Ушёл к молодой — вернулся с седыми висками и несмешными шутками. А я за это время научилась пить чай с липой и говорить "нет". И теперь у меня есть баночка мёда. Запасная. Но не для него.
Вернулся. Опять кофе. Опять глаза
— Ну что ты стоишь, как неприкаянный. Кофе остынет.
— А я думал, ты обрадуешься.
— Ошибся.
Он держал в руках два картонных стаканчика — как будто всё ещё помнил, какой она любит. Только теперь ей нельзя крепкий. Сердце шалит — не от кофе, от жизни.
— Тут всё по-старому. Даже запах во дворе.
— Да. Только я — не по-старому.
Лариса смотрела на него через прищур. Солнце било низко, осенне, не щадящее. Андрей поседел. Даже не виски — корни. Глаза потускнели. Как будто отмывал себя долго и плохо.
— Оксанка, — начал он,
— Не надо.
— Просто… Она теперь в йоге. Ушла в себя. А я — как будто из себя.
— И ты решил вернуться туда, где всё ещё пахнет супом и пониманием?
Он потупился.
— Я скучал.
— А я — отвыкла.
Молчание сжалось между ними, как замороженное тесто. Хрупкое. Лариса отвернулась к подоконнику. На нём — керамическая сова, подарок от племянницы. Когда Андрей жил здесь, сова падала с подоконника каждый раз, когда он хлопал дверью.
— Не заходи.
— Я думал, может поговорим…
— А я — что, может, уже не надо.
Он замер на пороге. Растянутый между лестничной площадкой и её взглядом.
Потом шагнул. Не в квартиру — назад.
Она закрыла дверь. Не хлопнув.
Подошла к зеркалу. Наклонилась. Присмотрелась к себе. Морщинки. Под глазами — синеватые тени. Но губы — ровные. Спокойные.
Всё. Тебя больше не ставят в мою аптечку. Даже как настойку от тоски.
На кухне закипел чайник. Сама включила — и сама забыла. Как в последнее время бывает всё чаще: начинается одно, а заканчивается — ничем.
— Придурок. — сказала вслух.
Потом уселась за стол.
А кофе всё-таки взял с молоком. Он же знал, что я от него отказываюсь. Значит, не для меня. Значит — просто повод.
Телефон вспыхнул.
"Привет. Это Вадим. В субботу заеду глянуть, что с вытяжкой. Если удобно."
Она посмотрела на экран. Потом снова на окно.
Там уже никого не было. Только мокрые листья у бордюра. И ворона, что клевала окурок.
Андрей вернулся. Но не в тот дом.
Зоя Андреевна всё видела
— Он с утра тут топтался. Как голубь.
— Голубь?
— Ну а кто? Серый, щипаный и с непонятным выражением в глазах.
Зоя Андреевна сидела на своей обычной скамейке. Пальто с закатанными рукавами, вязаная шапка — как в тех старых сериалах, где у героини всегда есть заготовленный борщ и мнение обо всех.
Лариса остановилась рядом. У неё в руках был пакет с гречкой и морковкой — по плану суп на вечер. По факту — не факт.
— Он что, и кофе с собой приволок?
— Два стаканчика. Держал, будто извинение.
— А ты?
— А я — мимо.
— Молодец.
— Пока да.
Зоя кивнула с уважением. Потом вытянула из кармана леденец и протянула Ларисе.
— Это вместо медали. За выдержку.
— А положен орден?
— Мне не надо. У меня ордена во дворе. Я всё вижу.
Лариса усмехнулась.
— Он… вроде как хочет вернуться.
— Ему сейчас хочется не возвращения. Ему хочется, чтобы снова было удобно.
— Но я уже не подушка.
Зоя Андреевна вытянула шею, огляделась.
— Слушай, а этот… как его… Вадим. Он ведь всё ходит?
— Вчера был. С мёдом.
— Вот. Вот кто не голубь. Пчёлы просто так мёд не дают.
Лариса хмыкнула. Пчёлы. Мёд. Простые слова. Но как будто теплее стало.
Соседка продолжила:
— Ты, Лариса, как слива.
— В смысле?
— Чем старше, тем слаще. Только смотри — не переспей. А то опять какой-нибудь "поиск себя" прикатит. На костылях и с воспоминаниями.
Смех — короткий. Но с эхом внутри.
Вечером, уже дома, Лариса вытащила из шкафа старую кофту. Ту, о которой когда-то Андрей щёлкал пальцами: «Кошмар, ты же у меня красивая, а носишь это?».
Теперь эта кофта стала домашней бронёй. Мягкой. Надёжной.
Пока доставала, с верхней полки свалилась коробка. Внутри — старые фотографии. Пачка. Согнутые края. На одной — Лариса на море, в шляпе, с ногами в песке.
Андрей рядом. Рука на плече.
Она посмотрела. И положила обратно. Не дрогнула. Просто убрала.
Как убирают крошки со стола после еды, которую больше не закажешь.
Вадим — не спасатель, просто рядом
— Ты обещала больше не лазить в розетку.
— Она опять искрила. Или мне показалось.
— Тебе показалось. Но я пришёл.
Он вошёл, как обычно — молча, но с банкой мёда. Вадим не разбрасывался словами. И оттого каждое звучало весомо. Как будто он проверял их на прочность, прежде чем выпустить.
— Я тут подумал. Может, у тебя чайник уже пора менять? Шипит странно.
— Это не чайник. Это я.
Он усмехнулся.
— Тебя тоже в ремонт?
— Только по гарантии. И не всем.
Лариса чувствовала себя спокойно. Как будто в комнате кто-то подправил воздух.
Он пошёл на кухню, присел у розетки. Она стояла рядом, наблюдая за тем, как уверенно он двигает плечами в свитере цвета горчицы. Свитер был простой, но сидел как надо. Не расползался, не терял форму.
— Я… не знаю, чего он хочет, — вдруг сказала Лариса.
— Ты знаешь. Просто не хочешь называть это вслух.
— А ты? Ты зачем приходишь, если всё уже исправно?
Он выпрямился.
— Не всё. Есть вещи, которые не скрипят, но всё равно требуют внимания.
Тишина повисла. Не давила. Дышала.
Она провела пальцем по краю банки с мёдом. Пальцы дрожали. Чуть-чуть.
— Мне с тобой спокойно.
— Мне с тобой — тоже.
Он не пытался ухватить её за руку. Не делал шагов. Просто стоял. Рядом.
— Я не хочу быть ни опорой, ни заменой.
— А кто ты?
— Человек, которому ты нравишься. Без миссий. Без прошлого. Без обещаний.
Она кивнула.
— Останешься на чай?
— Если по-настоящему зовёшь — останусь.
— Не зову. Но не выгоняю.
Он остался. Они пили чай. Без разговоров. Потому что тишина между двумя, кто никому ничего не доказывает, — это и есть самый честный диалог.
Перед сном она переложила банку с мёдом в холодильник. Потом достала вторую — прошлую. Почти пустую.
Оставила обе. Потому что всё, что по-настоящему важно, не выбрасывают. Даже если есть свежее.
Повторение — не всегда мать
— Ты изменилась.
— Да ладно. Ты ж всегда говорил, что я «одинаково стабильная».
— Это сейчас и пугает.
Андрей стоял в дверях. Опять. Только теперь без кофе. И без уверенности. В руке держал ключ. Старый, с брелком в виде башмачка.
— Я его не выкидывал. Всё думал — пригодится.
— А я выкинула второй. Два года назад.
Он прошёл в коридор, как будто боялся задеть воздух. Посмотрел на коврик, на вешалку. Всё знакомо. Только не своё.
— Я помню, как ты смеёшься.
— Я тоже. Только уже не с тобой.
Он опустился на край кресла.
— Ты ведь не одна?
— Это важно?
— Ну...
— Вот именно. Это "ну" — и есть весь ты. Ни да, ни нет. Ни остаться, ни уйти.
— Я скучал.
— Ты боишься.
Он поднял глаза. Не те, что были раньше. Тогда — искры. Сейчас — запятые. Недосказанность.
— А ведь у нас были хорошие моменты.
— Были. Ключевое слово — были.
Лариса прошла на кухню. Он за ней. Она открыла шкаф, достала кружку.
— Помнишь эту?
— Конечно. Ты из неё всегда пила по вечерам.
— Треснула.
— Жалко.
— Не жалей. Я не стала клеить.
Он молчал. А она почувствовала, как с плеч соскользнуло что-то тяжёлое. Как пальто, которое больше не нужно носить.
— Мне казалось, я всё ещё могу быть нужным.
— Ты не знаешь, чего хочешь. А мне теперь нужен кто-то, кто знает. Или хотя бы не мешает мне знать.
Он подошёл ближе.
— Можно я хотя бы...
— Нет.
Она не повысила голос. Но сказала — как печать поставила.
— Уходи, Андрей. И забери ключ. Я не собираю брелоки прошлого.
Он отвернулся. Потом шагнул. К двери. И вышел. Без обиды. Без хлопка. Просто понял. Поздно.
***
На следующий день Лариса шла домой через ярмарку. Воздух пах мёдом и яблоками. Телефон завибрировал.
Вадим: "Там у тебя в ванной шланг старый. Заеду поменять, если не занята".
— Заезжай. Шланг — это дело важное.
Вадим приехал к вечеру. Принёс новый шланг. И две банки.
— Одна — с липой. Вторая — гречишная. Говорят, от сердца полезно.
— У меня теперь полный набор.
— Тогда ты в порядке.
Она улыбнулась.
— Знаешь, Вадим…
— Что?
— Мне больше не страшно. Даже если что-то опять искрит.
Он не ответил. Просто остался. Чуть дольше, чем нужно было для замены шланга. А ей — этого было достаточно.
***
Спасибо, что были рядом — вы как уютное окно в ноябре.
Подпишитесь, у нас тут мёд, правда и никаких остывших чашек.
***