В зеркале кухонного шкафа отражалась женщина, которая больше не пыталась выглядеть моложе своих лет. Альбина выключила чайник и провела рукой по лбу, где залегла глубокая морщина — след многолетней привычки хмуриться, когда что-то не складывалось. А не складывалось в жизни часто. Теперь, в сорок восемь, она научилась с этим жить. Движения были спокойны, как течение небольшой реки — не бурное, но неостановимое.
За окном моросил октябрьский дождь. Такой приносит с собой не свежесть, а только сырость. Которая проникает в суставы и застревает там на всю зиму. В такие дни Максим обычно бывал раздражителен. Но сегодня ушёл на работу необычайно воодушевленным. Посвистывал, завязывая галстук, и даже пошутил за завтраком. Альбина отметила это краем сознания, не придав значения. За двадцать пять лет совместной жизни учишься не замечать перепадов настроения другого человека. Иначе свихнешься.
Дом, построенный в середине девяностых и с тех пор дважды перестроенный, казался незыблемым доказательством того, что у них всё получилось. Первый этаж — кирпич, который они с Максимом разгружали сами. На тот момент не было денег на грузчиков. Второй — построенный десять лет спустя. Завод, где работал Максим, стал приносить приличные деньги. Тогда смогли расширить спальню и сделать комнату для внуков. Должны же они когда-нибудь появятся.
Альбина знала в этом доме каждую трещину. Вот эта, змейкой бегущая по потолку в прихожей, появилась, когда они поссорились на двадцатилетие свадьбы. Максим хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка. А вмятина на дверце шкафа в спальне — след от брошенной туфли, когда он впервые задержался до утра, сказав, что был у друзей. Сделала вид, что поверила. Так было проще существовать дальше.
«Той самой парой» их стали называть после серебряной свадьбы. Двадцать пять лет. Трое детей. Дом в пригороде и фотографии улыбающихся седеющих людей в соцсетях. Знакомые восхищались:
— Как вы выдержали столько лет?
Альбина лишь пожимала плечами, не находя внятного ответа. Как выдерживают воду в крыше — подставляют тазик. Как терпят боль в колене — привыкают ходить, слегка прихрамывая. Любовь за четверть века становится привычкой. И в этом нет ничего плохого. Просто есть люди, которым не дано быть легкими.
Она помыла чашку, вытерла руки о кухонное полотенце с надписью «Счастье быть вместе». Подарок детей на прошлую пасху — и пошла в спальню. Пора было собираться на работу, в библиотеку. Вот уже семнадцать лет заведовала ею. День обещал быть обычным — три группы дошкольников на экскурсию, потом разбор новых поступлений.
Телефон Максима, забытый на тумбочке, издал звук сообщения. Альбина подняла глаза — экран светился, показывая начало текста:
— Люблю тебя. Не могу дождаться...
Рука потянулась к телефону сама. Без участия сознания. Словно какая-то неведомая сила толкнула Альбину сделать то, чего она никогда не делала за все годы брака: прочесть чужую переписку. В этом жесте не было ни ревности, ни подозрения. Только смутное ощущение, что привычная река жизни вдруг изменила течение.
***
Имя в переписке. «Ирина». Холодное, как осколок льда, оно врезалось в сознание Альбины.
Она сидела на краю кровати, все еще держа в руках телефон мужа. Экран погас, но перед глазами продолжали мелькать обрывки фраз. «Скучаю». «Невыносимо». «Сходить с ума». Какие странные, чужие слова для Максима. Человека, который за двадцать пять лет ни разу не сказал ей: «Я не могу без тебя». А теперь писал это другой.
Телефон упал на ковёр. Альбина не двигалась. В голове — пусто, как в сломанных песочных часах. Только соседская собака лаяла где-то вдалеке, да капли дождя отбивали случайный ритм по карнизу. Тук-тук. Тук. Тук-тук-тук. Словно чьи-то торопливые шаги.
В библиотеку она так и не пошла. Позвонила, сказала — простуда. Коллеги не удивились: октябрь, все болеют. А потом — странное решение — пролистала переписку до самого начала. Три месяца. Ровно столько, сколько Максим ходил в новый спортзал. «Для здоровья». «Чтобы спина не болела». Он даже купил абонемент на полгода вперёд.
Воздух в комнате стал густым и вязким. Альбина распахнула окно. Холодные капли попали на лицо, смешались с чем-то теплым и соленым. Дождь? Нет, слёзы. Странно. Она не плакала уже очень давно.
— Алло, Лидия Петровна? В-вы можете подменить меня завтра тоже? — голос предательски дрожал, как натянутая струна. — Да, всё ещё нехорошо. Спасибо.
Дочь позвонила ближе к вечеру.
— Мам, ты как? Зайти?
— Не надо, Танюш, — Альбина старалась говорить ровно. — Просто горло немного. Завтра буду как огурчик.
Как огурчик. Какие глупые, пустые слова. Словно не она их произносит, а кто-то другой — женщина из телевизионной рекламы лекарств.
Весь день она бродила по дому, как по музею исчезнувшей цивилизации. Вот фотография — молодожены на фоне облезлой «Волги» с банками на капоте. Вот выцветший снимок с первенцем. Тётя Нина, теперь уже покойная, держит младенца. Альбина косится в объектив — растерянная, не выспавшаяся. Максим сияет. Вот школьный выпускной младшей. Все вместе, как положено — «та самая семья». Идеальная картинка.
А что за ней?
Вечером ключ в замке повернулся с привычным скрежетом.
— Я дома! — Максим влетел в прихожую, стряхивая капли дождя с куртки. — Что ты готовишь? Пахнет как...
Он замер на полуслове. Перед ним на полу стоял чемодан. Большой, тот самый, с которым они впервые поехали в Турцию пятнадцать лет назад. А рядом — его телефон.
— Что это? — хрипло спросил он, указывая на чемодан.
Альбина сидела в кресле у окна, неестественно прямая, как струна виолончели перед тем, как оборваться.
— Это твоя новая жизнь, — ответила она просто. — Вещи на первое время. Остальное заберешь потом.
— Ты с ума сошла? — он попытался рассмеяться, но вышел какой-то сиплый звук, будто ему не хватало воздуха. — Из-за чего весь этот...
— Ирина, — перебила Альбина. — Имя твоей новой жизни — Ирина. Которая не может дождаться вечера. Которой ты пишешь, что схо...
— Перестань! — он метнулся к ней, схватил за плечи. — Это всё... это всё не то, что ты думаешь!
Максим был так близко, что она чувствовала запах его одеколона — того самого, что подарила на прошлый день рождения. И еще что-то чужое. Сладковатый шлейф незнакомых духов.
— Знаешь, что самое странное? — Альбина говорила так тихо, что он вынужден был наклониться еще ниже. — Я думала, что буду кричать. Бить тарелки. Как в сериалах. А внутри — пусто. Словно я была готова к этому. Всегда.
— Бина...
— Не называй меня так, — резко отстранилась она. — Это было давно. В другой жизни.
За окном догорал октябрьский день. Дождь усилился, превратившись в сплошную серую завесу, отрезавшую их дом от остального мира.
— Я не могу уйти, — вдруг произнёс он с какой-то детской беспомощностью. — Куда я пойду?
И тут Альбина неожиданно для себя рассмеялась — негромко, но с горечью, от которой Максим невольно отшатнулся.
— К ней, конечно, — сказала она, и впервые за день в её голосе зазвучала сталь. — К той, которая любит тебя. Которая ждёт. Той, с которой ты не сходишь с ума от скуки, как рядом со мной.
***
Две недели текли, как мутная вода в водосточной трубе. Альбина вернулась в библиотеку. На вопросы отвечала скупо. Устали друг от друга. Решили пожить отдельно. Ничего особенного. Так бывает.
Дети звонили по очереди. Сначала старший – долго молчал в трубку, потом сказал только:
— Держись, мам.
Средняя прилетела из своей Германии. Просидела три дня, всё пыталась разговорить. Младшая (самая практичная) спросила прямо:
— Развод?
Альбина не знала, что ответить. Слово казалось слишком громоздким. Неповоротливым, как старый сервант, который некуда вынести и жалко выбросить.
Максим несколько раз приезжал за вещами. Выглядел одновременно виноватым и каким-то обновленным. Словно сбросил старую кожу. Говорил мало, всё больше о бытовом. Счета. Документы. Машина на техосмотр.
Альбина наблюдала за ним будто со стороны. Человек, с которым прожила половину жизни, превратился в силуэт – знакомый и чужой одновременно.
Как-то утром обнаружила в почтовом ящике странный конверт. Без марки, значит, кто-то бросил лично. Внутри – связка ключей от их дома и записка, написанная знакомым угловатым почерком:
«Не сложилось. Она хотела роман, а не мужа».
Альбина положила ключи на стол и долго смотрела на них. Маленькие металлические свидетели её несостоявшегося прощения. Почему-то вспомнилось, как с Максимом впервые открывали дверь этого дома. Тогда ещё недостроенного, пахнущего свежей краской и возможностями.
Телефон зазвонил ближе к вечеру.
— Альбина, можно я... можно вернуться?
— Нет, — удивилась собственному спокойствию.
— Но...
— Я решила продать дом, — слова выходили легко, будто репетировала их годами. — Уже говорила с риелтором.
На том конце провода повисла тяжёлая тишина.
— Куда же ты...
— Смотрела две квартиры, — перебила она. — Одну в центре, рядом с работой. Вторую – возле офиса твоей компании.
— Не понял, — он говорил медленно, словно боялся ошибиться в словах.
— Одна для меня. Вторая – для тебя.
— Что?..
Альбина вдруг отчётливо представила его лицо сейчас – растерянные морщинки вокруг глаз, припухшее веко левого глаза (аллергия, каждую осень), вертикальная складка между бровей. Знакомое до последней черточки. Бесконечно далекое.
— Двадцать пять лет, Максим, — смотрела в окно, где ранние сумерки размывали очертания сада. — Это не то, что можно выбросить. Но и не то, к чему можно вернуться.
В трубке что-то щелкнуло. Гудки. Оборвал разговор.
Через месяц они встретились у нотариуса для подписания документов. Максим осунулся, под глазами залегли тени. Молча подписал всё, что требовалось. Уже у выхода, неловко переминаясь с ноги на ногу, спросил:
— Обед? Поговорим?
Согласилась – неожиданно для себя.
В маленьком кафе на углу было безлюдно. Сидели друг напротив друга, как незнакомцы на вокзале, случайно оказавшиеся за одним столиком.
— Почему? — наконец спросил, глядя не на неё, а куда-то в пространство между ними. — Почему квартира... для меня? После всего...
Альбина пожала плечами:
— А куда бы ты делся? К родителям – в шестьдесят с лишним? К детям – быть обузой? Снимать комнату, как студент?
— Но это странно... Нелогично.
— Жизнь вообще нелогичная штука, — впервые за весь разговор улыбнулась. — Знаешь, вчера записалась на курсы живописи. Всегда хотела рисовать. И ещё – в августе полечу в Португалию.
— Одна? — он поднял брови.
— А с кем же ещё?
Впервые поймала себя на мысли, что разговаривает с ним без горечи. Без обиды. Просто как с человеком, с которым когда-то было много всего – и хорошего, и не очень.
— Ты... любил её? — вопрос вырвался сам собой, хотя дала себе слово никогда не спрашивать об этом.
Максим долго молчал, разглядывая свои руки – руки стареющего мужчины с набухшими венами и темными пятнами на коже.
— Нет, — наконец произнес он тихо. — Любил мысль о том, что меня ещё можно любить. Что ещё могу быть... нужным. Желанным. Понимаешь?
И вдруг поняла – до пронзительной ясности. Поняла его страх перед старостью. Перед постепенным угасанием. Перед неизбежностью конца. Тот же страх, что преследовал и её в бессонные ночи.
— Знаешь, я нашла способ лучше, — сказала она, допивая остывший чай.
— Какой?
— Научиться любить себя. Без необходимости отражаться в чьих-то глазах.
***
Прошло полтора года.
Альбина сидела на балконе своей новой квартиры. Балкон был маленький — всего шесть шагов в длину. Но Альбина умудрилась разместить здесь узкий столик, плетёное кресло и несколько горшков с травами. Базилик, мята, розмарин — запахи, которых раньше не было в её жизни.
На коленях лежал альбом для рисования — третий за этот год. Первые два она заполнила полностью: городские пейзажи. Портреты случайных прохожих. Натюрморты из предметов, окружающих новое жилище. Педагог на курсах говорил, что у неё «взгляд» — особый способ видеть обыденное.
Телефон завибрировал. Сообщение от Максима: «Завтра в 13:00 у Нины?»
Ежемесячные встречи за обедом стали чем-то вроде ритуала. Не семейной традиции. Нет — просто подтверждением того, что они по-прежнему существуют в жизни друг друга, хоть и иначе.
— Хорошо, — ответила и вернулась к рисунку.
Когда-то такие разговоры занимали бы часы. Обсуждение, согласование времени, уточнения. Теперь — два сообщения. Простота, пришедшая после сложности.
Вечером позвонила младшая дочь.
— Мам, ты как?
— Рисую, — улыбнулась Альбина. — Вид с балкона. Тополя распускаются, представляешь? Уже середина апреля.
— А... папа?
Этот вопрос всегда возникал в их разговорах — неловкий, как заноза.
— Завтра увидимся. Кажется, он ремонт затеял, — сама удивилась, как спокойно звучит её голос. — На днях показывал образцы плитки. Спрашивал совета.
— И ты...
— А что я? Посоветовала бежевую. В его возрасте пора уже выбирать что-то спокойное.
Дочь помолчала, потом вдруг рассмеялась:
— Странные вы какие-то. Не разведены, не вместе. Плитку обсуждаете.
— Жизнь вообще странная штука, — повторила Альбина свою новую любимую фразу.
После звонка долго сидела неподвижно. За полтора года она так и не объяснила детям всю глубину произошедшего. Зачем? У них своя жизнь, свои истории. Пусть думают, что родители просто «устали друг от друга». Это тоже правда — пусть и не вся.
На следующий день в кафе «У Нины» Максим появился с опозданием. Непривычно взволнованный, с каким-то бумажным свертком в руках.
— Прости, такси застряло, — сел напротив, положив сверток на стол. — Как ты?
— Хорошо. Собираюсь на пленэр с группой. Выедем на выходные за город, будем писать весенний лес.
— А я всё думал... — запнулся, потом решительно подвинул свёрток к ней. — Вот. Тебе.
Альбина развернула плотную бумагу. Внутри лежала книга — старая, в потертом переплете.
— «Письма к молодому поэту», — прочитала она вслух. — Рильке? Откуда?
— Помнишь, ты всё хотела найти? В юности ещё, — Максим смотрел на неё с каким-то странным выражением. То ли вина, то ли надежда. — Наткнулся случайно в букинистическом. Подумал — тебе пригодится. Для вдохновения.
Провела пальцами по обложке. Странно, как память сохраняет такие детали. Книга, о которой мечтала полжизни назад. Кусочек её юности, о котором бывший муж помнил все эти годы.
— Спасибо, — улыбнулась, и улыбка получилась настоящей.
Говорили о детях, о новой работе Максима (консультантом — уже не директором). О планах на лето. Обычный разговор двух немолодых людей, связанных общим прошлым и странным настоящим.
Когда принесли счёт, Максим вдруг спросил:
— Ты счастлива? — и тут же осёкся, словно испугавшись собственной смелости.
Альбина задумалась. Слово «счастье» казалось слишком громким. Слишком ярким для того, что чувствовала теперь. Но и «несчастье» было неверным.
— Я свободна. От ожиданий. От необходимости соответствовать. От страха потерять то, что уже потеряно. Это... спокойно.
Он кивнул с каким-то новым пониманием.
— Знаешь, я скучаю, — неожиданно признался он. — Не по семейной жизни. По тебе. По разговорам.
Альбина открыла сумку и достала небольшой сверток — альбом для рисования, который она всегда носила с собой.
— Держи, — она протянула ему листок. — Нарисовала на прошлой неделе.
На рисунке был старый дом — тот самый, который они продали. Но не такой, каким он был в последние годы. А тот, прежний — недостроенный, с лесами вокруг второго этажа, с брошенными у крыльца ведрами из-под краски. Дом их молодости.
— Храни, — сказала просто. — Это было настоящим.
Выйдя из кафе, пошли в разные стороны. Он к своей машине, она к метро. Два человека. Когда-то бывшие одним целым, а теперь научившиеся существовать отдельно. С памятью, которую невозможно стереть. И будущим, которое каждый выбирал сам.
На полпути Альбина остановилась и оглянулась. Максим стоял у машины и смотрел ей вслед. Она помахала рукой — коротко, без надрыва. Он ответил тем же.
Этого было достаточно.
Спасибо за прочтение и подписку на канал.