На экране высветилось имя, от которого внутри что-то дрогнуло и сжалось: «Лариса».
Десять лет. Целых десять лет тишины, и вдруг звонок. Как наяву вспомнилось её перекошенное от злости лицо и эти слова, брошенные мне прямо при гостях на дне рождения свекрови: «Ты тут никто, и звать тебя никак! Подобрали тебя, бесприданницу, а ты теперь права качаешь?!»
Я тогда стояла оглушённая, с застывшей улыбкой, чувствуя, как горят щёки. А Витя, мой муж, промолчал. Просто отвёл глаза и сделал вид, что занят разговором с дядей Колей. Его сестра всегда была для него неприкасаемой — «трудное детство, рано осталась без матери», словно у меня оно было усыпано розами.
— Алло? — голос мой прозвучал сухо, я даже не пыталась изображать радость.
— Наташка? Это я... — Голос Ларисы звучал непривычно тихо, без обычной напористости. — Ты... как там?
— Нормально, — я прижала трубку плечом к уху и стала собирать с разделочной доски обрезки теста. — Что-то случилось?
— Да, Наташ... — она вздохнула, и я услышала в трубке шмыганье, будто она сдерживала слёзы. — Я тут... в общем, Славка меня бросил. С этой, из бухгалтерии. Квартира его, выписывает меня. Мне... мне пожить негде.
Я замерла с ножом для теста в руке. За окном ворковали голуби, на плите тихо булькал суп, а в трубке молчала женщина, которая десять лет назад сделала всё, чтобы выжить меня из семьи.
— И... что? — спросила я, хотя уже догадывалась, к чему она клонит.
— Наташ, мне нужна прописка. Хотя бы временная. Я слышала, у вас дом большой... Ненадолго, пока не встану на ноги. Витька же не откажет родной сестре?
Я смотрела на своё отражение в кухонном окне — морщинки вокруг глаз, седина в волосах. Пятьдесят два — не двадцать пять, когда можно начинать всё сначала. У неё тоже примерно столько же. Но...
— Лариса, я должна подумать. И с мужем поговорить.
— Конечно-конечно! — В её голосе появилась заискивающая нотка, которую я никогда раньше не слышала. — Я понимаю... После всего...
А я вспомнила, как она выбрасывала мои вещи из шкафа в родительском доме, когда мы с Витей только поженились и ненадолго остановились у его родителей. «Нахлебница! Голодранка! Охомутала братца по залёту!» А я стояла и молча собирала разбросанные вещи, глотая слёзы обиды. Беременная. Испуганная.
— Я перезвоню, — сказала я и нажала отбой.
Тесто на столе подсыхало, а я всё стояла, невидящим взглядом уставившись в окно. В отражении за моей спиной появился Витя, подошёл и обнял за плечи.
— Кто звонил? Ты какая-то бледная...
Я повернулась к нему, всматриваясь в родное лицо, в эти уже поседевшие виски и морщинки у глаз. Тридцать лет вместе, а я до сих пор не понимаю, почему он тогда промолчал.
— Твоя сестра, — ответила я тихо. — Ей негде жить.
Ночью я не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, а перед глазами стояло лицо Ларисы — не нынешнее, испуганное и заискивающее, а то, с которым она выдёргивала из шкафа мои платья и швыряла на пол. «Витенька всегда мечтал о девушке из хорошей семьи! А ты кто? Детдомовская?! Думаешь, он в тебя влюбился? Да просто жалко стало!»
Я тогда молчала. Мне действительно некуда было идти. Детдом за спиной, жильё в общежитии потеряла, когда бросила учёбу из-за беременности. Только Витина любовь и поддерживала. Но он...
— Не спишь? — его рука легла мне на плечо. — Всё думаешь?
— А ты что скажешь? — я повернулась к нему в темноте. — Она твоя сестра.
Он вздохнул, и я почувствовала, как матрас прогнулся — Витя сел на кровати.
— Наташ, я... я знаю, что задолжал тебе. Тогда, давно... я должен был вступиться за тебя.
Слышать это спустя тридцать лет было странно. Я ждала этих слов так долго, что уже и не надеялась услышать.
— Почему не вступился? — спросила я, удивляясь спокойствию своего голоса.
— Трусил, наверное, — он помолчал. — Ларка всегда была такая... взрывная. Как отец. Я думал, перебесится. А потом... потом стало поздно что-то объяснять.
Я села рядом с ним, накинув на плечи одеяло. За окном ветер качал голые ветки яблони, и они скребли по стеклу, словно чьи-то тонкие пальцы.
— Знаешь, что она мне говорила, когда мы только поженились? Что я тебя приворожила. Что ты бы никогда не посмотрел на такую замухрышку, если б не беременность. Иногда... иногда я начинала в это верить.
Витя обнял меня за плечи, и я ощутила, как дрожат его руки.
— Глупости это всё, Наташка. Я люблю тебя. И всегда любил. Просто... я не умел это показывать. Наверное, и сейчас не умею.
— А что с Ларисой? Пустим её?
Он вздохнул так тяжело, словно на его плечи положили мешок с камнями.
— Я впервые скажу тебе — решай сама. Как скажешь, так и будет.
Утром приехал Димка, наш сын. Услышав новость, он только присвистнул:
— Тётя Лариса? Серьёзно? Мам, ты же помнишь, как она на меня орала, когда я у неё мяч случайно в окно закинул? Сказала, что я у неё в доме — никто, и родители мои тоже никто.
— Помню, — вздохнула я, ставя перед ним тарелку с яичницей. — Тебе тогда было восемь.
— Вот именно! — он яростно вонзил вилку в яичницу. — Я потом неделю плакал. А она... теперь ей помощь нужна?
Я смотрела на своего сына — тридцатилетнего мужчину с колючей щетиной на подбородке и взглядом, таким похожим на Витин, — и думала: когда он успел вырасти? Когда я успела дожить до седины, так и не разобравшись со своими старыми обидами?
— Ну так что? — спросил Димка, вытирая рот салфеткой. — Что ты ей ответишь?
— Не знаю, — я села напротив него. — Мне её жалко, понимаешь? Ей пятьдесят пять, а она на улице. Квартиру снять сейчас — знаешь, какие деньги? А она только продавцом в магазине работает.
— Мам, — Димка накрыл мою руку своей, большой и тёплой. — А тебе кто-нибудь помог, когда тётя Лариса тебя травила? Когда ты на двух работах пахала, чтобы нас с папой прокормить? Когда она всем рассказывала, что ты папу окрутила?
Я молчала. Что тут скажешь? Никто не помог. Родственников у меня не было, Витиных родителей уже не стало. Я сама выкарабкивалась, хваталась за любую подработку. Пока Лариса, наследница отцовской квартиры, жила припеваючи со своим Славой и каждый раз при встрече не забывала ткнуть меня носом: «Всё ещё черновой работой перебиваешься? А я вот в офисе, в тепле...»
— Знаешь что, — сказал вдруг Димка, — если ты её пустишь, я к вам не приеду, пока она у вас. Не хочу видеть эту... — он осёкся, видимо, подбирая цензурное слово, — эту женщину.
— Не говори так, — я покачала головой. — Она все-таки твоя тётя.
— По крови — да. А по жизни — нет.
Он ушёл, хлопнув дверью сильнее, чем нужно. А у меня в голове всё крутилось и крутилось: «Ты тут никто, и звать тебя никак!» — Ларисин крик, брошенный мне в лицо десять лет назад, на дне рождения свекрови. Это была наша последняя встреча.
Телефон на столе ожил, завибрировал. Лариса. Я выдохнула и нажала на зелёную кнопку.
— Наташа? Ну что, поговорила с Витей? — голос её звучал с надеждой. — Мне уже через неделю съезжать надо...
Я смотрела в окно, на подмерзающие лужи, на жёлтые листья, кружащиеся в воздухе. Осень. Время увядания. Время подводить итоги.
— Давай встретимся, Лариса, — сказала я твёрдо. — Нам нужно поговорить. Лично.
Мы встретились в маленькой кофейне на окраине города. Я выбрала место намеренно — подальше от любопытных глаз соседей и общих знакомых. Лариса опоздала на пятнадцать минут, и я невольно усмехнулась — некоторые привычки не меняются. Она всегда заставляла ждать, словно проверяя чужое терпение.
Но женщина, которая торопливо вошла в кафе, мало напоминала прежнюю Ларису. Растрёпанные волосы с отросшими корнями — раньше она красилась каждый месяц. Тусклый взгляд, запавшие щёки, морщины вокруг рта, которые она раньше маскировала яркой помадой. И одежда — потёртый плащ и старомодные сапоги. Гордая Лариса, которая всегда одевалась «с иголочки»...
— Прости за опоздание, — она плюхнулась на стул напротив. — Автобус долго не шёл.
— Автобус? — я удивилась. — А как же твоя машина?
— Славка забрал, — она махнула рукой. — Говорит, чтоб я не продала. Он же знает, что мне деньги нужны...
Мы заказали кофе, и несколько минут молча смотрели в чашки. Прошлое стояло между нами невидимой стеной, и ни одна не решалась первой её сломать.
— Ну так что насчёт прописки? — наконец спросила Лариса.
Прямо в лоб, как всегда. Я подняла взгляд. Лариса смотрела с надеждой, но в уголках губ притаилась привычная жёсткость.
— Почему именно к нам, Лара? — спросила я. — У тебя же есть подруги. Коллеги. Ты всегда говорила, что у тебя куча знакомых в высших кругах.
Она отвела взгляд, побарабанила ногтями по столу.
— Все отказались. Кто-то делает ремонт, у кого-то дети вернулись, кто-то просто... в общем, никому я не нужна, оказывается.
Я почувствовала укол жалости, но тут же одёрнула себя. Сколько раз эта женщина играла на моих чувствах?
— А нам, значит, нужна? После всего, что ты говорила? После того, как ты пыталась разрушить нашу семью? — мой голос оставался спокойным, но внутри всё клокотало.
— Да ладно тебе, Наташка, — она попыталась улыбнуться. — Было дело, сболтнула лишнего. С кем не бывает? Я ж не со зла.
И тут меня прорвало. Тридцать лет молчания, тридцать лет проглоченных обид — всё это вдруг поднялось во мне.
— Не со зла? — я даже не повысила голос, но Лариса вдруг отшатнулась, словно я её ударила. — Ты унижала меня при каждой встрече. Ты пыталась убедить Витю, что я его не достойна. Ты говорила нашему сыну, что он «никто» — восьмилетнему ребёнку! И всё это — «не со зла»?
— Ты всё ещё злишься? — она покачала головой. — Господи, сколько можно помнить старые обиды? Я была молодая, глупая. Защищала брата, как умела.
— От чего защищала, Лара? От счастья?
Она отвела взгляд, крутя в руках чайную ложечку.
— Я всегда считала, что ты не пара Витьке. Он такой умный был, перспективный. А ты... ну, сама знаешь, из детдома, без образования.
— Но это не давало тебе права уничтожать меня, — я покачала головой. — Знаешь, что самое интересное? Я бы, наверное, простила, если бы ты хоть раз попросила прощения. Но ты считала, что имеешь право так поступать.
Лариса молчала, глядя в сторону. За окном проезжали машины, моросил мелкий дождь.
— И вот теперь, — продолжила я, — когда тебе некуда идти, ты вспомнила о нас. О тех самых людях, которых ты считала никем. И пришла к нам за помощью.
— Ты злорадствуешь, да? — Лариса вдруг вскинула голову, в её глазах мелькнул прежний огонь. — Радуешься, что я на дне? Что довелось увидеть, как я на коленях ползаю?
— Нет, — я покачала головой. — Мне просто грустно. Грустно, что ты даже сейчас не можешь сказать: «Прости меня, Наташа». Даже когда просишь о помощи.
Что-то дрогнуло в её лице. Она опустила голову, и я увидела, как по щеке скользнула слеза.
— Прости, — прошептала она так тихо, что я едва расслышала. — Я... я была неправа. Всегда тебе завидовала. У тебя ничего не было, а ты всё сумела сделать своими руками. А я... у меня всё было, а я всё профукала.
Я смотрела на её поникшие плечи, на дрожащие руки, и чувствовала не злорадство, не торжество — усталость. Словно наконец-то тяжёлая ноша скатилась с моих плеч.
— Я не буду тебя прописывать, Лариса, — сказала я твёрдо. — И жить у нас ты не будешь.
Она вскинула голову, в глазах мелькнул страх.
— Но я...
— Но я помогу тебе снять квартиру на первое время, — продолжила я. — Не из жалости. Просто чтобы ты встала на ноги.
Я встала из-за стола, накинула пальто. В душе было тихо и спокойно, словно после долгой болезни.
— Я больше не «никто», Лариса, — сказала я, глядя ей в глаза. — Я Наталья Викторовна Самойлова. Мать. Жена. Человек, который тридцать лет работал не покладая рук. И я решаю, кого пускать в свой дом.
Она не ответила. Просто смотрела на меня так, словно впервые видела.
Выходя из кафе, я ощутила странную лёгкость. Словно наконец-то освободилась от груза, который тащила всю жизнь.
Домой я вернулась промокшая до нитки — дождь усилился, а зонт я оставила в машине. Но на душе было легко, словно эти холодные капли смыли с меня тридцатилетнюю тяжесть.
Витя сидел в гостиной, уткнувшись в ноутбук. Услышав мои шаги, он поднял голову, и я увидела в его глазах тревогу.
— Ну как? — спросил он, откладывая ноутбук. — Встретились?
Я скинула мокрое пальто, подошла к окну. Дождь барабанил по стеклу, размывая очертания нашего сада, старой яблони, забора. Мир казался нечётким, зыбким, словно акварельный рисунок.
— Знаешь, что я поняла, Вить? — сказала я, не оборачиваясь. — Всю жизнь я боялась быть никем. Боялась, что недостаточно хороша для тебя. Что она права — я просто детдомовская, которую пожалели.
Я услышала, как скрипнуло кресло — он встал.
— И даже когда мы купили этот дом, когда я выбилась в начальники, даже когда вырастила сына... всё равно где-то внутри сидел этот страх. Что я — никто.
Его руки легли мне на плечи, тёплые, надёжные.
— А сегодня я поняла, — продолжила я. — Она всю жизнь завидовала мне. Не я была «никем» — она сама боялась этого больше всего на свете. И теперь это случилось — у неё никого нет.
— И что ты решила? — тихо спросил Витя.
— Я дам ей денег на первое время. Помогу снять квартиру. Но жить с нами она не будет.
Витя обнял меня сзади, прижался щекой к моим волосам.
— Я горжусь тобой, — сказал он. — И... прости меня. За всё.
Я повернулась к нему, всмотрелась в родное лицо. Сколько морщин у глаз... Сколько седины в волосах... Когда мы успели состариться?
— Знаешь, я ведь так и не простила тебя за то молчание, — сказала я тихо. — Всё ждала, когда ты извинишься. А теперь поняла — это неважно. Мы вместе тридцать лет. Ты был рядом, когда я рожала Димку, когда болела, когда теряла работу и снова находила. Мы построили этот дом вместе, своими руками. Разве это не важнее слов?
Он молча прижал меня к себе, и я почувствовала, как сильно бьётся его сердце.
***
Прошло три месяца.
Лариса позвонила дважды — поблагодарить за помощь с квартирой и пригласить на свой день рождения. Я не пошла — слишком рано. Но отправила небольшой подарок с Витей. Он вернулся задумчивый.
— Она сильно изменилась, — сказал муж. — Работает уборщицей в школе. Говорит, впервые в жизни делает что-то полезное.
Я промолчала. Люди меняются, когда им больно. Это я знала по себе.
Вечером я сидела за компьютером, просматривая фотографии давней поездки на море. Вдруг что-то привлекло моё внимание — открытая вкладка в браузере. Какой-то женский форум.
«Тамара Д., 59 лет: Когда вернулась к себе, вернулась и жизнь»
Под заголовком красовалась моя фотография — я на фоне нашего сада, с корзиной яблок. Когда Витя успел её снять? И почему выложил на каком-то форуме?
Я начала читать:
«...Тридцать лет я жила с ощущением, что я — никто. Хуже других, недостойная. Но недавно поняла: это не так. Я человек, который построил свою жизнь своими руками. Я заслужила право решать, кого пускать в свой дом и в своё сердце. И теперь я наконец-то чувствую себя настоящей. Спасибо всем за поддержку».
Витя вошёл в комнату с двумя чашками чая. Увидев открытую страницу, замер.
— Что это? — спросила я, кивая на экран. — Почему моё фото? И кто такая Тамара Д.?
Он поставил чашки на стол, присел рядом.
— Я... я читал этот форум, когда пытался понять, как помириться с тобой. Как загладить свою вину за то молчание. Там женщины делятся историями о том, как справились с душевными травмами. И я... ну, я написал от твоего имени. То, что ты мне рассказала после встречи с Ларисой.
— Зачем? — я не могла понять.
— Потому что твоя история вдохновляет, — он взял меня за руку. — У тебя хватило силы не мстить. Не злорадствовать. Помочь человеку, который причинил тебе боль, и при этом не пустить его обратно в свою жизнь. Это... это настоящая мудрость, Наташ.
Я молчала, глядя на своё фото и чужое имя. Потом медленно закрыла вкладку.
— В следующий раз спрашивай, прежде чем выставлять мою жизнь напоказ, — сказала я. Но не сердито, а устало.
Он кивнул, обнял меня за плечи.
— Я люблю тебя, — сказал он. — И горжусь тобой. С первого дня, как встретил.
Я прижалась щекой к его плечу. За окном снова шёл дождь, но теперь он казался тёплым, весенним, обещающим обновление.
Я больше не никто. Я — это я. И этого достаточно.
Подписывайтесь на канал, делитесь своими чувствами в комментариях и поддержите историю 👍
Эти истории понравились больше 1000 человек: