Ч 4. Лесные рассказы. Взаимоотношения
Лесные истории
Утро началось с борьбы. Дверь словно кто-то удерживал снаружи, не намертво, но с ощутимым усилием. Выбравшись из зимовья, я понял причину: за ночь намело огромный сугроб, который пришлось толкать вместе с дверью. Снег валил не переставая, и казалось, что этой бесконечной метели не будет больше конца. Мир сильно преобразился, утонув в бесконечной белизне. Привычные сосны и лиственницы едва просматривались сквозь плотную снежную завесу, потеряв свои очертания и став совсем неузнаваемыми. Даже вчерашняя гордость – аккуратная поленница дров – теперь, засыпанная белым снегом, утратила всю свою привлекательность и, словно испугавшись непогоды, сиротливо прижалась к избушке. "Хорошо, что вчера успели с дровами, хорошо, что Антон нам тоже помог, вдвоём бы не наверное справились…" – лениво подумал я, глядя на ровные ряды поленьев.
Вернувшись через некоторое время в зимовье, я обнаружил, что мои товарищи уже не спят. Антон, сидя на нарах, собирал свои вещи в рюкзак. На мой вопрос Павел ответил, что Антон решил прямо сейчас уйти на трассу.
– Вы что, с ума совсем что ли посходили? Выгляните сейчас на улицу! Там же такая сильный буран! Куда ты это собрался, Антон? В такую погоду дома нужно сидеть. В тайге сейчас совсем делать нечего. Подожди, пока немного распогодится. К обеду должно проясниться наверняка.
Не знаю, что это на меня нашло с утра, но я сорвался. Павел тоже задел, хотя он ни при чем. Но так Антону будет не так обидно. Мы все еще чувствовали себя перед ним виноватыми. Хотя, справедливости ради, можно сказать, что Антон тоже подлил масла в огонь. Именно с его подачи начались все эти ненужные шутки, подначки и бесконечные розыгрыши, которые в итоге привели к тому, что Антон на нас в конце концов сильно обиделся. Но как бы там ни было, мы же здесь хозяева, а он то – гость. Значит, вина лежит наверняка на нас.
Мои уговоры, кажется, подействовали на нашего друга. Антон, выйдя на улицу, вскоре вернулся, и мы поняли, что он отложил свой немедленный отъезд, правда не понятно, на какое время. Более того, он стал теперь к нам немного мягче. Не то чтобы наверняка простил, но явно смягчился и начал с нами общаться немного, хоть и пока сдержанно и сухо. Отвечал на наши вопросы, иногда сам что-то у нас спрашивал. Но мы были пока рады и такому общению. Тут же засуетились, стараясь загладить вину. Павел принялся растапливать печь, ловко раздувая тлеющие угольки, а я взялся за приготовление простого, но сытного супа из того, что у нас было, – быстро и удобно.
Когда пришло время завтрака, Павел положил на место Антона два сосновых поленца. Антон насторожился, ожидая очередного подвоха. Я и сам не понимал, что задумал теперь еще Павел, но был уверен, что ничего плохого он наверняка не замышляет. Мы изо всех сил старались угодить нашему товарищу. Вскоре всё стало ясно: Павел водрузил на поленья перевернутую крышку от своего котелка. Он сиял от гордости за свою находчивость. Он смастерил для Антона отдельную миску! Крышки наших котелков имели бортики и могли служить тарелками, и Павел решил использовать это, чтобы решить проблему с неудобной деревянной ложкой Антона, которая не годилась для глубокого котелка. А поленья понадобились, чтобы приподнять крышку из-за торчащего ушка.
Павел был всегда настоящим выдумщиком. Я привык к его постоянным изобретениям, из-за которых мне приходилось какое-то время работать одному, но относился к этому с пониманием. Часто его затеи конечно оказывались полезными. Вот и сейчас он просто и без затей смастерил для Антона вполне подходящую посуду. Крышка была достаточно глубокой, чтобы налить суп, но не слишком высокой, чтобы удобно было есть деревянной ложкой. Никакого подвоха – только забота и уважение.
Я, как главный по кухне, старался от души накормить Антона: наливал ему густой суп и выбирал лучшие куски рыбы. Мы всячески пытались загладить его обиду. И не только за столом, мы продолжали ублажать его и дальше, даже видимо перестарались.
К полудню погода наладилась, и Антон засобирался опять в дорогу. Мы с Павлом вызвались его проводить. Антон отнекивался: мол, не маленький я, дорогу найду, нечего вам со мной возиться. Но после вчерашнего блуждания в темноте мы не могли его отпустить одного. Тем более, после снегопада даже знакомые места стали нам неузнаваемыми. Антон и сам это понимал, поэтому отказывался скорее для приличия.
Так мы все вместе, включая Музу, которая теперь бегала на свободе, двинулись к тракту. Я больше не боялся, что она убежит за зверем и потеряется в тайге. Таёжная собака всегда возвращается туда, откуда ушла – из зимовья в зимовье. К тому же, отпуская Музу с поводка, я надеялся, что она, наконец, подаст голос. Вчера она молчала как рыба, если не считать лая на сосну с рябчиками. Это молчание беспокоило нас с Павлом. У нас на руках договор с зверопромхозом, где четко указано количество пушнины, которое мы должны сдать. Вся надежда на нашу юную Музу, а она, вредина, пока нас ничем особо не радует.
Нам нужно было добраться до трассы засветло, иначе никто не остановится. Времени у нас было достаточно. И все бы ничего, но кому-то из нас – то ли мне, то ли Павлу – пришла в голову "гениальная" идея: раз уж мы все равно теряем день, то почему бы не устроить Сене настоящую охоту, чтобы хоть как-то скрасить его неудачу с рябчиками? Хотелось ему угодить напоследок, чтобы было что вспомнить.
Один предложил, другой поддержал. Антон совсем не возражал – ему было все равно. Но для осуществления нашего плана нужно было идти к трассе не по тропе, а напрямую через тайгу, в места, где можно было бы поднять сохатого, встретить стадо изюбров или хотя бы косулю. Конечно, мы знали, что зверь в тайге не привязан, и нет гарантий, что мы его добудем, даже если найдем. Но нас это не сильно беспокоило. Добудем – хорошо, не добудем – не беда. Главное для нас все же не добыча.
Около нашей избушки тянулась старая изгородь, примерно полутора километров длиной, с хитроумными проходами-петлями и замаскированными ямами. Видно было, что её поставили ещё до нас вздымщики, которые здесь смолили сосну. Теперь мы были хозяевами, но нам и в голову не приходило использовать эти ловушки. Со временем мы эту изгородь и вовсе сломали. Причиной стали наши соседи, молодые парни, которые стали тайком расставлять петли, да ещё и неумело. Они погубили молодую лосиху и красивого изюбра. После этого мы и уничтожили эту проклятую изгородь. Я серьёзно поговорил с парнями, но они всё отрицали, хотя я по следам от изгороди до их зимовья сам прошёл.
Мы с Павлом никогда не были браконьерами. Конечно, мы охотились, ведь жили в тайге, да и не короткое время. Но всякие подлые ловушки для зверей мы никогда не ставили. Если и добывали зверя, то честным трудом. Нам было интересно выслеживать зверя, изучать его повадки. Я надеялся, что Антон это тоже будет интересно, ведь он оказался таким азартным охотником. Взять хотя бы его ночную вылазку за рябчиками, где он потом полночи в потёмках блуждал.
Поэтому, спустившись от избушки к тропе, мы не пошли по ней, а направились напрямик через лес к речке. И тут же оказались в глубоком снегу, словно провалились в ледяную купель. Пришлось продираться сквозь кустарник и густой подлесок, а снег с веток постоянно сыпался нам на голову, за шиворот и в рукава. Больше всех доставалось Антону. Мы с Павлом с утра уже переоделись в зимнюю одежду: я надел шапку-ушанку, а Павел – что-то вроде подшлемника с напуском на затылке, который он называл шапкой лесоруба, и утверждал, что благодаря ей снег ему за шиворот не попадает. К тому же мы оба обули валенки и натянули штанины поверх голенищ, чтобы ноги оставались сухими и в тепле.
Антон, одетый в резиновые сапоги и вязаную шапку, так и не переоделся – не во что было. Учитывая его неподходящую экипировку, еще можно было отказаться от этой сомнительной затеи. Мы спрашивали его, не хочет ли он повернуть назад или пойти по тропе. Но Антон молчал в ответ, лишь бормотал себе под нос непонятные слова и с каким-то отчаянным энтузиазмом продолжал идти вперед.
Впереди нас ждала речная пойма, заросшая молодым лесом, заваленная упавшими деревьями, с множеством озер и болот, которые нужно было обходить. Кроме того, предстоял непростой переход через реку. Одно дело – перепрыгнуть по бревну в сухую погоду, и совсем другое – перебираться по скользкой, заснеженной колоде. Но молодость брала свое, и нам было все нипочем.
В конце концов мы добрались до реки и нашли упавшую ель с крепкими сучьями, по которой и перебрались на другой берег. Ель, как и все вокруг, была покрыта снегом, но это не стало препятствием. Мы держались за надежные сучья, а мешающие ветки просто срубали топором.
Перейдя реку, мы сразу повернули влево, чтобы выйти на трассу в трех километрах южнее. Пологий берег оказался довольно удобным, и мы быстро выбрались из надоевшей поймы. Выбравшись из мрачного леса, мы оказались в светлой березовой роще, и настроение сразу улучшилось. Мы шли легко и весело, разбрызгивая валенками снег и оставляя за собой три темных следа на белом ковре.
Однако нас начинала тревожить гнетущая тишина в тайге. Казалось, все вымерло. Когда впереди раздался стук дятла, мы с Павлом, не сговариваясь, направились прямо на звук. Мы боялись признаться даже себе, что нам необходимо увидеть хоть что-то живое в этом безжизненном месте. Мы опасались мертвой пороши, когда после первого снегопада все живое прячется и замирает, не оставляя следов, и нет шансов найти затаившегося зверя. Но стук дятла вселял надежду.
Вскоре перед нами предстал во всей красе виновник лесной тишины – чёрный дятел. Он устроился на стволе старой берёзы, почти у самой земли, и с остервенением долбил её, разбрасывая щепки вокруг. Завороженные, мы остановились понаблюдать за этим зрелищем. Птица, словно облачённая в чёрный фрак и красную шапочку, цепко держалась лапками за изъеденную трещинами кору и, упираясь хвостом, с яростью обрушивала удары клюва на трухлявую древесину.
Муза, подбежав к берёзе, тоже с любопытством уставилась на дятла. Заметив собаку, желна на мгновение замер, но, убедившись в её безобидности, поднялся чуть выше по стволу и возобновил свою работу. Судя по множеству старых углублений, это место было для него излюбленным. Казалось, он не собирался покидать насиженное место.
Как только дятел снова застучал, Муза оживилась, заволновалась, её хвост завертелся бубликом, а глаза не отрывались от птицы. Она тихонько поскуливала, словно сдерживая рвущийся наружу лай. Мы с Павлом втайне надеялись услышать её голос – хоть на кого-нибудь бы полаять нашей молчаливой охотнице! Второй день в тайге, и она всё молчит. Но Муза, чистокровная сибирская лайка из знатного рода, знала своё место и понимала, что лаять на дятла ей не пристало, даже если очень хочется. Наша юная помощница преподала нам урок выдержки. Мы двинулись дальше.
Вскоре мы оказались в густом хвойном лесу. Снега здесь было меньше, и идти стало легче. Именно поэтому зверь любил зимовать в этих местах. Мы достигли заветной цели, пришли туда, куда стремились. Но радости не было. Мы напряжённо осматривали каждый уголок, то расходясь в стороны, то снова сходясь вместе, но везде было одно и то же: нетронутая, девственная снежная гладь. Ни единого следа. Мы продолжали идти вперёд, надеясь на лучшее, но, встречаясь взглядами, понимали, что хороших новостей нет. Наступило то, чего мы так боялись – мёртвая пороша.
Мы с Павлом отчаянно пытались сохранить хорошую мину при плохой игре, делая вид, что еще не все потеряно. И, словно сговорившись, то и дело, к месту и не к месту, повторяли любимую присказку Антона: "Ничто – о – о!". То ли хотели подбодрить себя, то ли польстить ему, выразить ему уважение. А что нам еще оставалось? Ведь именно мы, из лучших побуждений, втянули Антона в эту дурацкую авантюру с переходом, да еще и в его неподходящей одежде! Могли бы спокойно дойти до трассы по хорошей тропе, наслаждаясь красотой сибирской природы. А теперь? Мы вымотались до предела, света белого не видим, пот заливает глаза, снег за шиворот, спина мокрая, от нас валит пар, как от загнанных лошадей.
И самое главное! Мы пришли в заповедные места, где, как мы обещали Антону, нас должны были ждать лоси, изюбры или, на худой конец, косули или еще какой- нибудь зверёк. Но никого нет, никто не встречает. И нигде ни следочка не видно! Все живое попряталось вокруг. Только ночью, когда приморозит, таежные обитатели начнут искать пропитание, каждый в свою меру. А завтра утром можно будет читать увлекательную книгу таежной жизни по свежим следам на снегу: нарыски, поеди, лежки, помет – все как на ладони. Читай – не хочу, если знаешь лесную грамоту. Но это завтра, а сегодня – только черный дятел в красной шапочке.
И все же мы продолжали бегать по тайге, цепляясь за слабую надежду случайно наткнуться на зверя. Глупо, конечно, все равно что искать иголку в стоге сена. Мы это понимали, но остановиться не могли. Нам нужно было как-то объясниться с Антоном по поводу этого конфуза, но мы все оттягивали этот момент. Разрешилось все само собой. В какой-то момент мы вышли на лесную дорогу, ведущую прямо к известному тракту, откуда уже доносился шум машин. Наш поход подходил к концу. Тут уж пришлось признаться, что охота не удалась. Антон отреагировал спокойно. Видимо, он и сам все понял.
Мы шли по лесной тропе, и шум тяжело груженых лесовозов с шоссе становился все громче. Дорога пролегала вдоль свежей вырубки. С одной стороны тянулся неглубокий овраг, густо заросший молодой осиной, а с другой – простиралась огромная, белая от снега деляна, на которой чернели две небрежные кучи невывезенных бревен.
Как только мы вышли на вырубку, Муза сразу же начала охотиться на мышей, которые бегали вокруг и прятались, как могли. За три часа пути она ни разу не подала голоса, что, конечно, беспокоило нас с Павлом. Но, похоже, юную охотницу наши переживания мало трогали. Она нашла себе увлекательное занятие и явно получала от него удовольствие. Почуяв мышь под снегом, Муза осторожно, крадучись, делала несколько шагов, подбираясь ближе к добыче. Затем замирала на мгновение, прислушиваясь своими чуткими ушами, словно локаторами. После этого она слегка отступала назад, перенося вес на задние лапы, и в следующее мгновение стремительно прыгала вверх по диагонали. Как правило, после приземления мышь оказывалась прижатой к земле ее передними лапами. Промахи случались редко, что нас немало удивляло. Казалось, шкодливой Музе нравилось нас удивлять. Она хватала мышь в зубы, делала несколько эффектных прыжков и подбрасывала добычу в воздух. Как только мышь падала на землю, Муза снова начинала охоту: очередной прыжок – и мышь снова оказывалась прижатой к снегу.
Насытившись поимкой, охотница великодушно отпускала пленницу и ждала, когда та снова побежит, чтобы тут же ее поймать. Если же мышь лежала на снегу неподвижно, Муза аккуратно трогала ее лапкой, словно предлагая: "Ну же, беги! Чего разлеглась? Поиграем в кошки-мышки!" И если мышь отказывалась играть, продолжая лежать на снегу кверху лапками, Муза наказывала ее за вредность – тут же съедала. Если же мышь соглашалась играть и убегала, Муза ее опять ловила и тоже съедала. Конечно, в этом можно было усмотреть нечестность со стороны нашей подопечной, но мы с Павлом были в хорошем настроении и не судили ее слишком строго. Что с нее взять – молодая, неопытная. Да и сама природа располагала к благодушию и терпимости.
Было тихо и безветренно. Лёгкие пушинки всё летели и летели с низкого серого неба, мягко опускались на кусты, деревья, на метёлки, торчащих из – под снега сухих злаков; на растущие вдоль дороги кусты шиповника с ярко красными, на фоне белого снега, немногочисленными ягодками. В такую погоду хорошо бродить по тайге одному. Тишина… Покой… Ходишь очень тихо, размеренно, ступаешь очень аккуратно – спугнуть боишься: птицу, зверя, а главное, боишься спугнуть что – то, притаившееся в тебе самом. А снег всё идёт и идёт. Бывает неожиданно, дурным голосом заверещит кедровка – и тут же замолчит, устыдившись неуместности своего крика в этом царстве тишины и покоя вокруг. И от этой невероятной белизны, от бесконечного, монотонного кружения лёгких снежинок, возникает гипнотическая атмосфера. И всё вокруг погружается в некоторый гипнотический сон. И вековые сосны, и молодые ели, и осанистые кедры, и едва заметные сквозь снежную пелену сопки. И сам поддаёшься всеобщему гипнозу, и уже не смеешь нарушить сонное умиротворение природы.
И именно в такие - то моменты чаще всего и встречаешь в тайге зверя. Столкнёшься нос к носу - как споткнёшься. И оцепенеешь от неожиданности. Уставишься на него, он – на тебя, и сколько простоишь так – потом никогда не скажешь: может, мгновенье, а может, несколько минут. И только когда затихнет треск сучьев и усядется снежная пыль по следу, уносящегося прочь изюбра или косули, осенит мысль: «А чего это я не стрелял?» Когда–то - сокрушаешься от своей нерасторопности, ругаешь себя на чём свет стоит, но проходят годы, и наступает время, когда легко утешишься мыслью: не убил, значит - будет жить. И славно! И отправляешься в тайгу уже не затем, чтоб наносить смертельные раны лосям или косулям, а затем, чтоб зализывать свои, полученные в размеренном течении жизни.
Продолжение следует.
Подписывайтесь, оставляйте комментарии.
Начало по ссылкам:
Продолжение по ссылке:
Еще интересные ресурсы: