окружая Рому обожанием. Я же не враг им, просто я им не нужна. И это не делает меня плохой.» В голове сформулировалась странная фраза: «Меня не любили. Или не хотели любить. Но это их выбор.» И от неё вдруг так легко стало, будто камень с души упал.
Я пошла по тротуару, ощущая прохладу. Люди спешили мимо, какие-то парочки обнимались, мамы с колясками ехали. Я подумала, что когда-то возможно у меня будут дети, и я смогу дать им всё то тепло, которого сама не получила. А может, и нет. Но главное, что теперь я не трачу силы на попытку заслужить родительскую ласку, которой всё равно не было. Странно, что дошла до этого только к тридцати годам. Ну и ладно, ведь у каждого свой путь.
Я остановилась у светофора, поймала своё отражение в стекле витрины. Увидела там лицо женщины, не особо улыбающейся, но без прежней усталости в глазах. Можно сказать, что это и есть моё настоящее: немного печали, немного надежды. Через дорогу — ветер гнал листву. Светофор мигнул зелёным. Я сделала шаг вперёд, чувствуя в груди тихую решимость идти дальше. Да, «с родителями повезло» — так они сами говорят, да и окружающие, не зная всей подоплёки, повторяют. Ну что ж, пусть так. Мне больше неважно. Я иду своей дорогой, и это главное.