Московский Шереметьево гудел, как растревоженный улей. Табло вылетов окрасилось в кроваво-красный, и слово «ОТМЕНЕН» мигало возле десятка рейсов. Среди них — злополучный A320 до Краснодара.
Виктор Петрович стоял у стойки регистрации, сжимая бумажный платок в кармане пиджака так, что бумага превратилась в комок. Вылет на восемь утра превратился в вечернюю неопределенность, а затем — в окончательное «приходите завтра». Метель, обрушившаяся на столицу, перечеркнула все планы одним взмахом снежной кисти.
— Кхм, извините, но форс-мажор, — администратор авиакомпании развела руками. — Переоформим на утро. Или вернем деньги.
На часах половина одиннадцатого вечера. Ехать до гостиницы через весь заснеженный город — та еще авантюра. Такси от аэропорта до дома — пять тысяч против обычной тысячи. Таксисты не дураки, чуют наживу в непогоду. Нет, буду присутствовать на совещании по новомодному: по видеосвязи. Могу себе разок позволить.
А дома... дома пусто. Ирина не ждет. Благоверная супруга считает мужа уже летящим к югу, греющим косточки на краснодарском совещании. Виктор улыбнулся краешком губ. Вот будет сюрприз. Двадцать пять лет вместе, а сюрпризов не устраивал давно.
Только в такси, рассекающем заснеженные московские улицы, Виктор ощутил странное покалывание где-то под ложечкой. Интуиция — вещь необъяснимая. Особенно у мужчин за полтинник, не склонных к сентиментальным предчувствиям. Это было похоже на предупреждение, тихий внутренний звоночек, который настойчиво советовал развернуться и поискать ночлег в ближайшей гостинице.
В подъезде сломался лифт. Конечно же. Только сегодня, именно сегодня. Каблук ботинка гулко отстукивал по ступеням, эхом разносится звук по пустой лестничной клетке. Пятый этаж. Шестой. Седьмой. Девятиэтажка скрипела, стонала от ветра, будто уговаривала повернуть назад.
Ключи нашлись в кармане не сразу. Пальцы замерзли. Не слушались. Металл выскальзывал из рук, как живой. А может, это судьба давала последний шанс? Остановиться, развернуться, уйти. Переночевать у друга. Вызвать такси до гостиницы. Что угодно — только не открывать эту дверь.
Ключ мягко вошел в скважину. Замок щелкнул без обычного скрипа, словно кто-то недавно смазал механизм. В темной прихожей витал странный, смутно знакомый аромат. Непривычный запах дома — чужой, колючий, словно заноза в пальце. Дорогой мужской парфюм, пробившийся сквозь знакомые запахи квартиры.
Тусклый свет из кухонного окна окрашивал прихожую в серебристо-синие тона. Радиатор под окном тихо шелестел, гоняя горячую воду по венам батарей. Квартира дышала. Жила своей, неведомой хозяину жизнью. В глубине, из-за неплотно прикрытой двери спальни, пробивалась тонкая полоска света.
И звуки. Едва уловимые, глухие, неразборчивые. Виктор замер на пороге собственной квартиры, и мир вокруг словно застыл вместе с ним.
***
Осторожно снял пальто и повесил на крючок. Ботинки остались стоять в прихожей — идеально ровно, как в былые армейские времена. Носки стягивать не стал — паркет холодил даже через шерстяную ткань. Странное оцепенение охватило разум. Тело двигалось на автопилоте, словно в замедленной съемке.
Звуки из спальни стали отчетливее. Приглушенный женский смех. Шорох простыней. Знакомый, до боли знакомый голос Ирины. Но какой-то непривычно звонкий, помолодевший на добрых пятнадцать лет.
Шаг. Еще шаг. Коридор растянулся, как в кошмарном сне. Когда бежишь, но не можешь добраться до цели. Сердце билось где-то в горле, мешая дышать. Память услужливо подкинула картинку. Вот так же, крадучись, маленький Витя пробирался на кухню за запретными конфетами. Тогда, в детстве, казалось, что именно такое сердцебиение — предвестник неминуемого наказания. Сейчас накатило то же ощущение неотвратимости.
Дверь в спальню поддалась от легкого толчка. Петли, обычно скрипучие, предательски промолчали.
— А помнишь, как мы в Ялте... — мужской голос, чуть хрипловатый, с характерным растягиванием гласных, оборвался на полуслове.
Три фигуры застыли в немой сцене, достойной Гоголя. Ирина — с распущенными волосами, непривычно яркой помадой на губах. В том самом шелковом пеньюаре, подаренном Виктором на прошлый юбилей. Черная ткань, соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу. Рядом на кровати — мужчина. Смутно знакомый, с проседью на висках и породистым профилем. Борис. Первый муж. Отец двух взрослых дочерей Ирины, которых Виктор растил как родных. И третья фигура — сам Виктор, застывший в дверном проеме с папкой в руках.
Тишина, густая и вязкая, как мед, растянулась на мучительные секунды.
— Витя... — Ирина выдохнула имя, как проклятие. — Ты же должен был... Рейс...
Борис поднялся с кровати — неторопливо, с каким-то даже достоинством. Голый торс, спортивные брюки, небрежно накинутая на плечи рубашка. В свои пятьдесят девять выглядел подтянуто, моложаво. Вот и разгадка тайны тренажерного зала, куда Ирина зачастила последние полгода. Не похудение ради здоровья, а встречи с бывшим.
— Добрый вечер, Виктор Петрович, — голос Бориса звучал неожиданно твердо. — Понимаю, неловкая ситуация.
Неловкая. Неловкая ситуация. Двадцать пять лет брака, выращенные дети. Ипотека. Дача в Подмосковье. Совместные отпуска, болезни, радости, седина на висках — все это уместилось в два слова: «неловкая ситуация».
Виктор сам не заметил, как пальцы разжались. Папка с документами грохнулась на пол. Бумаги брызнули во все стороны, как капли крови из раны.
— Витенька, это не то, что ты думаешь! — Ирина вскочила, запутавшись в простыне. — Борис просто зашел... Мы говорили о детях...
Говорили о детях. В спальне. В полночь. В шелковом пеньюаре. С бутылкой вина на прикроватной тумбочке.
Виктор пошатнулся и схватился за дверной косяк. Комната поплыла перед глазами. Сквозь нарастающий шум в ушах пробивались обрывки фраз:
— ...случайность... — ...ничего серьезного... — ...просто вспомнили молодость...
Молодость. Та самая молодость, когда Ирина ушла от Бориса к Виктору. Круг замкнулся. История повторяется — первый раз как трагедия, второй раз как фарс. Только роли поменялись.
— Одевайся, — Виктор посмотрел на Бориса. — У тебя пять минут.
Собственный голос звучал удивительно спокойно. Внутри бушевал ураган, но снаружи — штиль. Лицо застыло гипсовой маской. Дыхание ровное, пульс выравнивается. Профессиональная привычка руководителя — не показывать эмоций в критической ситуации.
Борис переглянулся с Ириной. Та лихорадочно запахнула пеньюар.
— Витя, давай все обсудим, — Ирина шагнула вперед, протягивая руку. — Это просто глупость, я...
— Десять минут, — голос Виктора стал еще тише, еще спокойнее. — Десять минут на разговор. Потом я ухожу. Или уходите вы. Решать будете сами.
Ирина замерла на полушаге. В ее глазах Виктор увидел что-то новое, незнакомое — страх. Не за себя — за привычный мир. За устоявшийся порядок вещей, за комфорт и стабильность. И еще — недоверие. Благополучный, уравновешенный Витя никогда не ставил ультиматумов. Никогда не говорил таким тоном. Никогда не смотрел так — будто видел насквозь.
А Виктор вдруг почувствовал, как из глубины души поднимается что-то забытое, молодое, дерзкое. Что-то, что молчало четверть века. Что-то, что заставляло сердце биться чаще и наполняя легкие воздухом.
***
Кухня, обычно уютная и располагающая к задушевным беседам, превратилась в поле боя — без выстрелов и крови. Но с тяжелыми паузами и словами острее хирургического скальпеля. Борис благоразумно ретировался в коридор, оставив супругов наедине. Откуда-то из прихожей доносились звуки его приглушенного телефонного разговора — короткие, рваные фразы, брошенные вполголоса.
Ирина суетилась у плиты. Пальцы, обычно ловкие, не слушались — чашка с чаем опрокинулась, заливая столешницу горячей жидкостью.
— Тряпка в верхнем ящике, — механически произнес Виктор, глядя сквозь жену.
— Знаю, — огрызнулась Ирина, промокая лужу бумажным полотенцем. — Двадцать пять лет вместе, как-никак.
Двадцать пять лет. Четверть века. Серебряная свадьба, которую собирались отмечать этой осенью. Виктор хотел сделать сюрприз — путевка в Венецию. Город на воде, куда Ирина всегда мечтала попасть.
— Когда это началось? — слова падали в тишину, как камни в омут.
Ирина замерла, комкая в руках мокрое полотенце. Плечи поникли, спина сгорбилась. Морщинки на шее, всегда старательно замаскированные тональным кремом, отчетливо проступили, выдавая возраст.
— Месяц назад. Встретились случайно в торговом центре. Разговорились...
— И сразу в постель? — Виктор не повышал тона, но каждое слово било наотмашь.
— Нет! Нет... — Ирина повернулась, взгляд умолял о понимании. — Сначала просто созванивались. Потом встретились в кафе, вспоминали молодость. Борис рассказал, что жена ушла к другому два года назад... Мне было его жаль.
Жаль. Слово зависло в воздухе, как сигаретный дым. Жаль бывшего мужа, который бросил ее с двумя маленькими дочками на руках. Жаль человека, который платил алименты с опозданием в полгода. Жаль того, кто звонил пьяный по ночам, требуя вернуться. А потом исчез на десятилетие, чтобы объявиться с поздравлениями на шестнадцатилетие старшей дочери.
Виктор прикрыл глаза. Перед внутренним взором проплывали картинки: Машенька, старшая падчерица, с разбитой коленкой — "Папа, больно!"; Ольга, младшая, с дневником, полным пятерок — "Папа, смотри!"; семейный отдых в Анапе; ремонт в однушке на окраине Москвы, когда только поженились. Бессонные ночи у больничной койки, когда у Ирины обнаружили доброкачественную опухоль. Радость, когда диагноз не подтвердился.
— Любишь его? — вопрос прозвучал спокойно, деловито, будто о погоде спрашивал.
Ирина вздрогнула. Вытерла руки о фартук — зачем-то надела его, придя на кухню, словно собиралась готовить праздничный ужин.
— Не знаю. Это как... как вернуться в молодость. Когда все чувства острее, ярче.
— А со мной всё тускло? — снова этот спокойный, почти безразличный тон.
— С тобой... надежно, — Ирина не смотрела в глаза. — Спокойно. Хорошо.
— Но скучно?
Ирина молчала. Молчание красноречивее любого признания.
Часы на стене отсчитывали секунды. Восемь минут прошло. Две осталось.
— Я подам на развод, — Виктор поднялся из-за стола.
— Что? — глаза Ирины расширились от ужаса. — Витя, нет! Это была ошибка, глупость! Я клянусь, это больше не повторится!
— Верю, — кивнул Виктор. — Не повторится.
Достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил пластиковую карту и положил на стол.
— Здесь достаточно, чтобы прожить несколько месяцев. Квартира совместная, так что живи пока здесь.
— Куда ты? — в голосе Ирины плескалась паника. — Сейчас глубокая ночь!
— К Сергею, — Виктор назвал имя старого друга. — Переночую там, а утром подумаю, что дальше.
— Но... — Ирина обхватила себя руками, словно внезапно замерзла. — Но ведь это наша квартира! Наша жизнь! Двадцать пять лет нельзя перечеркнуть из-за одной... одной ошибки!
Виктор посмотрел на жену — внимательно, словно видел впервые. Седые пряди в каштановых волосах. Тонкие морщинки в уголках глаз. Маленькая родинка на шее, которую когда-то так любил целовать. Знакомое до последней черточки лицо. Родное. Чужое.
В прихожей кашлянули. Борис. Напоминает о своем присутствии.
— Десять минут истекли, — Виктор взглянул на часы.
Двинулся к выходу, но у самой двери кухни остановился. Не оборачиваясь, произнес фразу, которая заставила Ирину вздрогнуть:
— Знаешь, что самое обидное? Я ведь договорился вернуться из командировки на три дня раньше. И специально не сказал тебе. Хотел сделать сюрприз на годовщину первого свидания. Купил билеты в Большой театр. На твою любимую "Травиату".
Полгода спустя
Майское утро выдалось на редкость солнечным. Старая яблоня под окнами съемной квартиры Виктора расцвела буйным цветом — словно невеста, надевшая белоснежное платье. Запах пьянил, дурманил голову, напоминая о чем-то безвозвратно ушедшем.
Виктор сидел на крошечном балконе с чашкой свежесваренного кофе. Новая привычка, появившаяся за последние полгода — варить себе настоящий кофе по утрам. Никакой растворимой бурды, которой довольствовался всю прежнюю жизнь. Новая жизнь — новые привычки.
Телефон на столике завибрировал. Сообщение от Марии, старшей дочери Ирины: «Папа, мы с Олей и детьми приедем в 12. Приготовить что-нибудь к обеду?»
Папа. Не «бывший папа», не «дядя Витя», а просто — папа. Несмотря на развод с их матерью, для дочерей Виктор остался отцом. Единственным, настоящим.
«Ничего не готовьте, все купил. Жду в 12», — набрал ответ Виктор.
В прихожей зазвонил домофон. Слишком рано для дочерей. Курьер? Соседка снизу с просьбой посмотреть протечку в ванной?
Виктор спустился на первый этаж и остолбенел. За стеклянной дверью подъезда стояла Ирина. В руках — коробка, перевязанная лентой. Взгляд растерянный, умоляющий.
— Привет, — Ирина неуверенно улыбнулась. — Можно войти?
Виктор молча распахнул дверь. Полгода не виделись — только через адвокатов общались. Развод прошел на удивление быстро и гладко. Оба не претендовали на имущество друг друга. Все чисто, цивилизованно, без скандалов.
— Проходи, — Виктор посторонился, пропуская бывшую жену в подъезд. — Третий этаж.
В квартире Ирина огляделась с нескрываемым любопытством. Небольшая «двушка» выглядела неожиданно уютной. Книжные полки, новый диван, картина с морским пейзажем на стене.
— Неплохо устроился, — заметила Ирина, присаживаясь на краешек дивана. — А у меня... у меня все не очень.
Виктор промолчал. Не спросил, что случилось с Борисом, куда делась великая любовь, вернувшая молодость. Все это уже не имело значения.
— Я принесла твои вещи, — Ирина протянула коробку. — Нашла, когда делала ремонт. Фотоальбомы, грамоты с работы, старые письма от бабушки...
Виктор взял коробку, машинально поблагодарил. Пальцы скользнули по шершавой поверхности картона, на мгновение соприкоснувшись с пальцами Ирины. Никакого электричества. Никакой искры. Странно.
— Виктор, я... — начала Ирина, но осеклась. Глубоко вздохнула и продолжила: — Я совершила самую большую ошибку в своей жизни. Борис... он ушел через месяц. Сказал, что я слишком часто говорю о тебе. Что живу прошлым. Что он не готов конкурировать с призраком счастливого брака.
Ирина нервно теребила сумочку. Похудела, осунулась. Новые морщины прорезали лоб и щеки. Но глаза... глаза смотрели с прежней теплотой.
— Дочери со мной почти не разговаривают, — продолжала Ирина. — Говорят, что я предала не только тебя, но и их. Что ты был настоящим отцом, а я разрушила семью из-за дурацкой прихоти...
— Не говори так о дочерях, — мягко прервал Виктор. — Они любят тебя. Просто им нужно время.
— Время... — эхом отозвалась Ирина. — А тебе? Тебе тоже нужно время? Или... уже нет?
Звонок в дверь прозвучал как спасение. Виктор встрепенулся.
— Это Маша с Олей. И внуки, — пояснил он, направляясь к двери.
— Внуки? — растерянно переспросила Ирина. — Они едут к тебе с детьми? Без меня?
— Первое воскресенье месяца, — пожал плечами Виктор. — Наша традиция. Блины, настольные игры, вечером мультфильмы.
Дверь распахнулась. На пороге — Маша с четырехлетним Кириллом на руках и Ольга с коляской, в которой посапывала восьмимесячная Алиса.
— Деда! — завопил Кирилл, вырываясь из рук матери и бросаясь к Виктору.
— Мама? — изумленно выдохнула Маша, заметив Ирину. — Ты... здесь?
Повисла неловкая пауза. Ирина растерянно переводила взгляд с дочерей на внуков, с внуков — на бывшего мужа.
— Я могу уйти, если мешаю, — пробормотала она.
— Никто не должен уходить, — твердо сказал Виктор, поднимая на руки разошедшегося внука. — Семья есть семья, даже если... даже когда...
Он не закончил фразу, но все поняли. Ольга первой шагнула к матери и крепко обняла. Маша помедлила, но потом тоже подошла, неловко приобняла Ирину за плечи.
— Я сварю кофе на всех, — сказал Виктор, скрываясь на кухне.
Настоящий, крепкий кофе. Не растворимая бурда. Новая жизнь — новые привычки. А некоторые вещи остаются неизменными — кровные узы, воспоминания, ответственность за тех, кого приручил.
Из комнаты доносился смех Кирилла и тихие голоса женщин. Виктор смотрел в окно на цветущую яблоню. Белые лепестки медленно кружились, падая на землю. Жизнь не заканчивается предательством. Жизнь продолжается — другая, непривычная, но все еще полная смысла.
Спасибо за то, что идем и дальше вместе. Благодарю за подписку на канал каждого нового подписчика