Глава 3
Начало здесь:
Первые дни оккупации были самые страшные. Фашисты жестоко показывали, кто теперь здесь главный, кого надо бояться и кому подчиняться беспрекословно. Они грабили и уб ивали даже тех, кто по их мнению косо на них посмотрел. Даже если увидят троих вместе - расст рел на месте!
Но люди не ломались. Они тихо ненавидели фашистов, всячески пытаясь им навредить или даже просто напакостить. Им проще было продукты выбросить, чем немцам отдать: корову подоят, что-то сами выпьют, если успеют, а чтоб немцами не доставалось, остальное на землю выльют. Яйца выбрасывали, овощи по ночам в огороде закапывали, так чтоб фрицы не нашли. Конечно, когда к стенке ставили, люди всё отдавали. Но фашисты уходили и люди упрямо продолжали сопротивляться.
Во всей этой сумятице местные мальчишки, на которых и внимание особо не обращали, подходили к немцам очень близко высматривая что плохо лежит и что-нибудь воровали незаметно и вышвыривали. Ищут фрицы, злятся, а найти не могут, а мальчишки смотрят из-за угла и им весело… А матери с замиранием сердца ждут отчаянных сыновей домой, ещё и взбучку дома дадут, чтоб не рисковали своими жизнями из-за глупой шалости... Чтоб фрицев поганых за тридевять земель обходили, но не тут-то было. Только выйдут на улицу и снова давай шкодить назло врагам и себе на радость. Когда ещё такая возможность выпадет?
С первого дня фрицы пытались узнать, кто председатель колхоза. Искалеченный и потерявший руку в бою Петр Иванович не признавался и люди молчали, понимали, зачем ищут. Ведь председатель хороший у них был, из местных, людей понимал, а люди его...
Но не все были против гитлеровцев.
Двое деревенских мужиков, отец и взрослый сын, считавшийся калекой, обиженных на советскую власть, тут же пошли в полицаи, как только гитлеровцы об этом объявили. Конечно они тут же председателя сдали, указав в каком доме он живёт... Немцы, разъярённые, что тот не сдался по первому требованию и отказывается сотрудничать расстр еляли на месте его вместе с семьёй.
А еще Зинка, засидевшаяся в девках, разбитная и бесстыжая, с первого дня радовалась фрицам, как только они зашли в деревню.
Жила Зинка одна. Она была единственной дочерью у родителей, которые заболели и умерли во время голода. Зинка с подросткового возраста сама себе была предоставлена. Вот и выросло, что выросло, без царя в голове...
Односельчане ее жалели всегда, как сироту, даже помогали, чем могли, пока она ещё подростком была. А потом как выросла, всю доброту людскую забыла. Частенько даже обвиняя односельчан во всех своих бедах, мол засуньте свою жалость куда подальше и без ваших подачек бы выжила.
—Подумаешь! Гордятся они ещё, что объедки свои мне сносили! —язвительно кривилась Зинка. — Даже моя собака это ж рать отказывалась!
А люди от себя отрывали, ей покушать несли.
Вот и недолюбливали Зинку. А она будто наражен лезла частенько оказываясь в центре деревенских сплетен и скандалов. И при всем этом Зинаида была таким человеком, которому чужое мнение всегда было глубоко безразлично. Про таких говорят:
«Ей хоть плюй в глаза, а ей все Божья роса!»
Вот и сейчас, не успели фашисты обосноваться в сельской администрации, как Зинка, намалевав губы и надев покороче платье в цветочек, направилась прямиком в немецкий штаб лично поприветствовать уставших от войны офицеров.
—Ох! Злыдня! — шептались в след ей люди. — Подстилка фашистская! По....ха! Ша....ы кусок! Чтоб тебя наизнанку вывернуло вместе с фрицами погаными!
А Зинке хоть бы хны. Начихать ей, что люди думают. Офицеры, немного обжившись, стали частенько устраивать попойки накрывая горой стол, отобранными у деревенских людей продуктами, еще и спи ртное лилось рекой. И Зинке предложили приходить вечером, брать своих таких же красивых подружек и приходить, чтобы всем вместе веселиться. Но с Зинкой никто не дружил и она ни с кем не дружила. Поэтому почти каждый раз, по ночам она одна была в центре этого кутежа.
Далеко в ночи, на всю деревню разлетались немецкая музыка, хохот фрицев и Зинкины визги и смех…
А утром, на рассвете, выйдет от немцев вся помятая, растрепанная, помада по всему лицу и пойдет домой на шатающихся ногах.
—Что ж ты делаешь? — ругали ее взрослые женщины. — Кто ты после этого? Ты ша...да самая настоящая, такая же поганая, как и фрицы эти! Чтоб твои родители на это сказали? Ты же память о них оскверняешь!
—Отстаньте! — отмахивалась Зинка. — Я знаю, что делаю! Надоела мне эта беспросветная нищета, голод, холод, борьба за жизнь, понятно?! В ней даже мои родители проиграли, оставив меня совсем одну на этом свете! Вот похожу к немцам, влюбится в меня какой-нибудь офицер и увезет с собой в Германию! И буду я жить там как настоящая паночка! А вы тут в своих колхозах и дальше гните спины свои, пашите как лошади, голодайте и от болезней уми райте!
—Ду ра ты без мозглая! Кому ты нужна? Наиграются с тобой и в расход тебя пустят! Опомнись! Не позорься сама и русский род не позорь! — пытались достучаться до нее взрослые женщины. — Неужели совсем мозгов нет, чтоб такое вытворять?!
Но Зинка без царя в голове что до войны жила, а теперь и вовсе распоясалась, никто ей не указ.
—Делаю что хочу, понятно? А если будете лезть куда не следует, офицерам пожалуюсь, будет вам тогда расход! — кричала истошно Зинка. — Вот они у меня где!
Она показывала открытую ладошку, сжимала ее в кулак и шлепала себя по опе. И снова вечером на кутёж с немецким офицерьём...
— Эээх! Ду ра ты, ду ра! — качали головами женщины.
Вездесущие мальчишки подберутся ночью к небрежно зашторенным окнам немецкого штаба и рассказывают потом деревенским, что Зинка в чем мать родила на столе выплясывает, а вокруг фрицы пьяные с сиг арами в зубах ей в ладоши хлопают, гогочут, а потом со стола стаскивают и в подсобку по очереди таскают. А она визжит, хохочет и на шею им виснет...
Некоторые такие злые на бесстыжую Зинку были, что предлагали расст релять на дину по зорную без суда и следствия. Но кто будет это делать? Кто грех на душу возьмет? В деревне только бабы, старики и дети. А фашистские полицаи Зинку охраняли, им офицеры приказали беречь «руссишь веселый красивый фрау как сокровищ!»
Так что в открытую ругались с Зинкой только старушки, которым ничего уже не страшно было.
—Ты нас не пугай, подстилка фашистская! — со злостью отвечали женщины. — Мы уже одной ногой в могиле стоим и нам ничего не страшно! Подумаешь, днём раньше, днём позже! Зато на тот свет спокойно отправимся, что тебе, собаке плешивой, всё высказали, что о тебе думаем!
В открытую над Зинкой опасались расправу чинить, но исподтишка ей все-таки козни строили. Камнями окна по ночам выбивали, на заборе писали ругательства обзывая её последними словами.
Она офицерам жаловалась, но те отмахивались. Никто не хотел из-за нее лишних, никому не нужных проблем. Их и так хватает. Не такой уж она ценный экземпляр. Полицаям дали задание охранять и хватит с нее, пусть за это спасибо скажет…
И те охраняли, но все же не уследили. Зинкин дом поджег кто-то ночью, ближе к утру. Как раз на рассвете и стал полыхать, когда она от фашистов пь яная вернулась. Только не повезло поджигателям. Зинка хоть и пь яная была, но с визгами выскочила из дома видимо не успев уснуть. И соседи поспешили помочь затушить пожар, так как боялись, что и они вместе с Зинкой сгорят ни за что, ни про что...
После этого случая бесстыжую Зинку прямо в подсобке немецкого штаба поселили и люди ее почти перестали видеть. Только слышали немецкую музыку и Зинкин смех и визги.
Проклинали ее все и желали сгореть вместе с фашистами.
После того, как Зинку немцы к себе забрали и их штаб тоже пытались поджечь неоднократно, но не получалось. И схватить поджигателей у немцев тоже не получалось.
Только и слышно было:
—Руссишь партизанен! Ахтунг! Ахтунг!
И немцы не понимали, из-за Зинки их пытаются сжечь или из-за ненависти? Или из-за того и другого?...
Продолжение здесь:
Так же на моём канале можно почитать: