– Мы с Валей давно спим в разных комнатах. Иногда, когда дочь заходит в гости с внуками, здороваемся в коридоре – так, скользко. Привычка.
Вечером жена стелет постель в зале, я в спальне – кому где удобнее, да и шуметь никто не мешает. Ни ссор, ни страстей – всё осталось там, за дверью, в прошлой жизни.
Когда-то я боялся этой мысли: что дом превратится из крепости в вокзал – где все уходят и никто не ждёт. А теперь…
Привык. Вроде обеим сторонам так проще.
– Василий, ты бы лучше в гараж сходил, картошка опять сгнила, – зовёт Валя из кухни.
– Понял, пойду, – отвечаю, иду. Не спорю.
Валентина утром первое, что спрашивает: «Хлеба хватит?» – и почти всегда забывает про себя. Я говорю: «Купил твой любимый, серый». А на ужин варит суп, что я терпеть не могу. Смеётся, будто специально.
Вечерами смотрим разные передачи: я – спорт, она – сериалы и вязание. Вроде бы и семьи нет, а разбежаться страшно. Друзья развелись – и не стало ни дружбы, ни разговоров, ни привычки быть вместе хотя бы формально. Я Валю не разлюбил, нет… Просто мы стали родственниками. Братьями по быту и чашке чая.
Однажды дочь сказала:
– Пап, а что вы с мамой… живёте, будто соседи? Может, вам…
Я только рукой махнул.
– Мы с женой давно спим врозь. Но разводиться не будем. Зачем менять старый велосипед, если на нём пусть медленно, но доехать можно к любому морю? У нас, знаешь… всё ровно.
Иногда ровное море спокойнее урагана. И в этом тоже есть свой смысл.
Есть в нашем доме вечный ритм – как у старых часов, которые тикают несмотря ни на что.
Утром Валя громко шаркает по коридору, включает радио – у неё там свои новости, свои дикторы, которые не спорят и не разбегаются. Я варю кофе, расправляю газеты, читаю про хоккей: не для знаний – от скуки, чтобы день длиннее был.
Дочь иногда приезжает, смотрит – ей всё не так.
– Мам, пап! Когда вы последний раз куда‑то вместе выходили?
Валя смеётся – мол, взрослым и так хорошо, не обязаны по кафешкам шляться. Я промолчу.
Она уходит, в коридоре долго обувается – как будто ждёт, что я всё-таки скажу: «Знаешь, дочь, мы с мамой только привычку храним, а сердцем давно чужие».
Но я не скажу. Кому легче от этой правды?
Иногда, сидя на кухне, ловлю себя на зависти, если у соседей праздник: к ним гости, шум, кто-то звонко смеётся. У нас – только спокойствие. Но плохого тоже нет. Валя не орёт, я не скандалю. Живём в мире, делим тишину поровну.
Вечерами бывает даже уютно: я рыщу по двору и разбираю инструменты. Валя ковыряется в огороде, приносит пару луковиц, гордится урожаем. На зимовку мы соседям салаты складываем – тоже ведь радости простые.
А иногда… вдруг ночью проснусь, а она свет не выключила. Зайду – она спит, головою к стене, платок съехал на плечо. Подправлю. Не разбудится. И мне вдруг хорошо за то, что не совсем чужая она мне, и я ей хоть для чего-то нужен.
Пару раз пробовал начать серьёзный разговор:
– Валь, ты не хочешь… ну, как-нибудь по‑другому?
Она смотрит задумчиво:
– Старый мы с тобой уже, Василий. Терпим – да и ладно. Страшнее всего – остаться совсем одному.
Тогда я сажусь рядом, чищу картошку. Думаю: да и мне не надо иначе. Если бы мог всё вернуть… может, и нет.
Есть такие семьи – не из любви, не из страсти, а из уважения к прожитому времени. И немножко – из страха оголиться перед чужим ветром.
А как‑то вечером застрял у нас телевизор — ни туда, ни сюда, картинка зависла в самом разгаре, да ещё и заискрила. Валя растерялась:
— Ой, Василий, сейчас замкнёт!
— Не бойся, — буркнул я, полез к розетке.
Я не электрик, но сообразил. Смеялась потом: “Мужик в доме — удобно”.
Оказалось — когда рядом беда или просто мелкая неприятность, мы оба становимся расторопнее, ближе самим себе… и чуть теплее друг к другу.
Позвонила жена своей сестре:
— Ну как вы там с Васей?
А она:
— Живём. По‑тихому. Поругаться уже разучились, зато суп горячий вовремя!
Я слышал, улыбаюсь в свою ладонь. Тихо стало, домашне.
В тот вечер Валя впервые за долгое время подошла ко мне сама.
— Василий, помнишь наш Урень? Поехали туда на денёк, как раньше…
— А зачем?
— Просто так. Не для фото, а для себя.
— Хм… Давай…
Наутро собрались, поехали: старенькая Нива, термос, два бутерброда. Лес, как всегда, тот же. И вдруг мы разговаривали спокойно, без обид — о детях, о сне, о валежнике, даже о нашей молодости…
Валя вдруг уснула у меня на плече в машине. Я глажу её ладонь и думаю: не всё, наверное, ушло. Просто внутри стало тише — но тепло всё ещё прячется где‑то, в старой памяти, в общих привычках.
Семейная лодка всё‑таки плывёт. Медленно, без парусов, но плывёт. Иногда — достаточно.
Вернувшись домой, мы с Валей долго молчали — но тишина теперь не тяготила, а будто согревала. По вечерам всё так же расходились по своим комнатам: она с книжкой, я с газетою.
Но заметил — Валя стала чаще улыбаться, приносила мне чай не только себе; а вечером спрашивала:
— Хочешь яблоко порежу?
— Давай, — отвечаю, и оба понимаем, что за этим «давай» не просьба, а знак — «я рядом, всё хорошо».
Иногда сидим вместе на кухне — обсуждаем новости, перебираем старые альбомы. Пересказываем друг другу, как внуки шалят, как соседи крыжовник сажают…
Меня раньше омрачало это невидимое стекло между нами, а теперь — нет. Принял: наша семья не про страсть, не про высокое кино. Про терпение, про память, про умение быть рядом в любые годы.
Часто теперь думаю: не обязательно быть счастливыми для картинки. Достаточно быть вдвоём — хоть и по разным спальням, под разным пледом, с разными вкусами.
В один вечер Валя спросила:
— Василий, а, может, всё правда у нас не зря?
Я пожал плечами — и вдруг понял: не зря. Потому что за много лет растёт не только любовь, но и уважение — к привычке, к плечу рядом, к чужой жизни, что стала частичкой твоей.
Вот и весь секрет нашего брака: не спим вместе, но жизнь делим поровну. Не разводимся — потому что не хотим стать совсем чужими.
Завтра сварю ей кофе с сахаром — как раньше, по молодости. Просто так, без повода.
И это, наверное, и есть наш мир. Наш – пусть с разными комнатами, но одним домом.