— Анечка, стиральная машинка опять сломалась, — голос матери в телефоне звучал устало и надтреснуто, как старая пластинка, проигрываемая на износ. — Третий день мокрое бельё руками выкручиваю. Спина отваливается.
Анна прикрыла глаза и досчитала до пяти. За окном офиса моросил осенний дождь, размывая очертания города. День начался с неудобного разговора с начальником о квартальном отчёте и продолжился скандалом трехлетней дочки в детском саду. Теперь ещё и это.
— Мам, а Кирилл что говорит? Он же рядом с тобой живёт.
Пауза затянулась, словно мать перебирала в уме варианты оправданий для сына.
— У него сейчас с СТО проблемы. Ты же знаешь, вложился, а клиентов мало. Светка новую шубу купила, зима на носу. Им сейчас не до моей стиралки.
Анна отодвинула недопитый кофе. Горечь разлилась внутри, и уже не понять — от остывшего напитка или от маминых слов.
— Сколько ремонт стоит, узнавала?
— Мастер приходил, говорит, тысяч восемь. Может, подешевле где найду, но пока...
— Переведу сегодня вечером. Мам, а почему ты мне сразу не позвонила?
Снова молчание, словно между Москвой, где жила Анна, и родным Подольском пролегла не пара десятков километров, а бескрайняя тундра.
— Не хотела беспокоить. У тебя своих забот хватает — работа, дочка. Да и Кирилл обещал помочь на той неделе.
Анна поджала губы. Кирилл обещал много и часто, с той самой поры, как научился складывать слова в предложения. Его обещания были похожи на воздушные шарики — яркие, манящие и неизменно лопающиеся при первом прикосновении реальности.
— Я приеду в субботу, мам. Заодно мастера нормального найдём.
— Что ты, доченька, не нужно! У тебя выходной, отдохнуть надо.
— Я уже решила. Привезу Алиску, она по бабушке соскучилась.
Мать вздохнула, и в этом вздохе Анна различила и радость, и тревогу, и что-то ещё — то, о чём не говорят по телефону.
— Анечка, тут ещё разговор есть... Серьёзный. При встрече лучше.
Сердце кольнуло предчувствием. Последний раз "серьёзный разговор при встрече" закончился новостью о том, что мама продала дачу и отдала деньги Кириллу на открытие автосервиса.
— Что-то случилось?
— Нет-нет, всё хорошо. Просто... — мать замялась. — Мы с Кириллом кое-что решили. Насчёт будущего.
Анна посмотрела на фотографию на рабочем столе — мама, брат и она сама на фоне яблони в цвету. Пять лет назад, когда казалось, что всё ещё можно исправить, склеить, восстановить. Когда она ещё верила в Кирилла.
— Хорошо, мам. В субботу поговорим.
После звонка Анна ещё долго смотрела в окно, наблюдая, как дождь превращает городские улицы в зеркала, отражающие перевёрнутый мир. Мир, где старший брат заботится о матери, а не наоборот. Мир, где мать не боится поделиться своими проблемами с дочерью. Мир, где прошлое не тянет за ноги при каждой попытке сделать шаг вперёд.
Предчувствие не отпускало. "Мы с Кириллом кое-что решили". В переводе на человеческий: Кирилл что-то решил, а мать согласилась. Как всегда. С тех самых пор, как в десять лет он заявил, что больше не будет есть кашу, и мать стала готовить ему отдельно.
Телефон зазвонил снова — начальник требовал отчёт. Анна выпрямила спину и разблокировала компьютер. "В субботу. Всё решим в субботу". Но червячок тревоги уже точил изнутри, подсказывая, что решить придётся гораздо больше, чем вопрос со сломанной стиральной машинкой.
Брату квартира нужнее
Суббота подкралась незаметно, как старость к человеку, отрицающему бег времени. Анна выехала рано — Москва ещё потягивалась в утренней дрёме, когда её маленькая "Тойота" пересекла МКАД. Алиса спала на заднем сиденье, закутавшись в плюшевый плед и обнимая потрёпанного зайца — единственную игрушку, которую она согласилась взять в дорогу.
Дочь всё больше становилась похожей на саму Анну в детстве — та же складка между бровей во сне, тот же жест, которым она отбрасывала непослушную прядь. Иногда, глядя на неё, Анна чувствовала странное раздвоение: словно смотрела одновременно в прошлое и будущее.
Подольск встретил их мокрым снегом — ни зима, ни осень, пограничное состояние, от которого зябко и неуютно. Пятиэтажка, где жила мать, стояла в окружении таких же серых коробок, словно стадо слонов, застывших на водопое.
— Бабушка! — Алиса выпрыгнула из машины, едва та остановилась, и понеслась к подъезду.
Любовь Николаевна уже ждала их у открытой двери квартиры — как всегда в выглаженном фартуке поверх домашнего платья, с уложенными волосами и бледной тенью улыбки на губах. Только глаза выдавали возраст и усталость — два колодца, на дне которых уже давно иссякла вода радости.
— Анечка, — мать обняла дочь, и Анна почувствовала, как она исхудала за последние месяцы. — Зачем ты всё-таки приехала? Я бы справилась.
В квартире пахло свежей выпечкой и чем-то ещё — то ли валокордином, то ли нафталином, запахом уходящего времени и несбывшихся надежд.
— Мам, ты же знаешь, я соскучилась. — Анна прошла на кухню и замерла.
Кухня изменилась. Вместо старого холодильника "Минск", который помнил ещё школьные годы Анны, стоял новенький двухкамерный красавец. На столе поблескивали микроволновка и кофеварка — вещами, которые мать считала ненужной роскошью.
— Откуда это всё? — Анна обвела рукой преобразившуюся кухню. — Неужто подарок купила на мои деньги, которые я перевела тебе на день рождения?
Мать отвела взгляд и принялась хлопотать с чайником.
— Кирилл на день рождения подарил. Говорит, хватит жить в прошлом веке.
Анна поджала губы. День рождения матери был в апреле, полгода назад. Тогда Кирилл ограничился букетом гвоздик и коробкой конфет. А она перевела на мамин счет месячную премию и корила себя, что не может помочь больше.
— Щедро, — только и сказала Анна. — А стиральная машинка сломалась?
— Машинка старая, — мать махнула рукой в сторону ванной. — Кирилл говорит, проще новую купить, чем тратиться на ремонт.
— И когда он собирается ее покупать?
Любовь Николаевна промолчала, расставляя чашки на столе.
— Бабушка, а где Никита? — Алиса, успевшая обследовать всю квартиру, вернулась на кухню.
— У него занятия сегодня, солнышко. Приедет вечером с родителями.
Краем глаза Анна заметила, как дрогнули руки матери, когда она наливала чай.
— Мам, что происходит? Что за "серьёзный разговор"?
Любовь Николаевна села, сложив руки на коленях, как первоклассница перед строгой учительницей.
— Анечка, я продаю квартиру.
Слова упали между ними, как камни в неподвижную воду, разбегаясь кругами оцепенения.
— Что? Но... почему?
— Кириллу деньги нужны. СТО не приносит дохода, а кредит в банке ему не дают. Да и зачем мне одной такая большая квартира? Перееду к ним, с Никитой посижу. Светлане всё равно помощь нужна.
Анна почувствовала, как внутри закипает что-то тёмное и ядовитое.
— Мама, ты в своём уме? "Перееду к ним"? Ты и так у них живешь через день! Светлана в своих салонах пропадает, а Никита на тебе висит! И квартира не такая уж большая — обычная двушка в хрущевке. Куда они тебя поселят? В шкаф?
— Не кричи при ребёнке, — одернула мать. — Алисочка, иди посмотри мультики в комнате.
Когда дочь убежала, Любовь Николаевна продолжила тише:
— Я уже всё решила. На той неделе покупатель приходит. Молодая семья, хорошие люди. Кирилл говорит, это последний шанс спасти бизнес. И потом, какая разница — формально квартира моя или нет? Я всё равно буду жить с семьёй.
— С семьей? — Анна горько усмехнулась. — Мама, очнись. Ты не член семьи для них — ты бесплатная нянька и домработница. А как только продашь квартиру и отдашь деньги, станешь ещё и обузой.
— Что ты такое говоришь? — в глазах матери блеснули слёзы. — Кирилл — мой сын. Он никогда не...
— Никогда не что? Не бросит тебя? Не потратит деньги впустую? Не обманет? Мама, сколько раз уже было: дача, машина, твои накопления. Всё ушло в его прожекты, которые лопаются, как мыльные пузыри! А ты каждый раз веришь, что теперь-то у него получится.
Любовь Николаевна поднялась, расправив плечи — жест, который Анна знала с детства. Так мать всегда готовилась к трудному разговору или решению.
— Брату квартира нужнее, — отрезала она. — Он мужчина, глава семьи. У него ребёнок растёт. А ты... У тебя всё хорошо. Работа в банке, квартира в Москве. Тебе помощь не нужна. Ты состоялась.
Анна смотрела на мать и видела не строгую женщину с прямой спиной. Испуганная птица, которая из последних сил защищает гнездо, не замечая, что в нём давно поселился кукушонок.
— Мама, — тихо сказала она. — Я не за себя прошу. Я за тебя боюсь. Что будет, когда у тебя не останется ничего своего? Квартира — твое гнездышко, твоя крепость.
Входная дверь распахнулась, и в квартиру ворвался шумный вихрь — Кирилл, Светлана и маленький Никита. Брат как всегда был небрит, в кожаной куртке, с сигаретным запахом. Светлана — худая, звенящая браслетами, с новым цветом волос и ресницами такой длины, что казалось, ещё немного, и она взлетит, как майский жук.
— О, сестренка пожаловала! — Кирилл хлопнул Анну по плечу. — Какими судьбами?
— Стиральную машинку маме починить приехала, — спокойно ответила Анна, глядя ему в глаза. — И заодно узнать, почему квартиру продаете.
Улыбка брата на мгновение дрогнула, но тут же вернулась на место — широкая, уверенная, как у человека, который знает цену своему обаянию.
— А, мама уже рассказала? Отлично. Значит, можно не тратить время на предисловия. Пойдем, поговорим.
***
Кирилл закрыл дверь своей старой комнаты — теперь там стоял компьютерный стол и узкий диван для гостей. Он сел, закинув ногу на ногу, будто не в родительском доме был, а на деловых переговорах.
— Слушай, Анют, ты же умная девочка, — начал он, доставая сигарету и вертя ее в пальцах, не решаясь закурить. — Понимаешь, как бизнес устроен. Сейчас вложишься — потом втройне вернется.
Анна смотрела на брата — родное и чужое одновременно лицо. В уголках глаз уже морщинки, в висках седина пробивается. А глаза всё те же — мальчишеские. С лукавым блеском, обещающие, что вот-вот случится чудо.
— И сколько раз оно уже "втройне возвращалось", Кирилл? — спросила она, не скрывая горечи. — После дачи? После маминых сбережений?
Он поморщился, как от зубной боли.
— Ты как будто специально приехала, чтобы всем настроение испортить. Мать сама решила продать квартиру. Я её не заставлял.
— Конечно, не заставлял. Просто ныл день и ночь, как тебе тяжело, как у тебя всё рушится.
Кирилл вскочил, нервно забегал по комнате.
— А ты бы что сделала на моём месте? У меня семья, ребёнок! СТО прогорает, кредиторы звонят. Мать всё равно с нами живёт больше, чем здесь. Какой смысл держать пустую квартиру?
— Смысл в том, что это ЕЕ квартира! — Анна тоже поднялась. — Её крыша над головой! Её независимость! А ты предлагаешь ей что? Угол в своей двушке, где она и так работает прислугой у твоей жены?
Кирилл побагровел. Сигарета сломалась в его пальцах.
— Да ты... — он запнулся, подбирая слова. — Да ты просто завидуешь! Всегда завидовала, что мать меня больше любит!
Анна рассмеялась — звонко, почти истерично.
— Боже, Кирилл, ты правда так думаешь? Что я завидую твоему праву обворовывать собственную мать?
Дверь распахнулась — на пороге стояла Любовь Николаевна. Лицо белее мела, руки сжаты в кулаки.
— Хватит, — произнесла она так тихо, что оба мгновенно замолчали. — Хватит ссориться в моём доме.
Она прошла к окну, отодвинула занавеску. Снег усилился, укрывая двор белым саваном забвения.
— Я всё решила, — сказала мать, не оборачиваясь. — Квартиру продам. И не тебе, Кирилл, — она подняла руку, останавливая готовые сорваться возражения сына, — и не Ане отдам деньги. Куплю себе однушку. Маленькую, но свою.
Кирилл задохнулся от неожиданности.
— Но мам... А как же СТО? Я же всё рассчитал...
— А дальше сам рассчитывай, — спокойно ответила Любовь Николаевна. — Тебе сорок два года, Кирилл. Пора научиться решать проблемы без моей помощи.
Он кинулся к ней, схватил за плечи.
— Мама, ты не понимаешь! Мне кредит не дадут! У меня уже три отказа! Если не будет денег в ближайшие две недели — всё, конец!
— Значит, конец, — пожала плечами мать. — Найдешь другую работу. Я не отдам на этот раз тебе все деньги. Не обижайся.
Анна не верила своим ушам. Всю жизнь мать потакала брату, всю жизнь он был центром ее вселенной. И вдруг...
Кирилл отшатнулся, словно его ударили. В глазах мелькнуло что-то звериное, загнанное.
— Это она тебя настроила, да? — он ткнул пальцем в сторону Анны. — Приехала на пару часов, наплела тебе, и ты уже...
— Нет, сынок, — Любовь Николаевна впервые за весь разговор повернулась к детям лицом. — Не Аня. Вселенная.
Она улыбнулась — странной, почти блаженной улыбкой.
— Вчера в поликлинике очередь была большая. Сидела, ждала, думала. О жизни, о вас. И вдруг женщина рядом заплакала. Тихо так, в платочек. Я её спросила — что случилось? А она говорит:
— Дочка квартиру отсудила. Я её вырастила одна, всю жизнь на неё положила. А она меня теперь в дом престарелых отправляет.
Любовь Николаевна подошла к Кириллу, положила руку на его щеку — жест из детства, когда сын горячился или капризничал.
— И я вдруг поняла, сынок. Поняла, что нельзя жить только для детей. Нельзя отдавать всё до последней капли. Потому что потом, когда отдавать будет нечего, ты станешь обузой. А я не хочу быть обузой. Ни для тебя, ни для Ани. Хочу быть мамой. Просто мамой, которая иногда печет пироги для внуков и звонит по выходным.
Кирилл побледнел, кусая губы.
— Мам, я бы никогда... Я не такой...
— Конечно, не такой, — она погладила его по волосам. — Просто Вселенная заставила на жизнь посмотреть по-другому.
Анна стояла, прислонившись к дверному косяку, чувствуя, как к горлу подкатывают слёзы. Что-то менялось — в матери, в брате, в ней самой. Что-то ломалось и одновременно исцелялось. Как сломанная кость, которая срастается неправильно и требует нового перелома.
— Я помогу тебе найти хорошую квартиру, мам, — тихо сказала она. — И с переездом помогу.
Любовь Николаевна кивнула, глядя в окно, где снег уже превращался в дождь — неуловимая грань между зимой и осенью, между прошлым и будущим.
***
Прошло четыре месяца. Снег, превратившийся тогда в дождь, снова стал снегом, а потом опять растаял — февраль выдался капризным, как обиженный ребёнок.
Анна парковалась у незнакомого подъезда в тихом районе на окраине Подольска. Новостройка — не элитная, но чистая, с детской площадкой и аккуратными дорожками. Любовь Николаевна решила купить квартиру на четвёртом этаже, объяснив, что "хочет видеть небо, а не чужие окна".
Кирилл не приехал на новоселье. Прислал сообщение — короткое, сухое:
— Извини, дела.
Никита нарисовал бабушке открытку с кривоватым домиком и солнцем. Светлана позвонила, поздравила скороговоркой и сказала, что они заедут на днях. Анна знала — не заедут. Что-то оборвалось в их семье после того разговора. Какая-то невидимая нить, которая связывала их, несмотря на обиды и разногласия.
— Входи, не стой на пороге, — Любовь Николаевна распахнула дверь. Новая стрижка, новое платье, незнакомые морщинки в уголках глаз — то ли от улыбок, то ли от слёз.
Однокомнатная квартира оказалась уютной — компактной, но не тесной. Кухня, совмещённая с гостиной, спальная ниша, отгороженная японской ширмой, небольшой балкон. Много света, бежевые стены, ваза с мимозой на журнальном столике.
— Нравится? — спросила мать, наблюдая, как Анна осматривается.
— Очень, — искренне ответила дочь. — И ремонт отличный. Быстро сделали.
— Соседка помогла. Римма Петровна, напротив живёт, — мать достала пирог. — Тоже одна, муж умер пять лет назад. Мы с ней теперь то в театр, то на выставку. Представляешь, я в театре не была лет двадцать!
Анна помогала накрывать на стол, слушая рассказы матери о новой жизни — курсы компьютерной грамотности в соседнем клубе, скандинавская ходьба по утрам, книжный клуб в библиотеке. Словно плотина прорвалась — столько всего, о чём хотелось рассказать, чем поделиться.
— А как Кирилл? — спросила Анна, когда они сели за чай.
Улыбка матери поблекла, но не исчезла.
— Сердится. Говорит, предала его. СТО пришлось закрыть, сейчас устроился в автосалон менеджером. Светлана тоже работу нашла — в косметическом магазине консультантом.
— А ты не жалеешь? — вопрос, который Анна боялась задать все эти месяцы.
— О чём? — мать подняла брови. — О том, что впервые в жизни поступила так, как хочу я, а не как нужно вам?
Она отломила кусочек пирога, но не стала есть.
— Знаешь, я ведь только сейчас поняла, что всю жизнь боялась. Боялась, что вы вырастете и перестанете нуждаться во мне. Что я стану... ненужной. И цеплялась за вашу зависимость, как за спасательный круг. За Кирилла особенно — он ведь всегда был таким беспомощным в быту, таким... маминым.
Анна молчала, чувствуя, как важны эти слова — для матери, для нее самой, для их будущего.
— И Вселенная подбросила мне урок, — продолжила Любовь Николаевна. — Показала, к чему это может привести. Та женщина из поликлиники, знаешь, я её иногда вспоминаю. Интересно, как она сейчас? Смирилась? Борется?
Входная дверь задребезжала от требовательного звонка. Мать вздрогнула, отставила чашку.
— Странно, я никого не жду.
Анна пошла открывать и застыла на пороге.
Кирилл. Небритый, в расстегнутой куртке, с пятном на рукаве — смотрел на неё воспаленными глазами.
— А, и ты здесь, — хмыкнул он, протискиваясь в прихожую. От него пахло алкоголем и отчаянием. Гремучая смесь. Анна научилась распознавать ее ещё в подростковом возрасте, когда отец приходил "поговорить с детьми" после развода.
— Кирюша? — мать вышла из кухни. — Что случилось?
— Ничего особенного, — он прошёл в комнату, плюхнулся на диван, не снимая грязной обуви. — Светка ушла. Забрала Никиту и ушла к матери жить. Сказала, устала от неудачника.
Любовь Николаевна ахнула, прижав руку ко рту.
— Когда? Почему ты не позвонил?
— А смысл? — он развёл руками и вдруг заплакал — беззвучно, некрасиво, как плачут мужчины, которые не умеют этого делать. — Мам, помоги. Я не знаю, как дальше жить.
Анна наблюдала, затаив дыхание. Мать садится рядом с сыном, берёт его за руку — тем же жестом, каким когда-то брала за руку её, когда у неё разбивалось коленка или сердце.
— Конечно, помогу, сынок, — тихо сказала Любовь Николаевна. — Но не так, как раньше. Не деньгами, не решением проблем. Помогу тем, что буду рядом. Буду слушать. Буду верить в тебя. А решать придется самому.
Кирилл поднял голову, непонимающе моргая.
— Но если я не верну Светку и Никиту... Если останусь один... Мам, ты же не бросишь меня?
Любовь Николаевна посмотрела на сына долгим, проникающим взглядом — не как на ребёнка, а как на взрослого человека, который заблудился и не может найти дорогу.
— Не брошу, — она сжала его руку крепче. — Но и жить за тебя не буду. Пора становиться мужчиной, Кирюша. Настоящим мужчиной.
Анна отвернулась к окну, чувствуя себя лишней в этой сцене. Внизу, на детской площадке, маленькая девочка в красной куртке ловила ладошками снежинки. Они таяли, едва коснувшись тёплой кожи, но девочка смеялась и подставляла ладони снова и снова — неутомимая, как сама надежда.
— Я остаюсь у мамы на ночь, — голос Кирилла за спиной звучал уже спокойнее. — Можно?
— Конечно, — ответила Любовь Николаевна. — Диван раскладывается. Только в душ сначала и переоденься. У меня есть твоя старая футболка и спортивные штаны — привезла из старой квартиры, не выбросила почему-то.
Анна обернулась. Кирилл стоял, ссутулившись, будто сдувшийся воздушный шар. А мать смотрела на него с той же любовью, что и раньше, но теперь в её взгляде была и твёрдость — новое качество, которое изменило всё.
— Я, пожалуй, поеду, — сказала Анна. — Алиска заждалась уже, наверное.
Мать кивнула, не пытаясь удержать. Кирилл посмотрел на сестру — впервые за много лет без высокомерия или обиды.
— Аня, — неловко начал он. — Спасибо, что... ну, знаешь. За маму.
— Не за что, — она улыбнулась ему. — Мама сама справилась. Она сильнее, чем мы думали.
Любовь Николаевна проводила дочь до двери.
— Анечка, — шепнула она на прощание. — Я только сейчас понимать начинаю. Всё, что мы делаем для детей — это не только ради них. Это ради нас самих. Чтобы видеть, как они растут. Как становятся лучше, чем мы.
Она поцеловала дочь в щеку и тихо закрыла дверь.
Спускаясь по лестнице, Анна вспомнила, как бабушка говорила ей в детстве:
— Жизнь — как вязание. Иногда приходится распускать целый ряд, чтобы исправить одну петельку.
Тогда эти слова казались скучным поучением старого человека. Теперь в них открывался новый смысл.
На улице снег превратился в дождь. Февраль не мог определиться — то ли прощаться с зимой, то ли ещё немного её удержать. Анна подняла воротник и зашагала к машине, думая о том, что завтра же позвонит риелтору. Дача в Подмосковье, которую купила ещё до брака — она ведь стоит без дела. А если продать, хватит на первый взнос за свою квартиру для мамы. Поближе к Москве, чтобы можно было приезжать чаще с Алиской. И с местом для Кирилла — на всякий случай.
Вселенная действительно заставила посмотреть на жизнь по-другому. И теперь можно было начать вязать новый узор — более сложный, но и более прочный.
Благодарю всех новых подписчиков за подписку на канал