Надеялся с молодой женой дожить до счастливой старости, а в старости горько жалею о своем глупом поступке
— Будете еще? — официантка постучала ногтем по пустой чашке.
Виктор Николаевич вздрогнул. Полупустой зал вокзального кафе «Транзит» плыл перед глазами мутным пятном. Три часа. Три часа и четырнадцать минут ожидания.
— А? Да, давайте. Только без сахара.
Девушка хмыкнула и забрала чашку. На бейджике имя — Алёна. Совсем молоденькая. Как Ксюша десять лет назад. Тот же насмешливый прищур, та же манера облизывать верхнюю губу, когда слушает.
Жизнь на паузе
За окном моросил октябрьский дождь. Серый, бессмысленный, как жизнь в пятьдесят пять. Капли собирались на стекле и медленно сползали вниз, оставляя за собой влажные дорожки — точь-в-точь как морщины, которые появились у Виктора Николаевича за последние пять лет.
Телефон в шестой раз за последние полчаса завибрировал. Не Ксюша. Звонок с работы. Виктор Николаевич сбросил, не глядя.
— Вам счет принести? — Алёна поставила свежую чашку на стол. — Скоро пересменка.
— Нет, я жду...
Виктор Николаевич осекся. Слова «жену» вдруг застряли где-то между гортанью и зубами. Жена ли Ксюша ему теперь? После той голосовухи, после этого молчания, после ее нового статуса в соцсетях с хештегом #мужикдолжен?
— Хорошо ждите, — пожала плечами официантка и пошла к соседнему столику.
Виктор Николаевич вытащил телефон. Открыл диалог с Ксюшей. Последнее сообщение — 9:08 утра.
«Встретимся в кафе у вокзала в 14:00. Нам надо поговорить. Люблю».
Это написал он. Ответа не было. Только две синие галочки.
Виктор Николаевич усмехнулся. Люблю. Какое простое и одновременно лживое слово. Десять лет назад оно звучало как обещание вечности. Теперь — как прощание.
За соседним столиком мужчина лет тридцати что-то горячо доказывал девушке в красном платье:
— Ты не понимаешь! Это шанс всей моей жизни! Москва, перспективы, другие деньги...
— А я? — девушка крутила в руках чайную ложку. — Мне тоже всё бросить?
Виктор Николаевич невольно прислушался. Чужие драмы всегда казались ему забавными театральными постановками. До тех пор, пока собственная жизнь не превратилась в спектакль абсурда.
«Мужчины тоже имеют право на счастье». Фраза, которую он бросил Марине десять лет назад, когда собирал вещи. Как же глупо это звучит сейчас. Право на счастье. Будто счастье — это что-то конкретное. Квартира, машина, молодая жена.
Телефон пискнул. Сообщение.
«Прости, не смогу приехать. Давай в другой раз. Завтра улетаю на Бали. С девочками. На две недели».
Виктор Николаевич положил телефон экраном вниз и потер виски. Кофе остывал, как и надежда на то, что сегодня что-то может измениться.
За окном остановился рейсовый автобус. Из него вышла женщина с ребенком. Мальчик, лет пяти, в синей куртке с динозаврами. Женщина что-то говорила ему, наклонившись, а потом рассмеялась. И этот смех, даже сквозь стекло и шум дождя, показался Виктору Николаевичу удивительно знакомым.
Он вздрогнул и подался вперед. Нет, не Марина. Просто похожа. У Марины сейчас, наверное, уже совсем другая жизнь. А у него? У него — остывший кофе и ощущение, что его поставили на паузу. Как старый фильм, который никто не хочет досматривать.
***
Виктор Николаевич расплатился за кофе и вышел из «Транзита». Дождь усилился, капли били по лицу с мелкой злостью. Он поднял воротник пальто из верблюжьей шерсти — подарок Ксюши на прошлый день рождения. «Тебе идёт этот цвет, ты в нём такой... солидный». Сейчас эти слова отдавали привкусом горькой иронии.
Мокрый асфальт перрона блестел под фонарями, отражая мутные пятна света. Ноябрьские сумерки сгущались быстро, проглатывая очертания вокзала, киосков, скамеек. Виктор Николаевич замер под козырьком табачного киоска, сжимая в кармане пачку «Парламента» — курил он редко, только когда нервничал.
— Прикурить не найдётся? — тощий парень в кепке-восьмиклинке протянул помятую сигарету.
Виктор Николаевич молча чиркнул зажигалкой.
— Благодарствую, — парень затянулся и покосился на пальто Виктора Николаевича. — Хорошая вещица. «Бербери»?
— «Максмара».
— Круто. Моя жена о таком мечтает, — парень хмыкнул и затянулся снова. — В кредит, говорит, возьмём. Я ей — ты что, с ума сошла? У нас ипотека на двадцать лет, какое пальто?
Виктор Николаевич скривился. Ипотека. Когда-то у него с Мариной была такая же — квартира в новостройке на Преображенской, с видом на парк. Выплачивали пятнадцать лет, копейка к копейке. А потом он всё бросил.
— А ваша супруга что, понимает в брендах? — спросил парень, не замечая его состояния.
— Моя... — Виктор Николаевич осёкся, подбирая слово. — Разбирается, да.
В кармане звякнул телефон. Виктор Николаевич вздрогнул, как старшеклассник на экзамене. Ксюша? Нет, просто уведомление от Тинькофф — «У вас списание средств».
Он открыл приложение. Пятьдесят восемь тысяч триста рублей — авиабилеты «Аэрофлота». Москва—Денпасар. Бизнес-класс.
Сердце кольнуло тупой иголкой. Не «с девочками». С кем-то другим. С тем самым, наверное, из сторис с хештегом #мужикдолжен. Ксюша никогда не летала бизнесом с подругами. «Зачем переплачивать? Лучше в отеле на эти деньги шампанское закажем».
Парень докурил, кивнул на прощание и растворился в темноте. А Виктор Николаевич так и стоял, глядя на экран телефона. Потом на автомате открыл фотографии. Листал, как в трансе — последнее совместное путешествие в Стамбул, ужин на крыше отеля «Маммара», прогулка по Босфору.
Ксюша на этих снимках улыбалась — профессионально, как на съёмках для каталога. С правильным наклоном головы, с выверенным прищуром. И только сейчас он заметил, что её глаза на этих фото всегда смотрели чуть в сторону. Мимо него.
Последние кадры — сентябрь, выходные на даче у её подруги в Истринском районе. Он тогда ещё удивился, что его позвали. Обычно такие девичники проходили без мужей. Теперь понял — это была проверка. Как он впишется в компанию новых друзей Ксюши. Тех самых молодых ребят с подтянутыми телами и голодными глазами. Мужики лет тридцати, у которых всё впереди.
Виктор Николаевич не вписался. Ему было скучно слушать про биткоины, нечего сказать о новом альбоме Фейс или Моргенштерна, и совершенно не хотелось обсуждать, как «Роснефть кинула миноритариев». Вечером он уехал, сославшись на головную боль. Ксюша осталась.
Он закрыл галерею и решительно нажал кнопку вызова. Гудки шли, но трубку никто не брал. На восьмом гудке включилась голосовая почта:
«Привет, это я. Если не беру трубку, значит, занята чем-то классным. Оставь сообщение, перезвоню, когда смогу».
Раньше там было: «...перезвоню, как только освобожусь, зайка». Когда она поменяла запись?
— Ксюш, это я, — голос Виктора Николаевича звучал хрипло. — Я понял про билеты. И про... всё понял. Не нужно больше делать вид. Я не буду мешать. Просто... давай поговорим. Один раз. По-человечески.
Он нажал отбой и посмотрел на часы. 18:47. Электричка на Москву через двенадцать минут. Можно успеть.
Виктор Николаевич сунул телефон в карман и зашагал к кассам. В голове вдруг стало удивительно пусто и спокойно. Как перед операцией год назад, когда вкололи первую дозу наркоза, и реальность начала отдаляться, становясь плоской и неважной.
Тогда, в больнице, он почти месяц жил в мире капельниц, уколов и белых халатов. Ксюша заходила дважды. В первый раз принесла фрукты и журналы. Во второй — только поцеловала в щёку и убежала на какую-то встречу.
А Марина... Марина не знала. Он не сказал дочерям, а значит, и до неё не дошло. Виктор Николаевич вдруг представил, как она могла бы приходить — с домашними котлетами в контейнере из «Фикс Прайса», с книгами, с разговорами об обычных вещах. Она умела превращать больничную палату в островок дома. Когда-то давно, в другой жизни, она просиживала с ним ночи, когда он сломал ногу на корпоративе. Меняла компрессы, когда у него была ангина с температурой под сорок.
Виктор Николаевич тряхнул головой, отгоняя эти мысли. Прошлое не вернуть. Да и нужно ли? Десять лет — не шутка. Он сам выбрал эту дорогу.
— Один до Москвы, пожалуйста, — сказал он кассирше.
— Триста сорок рублей.
Он протянул пятисотку. В этот момент телефон в кармане завибрировал. Виктор Николаевич буквально выхватил его из пальто.
Но это была не Ксюша. Старшая дочь, Катя. Первый звонок за последние три года.
***
Виктор Николаевич застыл с билетом в одной руке и телефоном в другой. Имя дочери на экране казалось миражем, галлюцинацией уставшего мозга.
— Катя?
Тишина. Потом глубокий вдох.
— Привет, пап.
Этот голос. Взрослый, чуть хрипловатый. Не тот звонкий, с которым она убегала по утрам в университет. Три года назад, когда он пытался поздравить её с днём рождения, в трубке звучали короткие гудки.
— Что-то случилось? — Виктор Николаевич отошёл в сторону от кассы.
— Ничего. То есть... — она запнулась. — Мама в больнице. Не пугайся, ничего страшного. Желчный. Операция завтра утром.
Желчный. У Марины были проблемы ещё десять лет назад. Врач в частной клинике «МедСи» советовал диету, таблетки. Она кивала, но потом всё равно ела острое, жареное — готовила для него и девочек, а сама говорила: «Да ладно, я потом таблетку выпью».
— В какой она больнице?
— В шестьдесят седьмой. Но туда сейчас нельзя, только утром, с девяти, — в голосе Кати послышалось напряжение. — Я просто подумала, что ты должен знать.
Электронное табло над головой мигнуло. Электричка на Москву через семь минут.
— Спасибо, что позвонила, — Виктор Николаевич сглотнул комок в горле. — Как ты? Как Лена?
— Нормально. Лена замуж вышла три месяца назад. За программиста из своего офиса. А я... — она снова запнулась. — Я беременна. Шесть месяцев.
Шесть месяцев. Он будет дедом. А она не сказала. И не сказала бы, если б не Марина.
— Поздравляю, — выдавил Виктор Николаевич. — Мальчик или девочка?
— Девочка. Будем называть Соней.
Соней. В честь бабушки Марины.
Голос из динамиков объявил посадку на электричку до Москвы. Виктор Николаевич крепче сжал билет.
— Катя, я приеду. Утром. К больнице.
Молчание. Потом тихое:
— Зачем, пап?
Этот вопрос ударил под дых сильнее, чем все её годы молчания. Зачем? Правда — зачем? Что он скажет Марине? «Привет, как дела? Слышал, у тебя операция»? Или «Прости, я был идиотом»? Или «Я тут от молодой жены сбежал, может, примешь обратно?»
— Я просто хочу... — он замялся, подбирая слова, — быть рядом. Если нужно.
Катя вздохнула:
— Пап, у неё есть Илья. Он всё время с ней. И мы с Леной. Нам... нам не нужна твоя помощь.
«Нам не нужна твоя помощь». Фраза повисла в воздухе, горькая, как полынь.
— Я понимаю, — Виктор Николаевич опустился на ближайшую скамейку. — Просто скажи, как пройдёт операция, хорошо?
— Ладно. Скажу.
Снова повисла тишина, но никто не торопился нажимать отбой.
— Катя, я... — начал Виктор Николаевич, но дочь перебила:
— А как Ксения Андреевна? Всё такая же красивая?
Вопрос кольнул неожиданной иглой. В голосе дочери не было ни издёвки, ни злости — только усталость. Будто она спрашивала о погоде или ценах на бензин.
— Не знаю, — честно ответил Виктор Николаевич. — Мы расстаёмся.
Катя помолчала.
— Ясно. Что ж, бывает.
«Бывает». Десять лет жизни уместились в одно равнодушное слово.
— Ты сейчас где? — неожиданно спросила она.
— На вокзале. В Мытищах.
— В Мытищах? — в голосе дочери мелькнуло удивление. — Что ты там делаешь?
Виктор Николаевич посмотрел на мокрый билет в руке. Что он тут делает? Ждёт электричку, которая увезёт его в пустую квартиру? Прячется от реальности?
— Сам не знаю, — сказал он тихо. — Просто сбежал.
Электричка подошла к перрону, двери с шипением открылись. Люди потянулись к вагонам — усталые, озябшие, спешащие домой.
Катя молчала так долго, что Виктор Николаевич решил — связь прервалась. Но потом она произнесла то, чего он совсем не ожидал:
— У Лены день рождения в следующем месяце в первое воскресенье. Мы собираемся у неё дома, на Бауманской. Если хочешь... можешь приехать. Часам к пяти.
Последний вагон электрички проплыл мимо, двери закрылись. Поезд медленно набирал ход, унося в ночь десятки судеб.
А Виктор Николаевич так и сидел на скамейке, сжимая в руке ненужный билет. В горле стоял ком размером с кулак, мешая выдавить хоть слово.
— Я приеду, — наконец хрипло выговорил он. — Спасибо, Кать.
***
Воскресенье выдалось удивительно солнечным для ноября. Виктор Николаевич стоял у подъезда кирпичной сталинки на Бауманской с букетом белых хризантем и коробкой, обёрнутой синей бумагой. Внутри — керамический сервиз из «Ашана». Продавщица уверяла, что это самый модный подарок сезона. Виктор Николаевич не спорил — что он понимает в подарках для тридцатилетних женщин?
Лифт не работал. Конечно. Четвертый этаж. Одышка на втором пролёте. В пятьдесят пять уже не взлетаешь по ступенькам, как раньше.
За дверью с номером 47 слышались голоса, смех, звон посуды. Виктор Николаевич замер, не решаясь нажать на звонок. Три года прошло с тех пор, как он видел младшую дочь. Какая она теперь? Что скажет, увидев его на пороге?
Дверь неожиданно распахнулась сама. На пороге стоял невысокий мужчина в клетчатой рубашке и джинсах. Рыжеватая бородка, очки в тонкой оправе, на запястье — фитнес-браслет «Хонор».
— Вы, наверное, Виктор Николаевич? — он протянул руку. — Я Андрей, муж Лены. Заходите, вас уже ждут.
В прихожей пахло корицей и ванилью. Виктор Николаевич разулся, поставил ботинки на полку рядом с женскими сапогами и мужскими туфлями. Сколько же здесь людей? Мысль о том, что придётся знакомиться с незнакомцами, заставила его вспотеть.
— Пап? — из комнаты выглянула Катя. Округлившийся живот, волосы, собранные в небрежный пучок, в руках — блюдо с тарталетками. — Ты пришёл.
Не вопрос — констатация. Словно она сомневалась до последнего.
— Обещал же, — Виктор Николаевич неловко улыбнулся. — С днём рождения Лену... Где она?
— На кухне, — Катя кивнула в сторону дверного проёма, откуда доносился запах жареного мяса. — Иди, она знает, что ты придёшь.
Кухня оказалась просторной, с барной стойкой и фартуком из синей плитки. У плиты стояла Лена — в мужской рубашке поверх футболки, с короткой стрижкой вместо прежних длинных волос. Рядом суетился парень в фартуке с надписью «Шеф просто отдыхает».
— Лен, там... — начал Виктор Николаевич, но осёкся, когда дочь обернулась.
Эти глаза. Точь-в-точь как у Марины в молодости. Тёмно-карие, с золотистыми искорками. Прошло десять лет, а он помнил этот взгляд. Помнил, как эти же глаза наполнялись слезами, когда он собирал вещи.
— Привет, пап, — Лена вытерла руки о полотенце. — Ты всё-таки решился.
Виктор Николаевич шагнул вперёд, протягивая коробку и цветы:
— С днём рождения, доченька.
Лена неловко обняла его, и он почувствовал тонкий аромат её духов — что-то цитрусовое, свежее.
— Спасибо, — она приняла подарок. — Проходи в зал, там все собираются. Мама придёт позже, она... — Лена запнулась, — она с Ильёй.
Виктор Николаевич кивнул. Конечно. Глупо было надеяться, что Марина обрадуется его появлению. Три дня назад, когда он звонил узнать о результатах операции, Катя сказала: «Всё хорошо, её уже выписали». Больше ничего.
Гостиная была полна людей — человек десять, не меньше. Молодые пары, какая-то пожилая женщина, двое детей, носящихся вокруг журнального столика. Виктор Николаевич поймал себя на мысли, что не знает никого из них. Десять лет — это не просто цифра. Это целая жизнь, которую он пропустил.
— Виктор Николаевич? — к нему подошёл высокий мужчина с аккуратно подстриженной бородой. — Я Илья. Мы с Мариной...
— Я понял, — перебил Виктор Николаевич. — Рад знакомству.
Рукопожатие Ильи было крепким. Глаза смотрели прямо, без вызова или неприязни — просто спокойная уверенность человека, твёрдо стоящего на своём месте.
— Марина скоро подойдёт, — сказал Илья. — Она за тортом заехала в «Волконский».
«Волконский». Любимая кондитерская Марины. Раньше они ходили туда по субботам — брали эклеры и чай с бергамотом. Маленькая семейная традиция, про которую он совсем забыл.
— Вина? — Катя протянула ему бокал с красным.
— Спасибо, — Виктор Николаевич сделал глоток. Сухое, терпкое. — У тебя красивая квартира, — сказал он Лене, которая присоединилась к ним.
— Спасибо, — кивнула она. — Мы с Андреем два года назад купили. Ещё ремонт делаем потихоньку.
— На свои? — вырвалось у Виктора Николаевича.
Лена усмехнулась:
— На ипотечные. Как все, пап.
В прихожей хлопнула дверь. Разговоры стихли. Виктор Николаевич обернулся и увидел её — Марину. В простом синем платье, с короткой стрижкой с проседью на висках, с тортом в руках. Она выглядела... иначе. Спокойнее, увереннее. Будто наконец-то нашла себя.
Их взгляды встретились. Виктор Николаевич ожидал увидеть обиду, горечь, может, даже ненависть. Но в её глазах не было ничего такого. Только лёгкое удивление и что-то, похожее на усталое принятие.
— Здравствуй, Виктор, — сказала она, передавая торт Илье. — Давно не виделись.
Десять лет уместились в четыре простых слова. Без упрёков, без криков, без слёз. Просто констатация факта.
— Здравствуй, Марина, — голос Виктора Николаевича предательски дрогнул. — Как ты себя чувствуешь? После операции...
— Нормально, — она пожала плечами. — Врачи говорят, всё прошло успешно.
Неловкая пауза повисла между ними. Десять лет невысказанных слов и несделанных шагов.
— Мариш, я на кухню отнесу, — Илья забрал её пальто и торт. Он понимал без слов — им нужно поговорить. Хотя бы недолго.
Когда они остались вдвоём в коридоре, Виктор Николаевич решился:
— Я приехал не возвращаться, не пытаться что-то исправить. Просто хотел... — он запнулся, подбирая слова. — Хотел сказать, что ты молодец. Сильная. Девочки у тебя выросли замечательные.
Марина смотрела на него долгим, изучающим взглядом.
— Знаешь, — наконец произнесла она, — я много лет представляла эту встречу. Думала, что скажу тебе всё, что накопилось. А теперь... — она слабо улыбнулась, — теперь мне нечего сказать. Я просто рада, что ты здесь. Для девочек.
— Я пропустил так много, — тихо признался Виктор Николаевич.
— Да, — кивнула Марина. — Но у них вся жизнь впереди. И у тебя тоже.
Из кухни донёсся смех и звон бокалов. Жизнь продолжалась.
— Ты идешь? — спросила Марина..
— Да, — Виктор Николаевич улыбнулся. — Я иду.
И он шагнул вперёд — к шумному столу, к смеющимся детям, к новой реальности, где он был всего лишь гостем, но уже не чужим. Где можно было начать всё заново, не стирая при этом прошлого. Где даже в пятьдесят пять не поздно наконец-то повзрослеть.