— Ну что, Верка, домик-то бабкин уже оформила? — голос Ирины Петровны, свекрови, прозвучал как выстрел в тишине уютной кухни. Она даже не разулась, так и ввалилась в прихожую, с ходу начав командовать. — Пора бы и расплачиваться за доброту нашу. Продавай давай, и деньги нам верни. Мы на свадьбу ой как потратились!
Я опешила. Стояла посреди кухни с недомытой чашкой в руках, словно окаменела. Только похоронили бабушку… Едва пережила похороны, эти тягостные дни, полные горьких воспоминаний и щемящей пустоты. Бабушкин дом, доставшийся мне в наследство, казался единственным утешением, живой ниточкой, связывающей с прошлым, с теплом ее рук, с запахом пирогов по воскресеньям. И вот… такое.
— Ирина Петровна, вы… вы о чём? — с трудом выговорила я, чувствуя, как внутри поднимается холодная волна непонимания и начинающего гнева.
Муж мой, Димка, замялся за моей спиной, словно прятался от надвигающейся бури. Он всегда так – в сторонке, лишь бы не высовываться.
— О чём, о чём! — передразнила меня свекровь, проходя на кухню и брезгливо оглядывая скромную обстановку. — Не понимаешь, что ли? О деньгах, Верочка! О наших деньгах, вложенных в вашу свадьбу. Год назад гуляли на широкую ногу, ресторан тебе подавай, платье как у королевы… А кто платил, интересно знать? Мы с отцом Димкиным!
Свадьба… Год назад. Как сейчас помню – суета, беготня, бесконечные списки гостей, выбор ресторана. Мама Димина, тогда еще будущая свекровь, принимала самое деятельное участие. Настаивала на пышном торжестве, уверяла, что «единственный сын женится – нельзя ударить в грязь лицом». Мы с Димкой, честно говоря, хотели скромнее, просто расписаться и уехать куда-нибудь в путешествие. Но мама… маме же виднее. В итоге гуляли в дорогущем ресторане, платье у меня было, и правда, роскошное – как из сказки, и кольцо… кольцо она тоже выбрала – с крупным камнем, «чтобы люди видели». Тогда я как-то не задумывалась о цене, казалось, родители Димы так радуются за нас, хотят сделать праздник. Теперь вот, оказывается, праздник-то был за мой счет. Вернее, за счет бабушкиного дома, который я еще даже в права наследства толком не вступила.
— Ирина Петровна, подождите, — попыталась я взять себя в руки, хоть голос предательски дрожал. — Дом… это память о бабушке. Единственное, что у меня осталось. Я не… не собираюсь его продавать.
Свекровь фыркнула, как недовольный кот.
— Память! — передразнила она снова. — Память у нее! Что ты, кроме этой рухляди, видела от своей бабушки? Копейки в кошельке? Старые тряпки в шкафу? А мы, между прочим, для вас старались, последнее отдавали, чтобы вы как люди жили! А ты, неблагодарная, нос воротишь!
Я похолодела от обиды. Рухлядь? Этот дом, каждый уголок которого дышит теплом и любовью? Эти стены, помнящие смех бабушки, ее песни по вечерам, запах свежеиспеченных блинов… Рухлядью она это называет? Да если бы не бабушка, не этот дом, не знаю, где бы я сейчас была. Родителей я рано потеряла, бабушка заменила мне всех. Она меня растила, воспитывала, вкладывала в меня душу. А этот дом… здесь прошло всё мое детство, юность, здесь каждый гвоздик, каждая половица – родные.
— Ирина Петровна, — повторила я, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри всё клокотало. — Мы же… мы с Димой собирались постепенно отдавать деньги за свадьбу. Мы же говорили…
— Собирались! — перебила она, взмахнув рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Знаю я ваши «собирались»! Год прошел, сколько вы нам вернули? Копейки! А дом – вот он, готовый куш. Продала – и сразу все долги закрыла. И нам хорошо, и тебе мороки меньше. Чего тут думать-то?
— Мам, ну перестань, а? — вмешался, наконец, Димка, тихо и неуверенно, словно прося прощения за свое существование.
Свекровь мгновенно переключилась на сына, испепеляя его взглядом.
— А ты молчи, умник нашелся! — зашипела она. — Ты вообще в курсе, сколько мы на вас потратили? Или тебе, как всегда, всё равно? Мама и папа должны, а ты сиди, ножки свесив?
Димка виновато потупился, заковырял носком ботинка линолеум. Вечно он так – перед матерью как мальчишка. Словно не муж мне, а … сын родной своей мамочке.
— Ирина Петровна, — я постаралась вернуть разговор в конструктивное русло, хотя после ее слов о «рухляди» конструктивность улетучилась куда-то далеко. — Мы отдадим деньги. Честно. По частям, как и договаривались. Но дом… дом продавать я не буду.
— А кто тебя спрашивает? — взвилась она. — Дом, не дом… Мне мои деньги нужны, понятно? Я не для того свадьбу эту устраивала, чтобы потом сидеть без копейки! Мы, между прочим, кредит брали, чтобы вас, молодых, порадовать! Теперь нам этот кредит выплачивать, а вы тут жируете в бабушкиной халупе!
Кредит? Вот оно что… Значит, дело не только в «возврате инвестиций», как она выражается. Кредит. И ей нужно, чтобы я сейчас же, сию минуту продал дом и заплатила по ее счетам.
В этот момент в голове что-то щелкнуло. Пелена какой-то наивной доверчивости спала с глаз. Я вдруг ясно увидела всю меркантильность и холодный расчет этой женщины. Не любовь к сыну, не радость за молодых, а чистая выгода – вот что двигало ею в этой «пышной свадьбе». Она вложилась, как в выгодный проект, рассчитывая на дивиденды. И дом мой, бабушкин дом – это, оказывается, и есть эти дивиденды.
Вспомнился разговор с подругой, Ленкой. Мы как-то болтали о свадьбах, о родителях. И Ленка между делом обмолвилась: «А мне твоя свекровь как-то рассказывала, что они с твоей свадьбой хорошо разорятся. Говорила, мол, ничего, зато как Вера в наследство вступит, так мы свое вернем с лихвой».
Тогда я не придала этому значения, подумала, Ленка придумывает или не так поняла. Теперь вот … вспомнилось. И стало всё на свои места. Заранее спланировано. Расчитано. До копейки.
Гнев поднялся горячей волной. Обида захлестнула с головой. Нет, больше молчать я не буду. Хватит.
— Знаете что, Ирина Петровна, — мой голос теперь звучал ровно и твердо, без дрожи и колебаний. — Дом я продавать не буду. Это мой дом. Память о моей бабушке. И никто не вправе мне указывать, что с ним делать. А деньги … деньги за вашу «доброту» мы вам вернем. По частям, как и обещали. И не надо мне тут угрожать и шантажировать. Надоело.
Свекровь словно поперхнулась от такой дерзости. Лицо побагровело, глаза метали молнии.
— Ах ты как заговорила! — завизжала она, теряя остатки самообладания. — Да я тебя … Да я вам жизнь испорчу! Ты еще пожалеешь, что со мной связалась! Димка! Ты что молчишь? Скажи ей что-нибудь! Поставь ее на место!
Димка опять замялся, заморгал глазами, переводя взгляд с матери на меня и обратно. Видно было, что он мечется между двух огней, не зная, кого поддержать и как выкрутиться из этой неловкой ситуации. Снова это его вечное молчание, пассивность, нерешительность. И в этот момент я почувствовала не только гнев на свекровь, но и горькое разочарование в муже. Не защитник, не опора, а так … тряпка.
— Мама, ну правда, — пробормотал он тихо, глядя в пол. — Вера же сказала, что деньги вернем. Зачем дом продавать? Это же … ее память.
— Молчать! — отрезала свекровь, даже не смотря на сына. Она вся была сконцентрирована на мне, словно я была ее главным врагом. — Я тебе говорю – продай дом! И точка! Иначе … иначе знать тебя не хочу! И Диме запрещу с тобой общаться! Выбирай!
Выбирай? Она ставит меня перед выбором? Дом или муж? Память о бабушке или … семейное благополучие? Хотя какое тут благополучие, если муж стоит тряпкой, а свекровь рычит как цепная собака?
Я посмотрела на Димку. В глазах – жалобное выражение, молчаливая мольба – уступи, не спорь, лишь бы мама успокоилась. И в этот момент я приняла решение. Не громкое, не пафосное, а простое и ясное, как утро после дождя. Я буду отстаивать свой дом. И свою правду. Одна, если понадобится.
— Дом я не продам, Ирина Петровна, — повторила я твердо, глядя ей прямо в глаза. — Можете кричать, угрожать, манипулировать Димой – бесполезно. Дом останется моим. А если деньги так важны – забирайте обратно все свадебные подарки. Платье, кольцо, ресторанные салфетки – всё, что насчитаете … забирайте. Мне ничего не нужно от вас. И вам от меня, похоже, только деньги.
Свекровь стояла ошарашенная, словно я ее водой ледяной облила. Видно, не ожидала такого отпора от тихой и уступчивой Верки. Потом лицо снова искривилось от злости.
— Ах ты … тварь неблагодарная! — прошипела она сквозь зубы. — Да ты еще вспомнишь меня! Проклинаю тебя!
И развернувшись на каблуках, хлопнула дверью так, что стёкла зазвенели.
Димка остался стоять, опустив голову, как провинившийся школьник. Я молча смотрела на него, ожидая … чего? Оправданий? Извинений? Поддержки?
— Вер, ну ты чего так сразу … резко? — пробормотал он, не поднимая глаз. — Мама же … она же переживает. Ей сейчас трудно.
Трудно ей? А мне легко, что ли? Я только бабушку похоронила, а тут … это всё.
— Дим, ты понял хоть что-нибудь? — спросила я тихо, но в голосе звучала усталость и какое-то обреченное спокойствие. — Дело не в деньгах даже. Дело в отношении. Она меня за человека не считает. Дом мой – «рухлядь», я – «неблагодарная тварь». И ты … ты молчишь. Ты всегда молчишь.
Он снова промолчал, продолжая копать носком ботинка линолеум. И это молчание было красноречивее всяких слов. Всё было понятно. Он не со мной. Он с мамой. И всегда будет с ней.
Я отвернулась и подошла к окну. За стеклом – бабушкин сад. Яблони в цвету, зеленый газон, кусты сирени … Тихо, спокойно, уютно. Мой дом. Моя крепость. Моя память. И я его никому не отдам. Ни за какие деньги. И даже ради … сомнительного семейного счастья.
Отношения с Димой … под вопросом. Но это уже другая история. Главное – я отстояла свой дом. И свою правду. И впервые за долгое время почувствовала себя … сильной. И свободной. В своем бабушкином доме.