Его слова хлестнули меня.
— А ваша племянница как паркуется! Между двумя джипами вчера втиснулась, ни одной царапины. — Паша, охранник нашего торгового центра, ссыпал шелуху от семечек в ладонь. — Борис Андреич ею так гордится.
Я улыбнулась. Улыбка застыла. Замерла вместе с дыханием.
Племянница? У нас нет машины. У Бориса нет племянницы.
— Ты ошибся, Паш.
Он почесал щетину на подбородке.
— Борис Андреич, ваш... ну, муж который... Сам сказал: племянница. Молоденькая такая, с рыжими волосами. На белом Форде.
Я кивнула и вернулась за стойку администратора. Воздух в мастерской загустел. Запах обувного клея вдруг ударил в нос до тошноты. Рыжие волосы. Белый Форд. Племянница.
У Бори сестра Таня в Саратове. У нее сын Дима. Племянниц не было никогда.
Вечером Борис вернулся поздно. От него пахло сигаретами, хотя пять лет назад он поклялся, что бросил. Мы живем вместе шесть лет. Не расписаны, но в нашей хрущевке у метро «Южная» давно всё общее — от облупившейся плитки на кухне до скрипучего дивана.
— Маршрутка застряла, задержался. — Он скинул ботинки прямо посреди коридора. — Есть что поесть?
— Котлеты. — Я поставила тарелку на стол. — Бутерброд свой не взял сегодня.
— Забыл.
Одно короткое слово, а внутри всё оборвалось. Каждое утро шесть лет подряд я заворачивала ему бутерброд в одну и ту же фольгу с надписью маркером: «не перепутай». Наш маленький ритуал. За шесть лет он не забывал ни разу.
— Забыл?
— Торопился. — Он не поднял глаз от тарелки.
В прихожей белел конверт, который занес Борис. Я подняла его и замерла. На обратной стороне квитанции тонкий волос. Длинный. Рыжий. Так и есть — рыжий волос. Длинный, тонкий, с завитком на конце. Спрятала его в спичечный коробок. Улика.
У меня волосы каштановые, короткие. Я обрезала их в сорок, когда поняла, что длинные волосы — непозволительная роскошь для работающей женщины. Борис всегда говорил: «Ты как белка — всё по полочкам». Думал, что делает комплимент.
— Ты сегодня к кому-то заезжал? — спросила я, поднимая конверт с волосом.
Секундная пауза. Едва заметная. Но я уловила.
— К Витьку. Инструмент просил вернуть.
Я повесила его куртку на место. Из кармана выпала упаковка жвачки — лимон-мята.
Борис мяту на дух не переносит. Говорит — изжога от нее.
Я положила жвачку на тумбочку. Он не заметил. Или сделал вид.
После ужина он включил футбол. Я сидела рядом, вязала. Спицы мелькали, а в голове стучало: племянница, рыжая, жвачка, забыл бутерброд, рыжий волос.
— Борь, — я отложила вязание. — У тебя ведь нет племянницы?
— Чего? — Его глаза блеснули, как у кота, которого застали на кухонном столе.
— У твоей сестры Тани дочь появилась?
— А. — Он усмехнулся. — Нет, только Димка, ты же знаешь.
— Знаю. Просто Паша, охранник, видел тебя с какой-то племянницей.
Пальцы Бориса дрогнули на пульте.
— А, это. — Он кашлянул. — Это Светка, Витька дочка. Я ее так называю, племяшка. По-дружески.
Светка. В нашем ТЦ была только одна Светка — из парикмахерской, через два отдела от меня. Рыжая. Яркая. С огненными ногтями и смехом, от которого дрожали стекла. Она пропала два года назад. Говорили, уехала в Краснодар к родителям.
— Светка? — Я улыбнулась. — Какая именно?
— Да ты не знаешь. — Он отвернулся к экрану. — Футбол начинается.
Я кивнула. И продолжила вязать. Спицы стучали в такт моим мыслям.
Я знаю Витьку. У него сын Костя, ему тридцать. Дочерей у Виктора нет. И ему пятьдесят восемь, как и Борису.
Я не стала спрашивать дальше. Просто пошла на кухню и сделала себе чай. Крепкий, с тремя ложками сахара. Сладкий чай всегда помогает мне думать.
И мне было о чем подумать, глядя на рыжий волос, который я сняла с квитанции и теперь держала на ладони.
Утро началось с запаха. Я проснулась раньше будильника и сразу почувствовала — что-то не так. Борис спал, отвернувшись к стене. От его подушки тянуло чужими духами.
Не навязчивый аромат. Едва уловимый. Сладковатый, с нотой чего-то цитрусового. Я никогда такими не пользовалась. Предпочитаю ландыш — простой, понятный запах.
Борис проснулся, когда я жарила яичницу.
— Чего так рано? — Он потянулся и почесал щетину.
— Сегодня инвентаризация. — Я перевернула яичницу. Желток треснул, растекся по сковородке желтой лужицей. — Надо пораньше.
— А. — Он зевнул. — Мне тоже сегодня к восьми. Витек просил с машиной помочь.
Я кивнула. Поставила перед ним тарелку. Хлеб. Масло. Чай.
— А бутерброд? — Он вдруг спохватился.
— В холодильнике.
Он кивнул. После завтрака ушел в ванную. Я слышала, как он чистит зубы. Потом — звук льющейся воды. Открыла холодильник — бутерброд уже в фольге с надписью лежал на средней полке.
Когда Борис вышел из ванной, я уже надевала плащ.
— Ты куда так рано? — Он удивленно поднял брови.
— Же говорила. Инвентаризация.
— А, да. — Он потер висок. — Забыл.
Много чего забывает последнее время.
Он кивнул и полез за бутербродом в холодильник. Я вышла, не попрощавшись.
В метро думала — что делать дальше? Шесть лет вместе. Не расписаны, но все совместное. Квартира моя, но счета пополам. Быт налаженный, привычный. И вдруг — рыжие волосы на расческе. Запах чужих духов.
Мысли прыгали, как шарики в лототроне. Я сошла на своей станции и поднялась по эскалатору. Холодный ветер бил в лицо. Растрепал волосы. Я не стала их приглаживать.
Пусть будет как будет. Хаос снаружи и внутри.
В торговом центре было еще пусто. Охранник Паша дремал на стуле у входа. Я прошла мимо, не окликнув его. Нечего будить человека раньше времени.
Мастерская встретила меня запахом кожи и клея. Я включила свет, открыла кассу, достала журнал учета. Начала пересчитывать обувь, ожидающую ремонта. Дело привычное, не требующее размышлений. Руки работают, а голова свободна.
В десять пришел Сергей, наш мастер. Забрал первую пару — мужские туфли с отклеившейся подошвой.
— Галина Сергевна, чаю поставить? — спросил он, надевая фартук.
— Поставь. — Я кивнула. — И посмотри, что с этими сапогами. Каблук совсем разбит.
День потянулся своим чередом. Клиенты приходили, уходили. Я выписывала квитанции, принимала деньги, отдавала отремонтированную обувь. Всё как обычно.
В обед вышла в торговый зал. Глаза сами искали парикмахерскую на втором этаже. Два года назад там работала Света — яркая, громкая, с рыжими волосами и длинными ногтями. Сейчас там была какая-то новая девушка, брюнетка.
Я поднялась по эскалатору. Встала у стеклянной витрины напротив парикмахерской. Делала вид, что разглядываю сумки.
— Извините, — обратилась к девушке за стойкой парикмахерской, — а Света у вас больше не работает?
— Какая Света? — Девушка подняла глаза от телефона.
— Рыжая такая. Лет тридцати.
— А, Светка! Она ж в Краснодар уехала, к родителям. Или вернулась уже? — Девушка пожала плечами. — Не знаю, если честно. Я тут недавно.
Я кивнула и пошла дальше. Значит, в Краснодар. К родителям. Всё сходится с тем, что мне рассказывали. Только вот почему рыжий волос на расческе Бориса?
Вечером я вернулась домой в семь, как обещала. Бориса не было. Смс: «Задержусь у Витька».
Я сняла плащ, переоделась в домашнее. Поставила чайник. С кухни были видны наши тапочки в прихожей — мои синие, его коричневые. Стоят рядом, как пара. Шесть лет рядом.
Глаза вдруг заметили что-то у плинтуса. Я наклонилась. Маленький комочек жвачки. Лимон-мята. Такой же, как выпал из кармана Бориса.
Я подняла его пинцетом для бровей. Понюхала. Точно, лимон-мята. И еще один рыжий волос, прилипший к жвачке.
Словно кто-то жевал, потом выплюнул на пол. И не заметил. Или не посчитал нужным убрать.
В голове сложилась картинка — Светка из парикмахерской здесь, в моей квартире. Жует свою жвачку. Выплевывает на мой пол. И Борис не считает нужным это убрать. Потому что я не должна была заметить.
Я положила жвачку в тот же спичечный коробок, где хранила волос. Улика номер два.
Чайник закипел. Я заварила крепкий чай и села за стол. В голове крутился вопрос — что дальше? Устроить скандал? Выгнать? Простить? Сделать вид, что не заметила?
Каждый вариант я прокручивала, как диафильм. Представляла, что скажу, что отвечу на его оправдания. На его ложь.
Даже не позвонил. Сообщение. Сухое, короткое. Как жвачка на полу — выплюнул и забыл.
Я допила чай и решила лечь пораньше. Завтра будет новый день. И, возможно, новые улики. Я собирала их, как пазл. Мне не хватало еще одного кусочка.
И я его найду.
Судьба подбросила мне улику, которую я не искала.
Кассовый аппарат в мастерской заклинило. Он выплевывал чеки с ошибкой, а потом вообще замолчал. Людмила Петровна вызвала техника и махнула рукой:
— Закрываемся на час раньше. Иди домой, Галина.
У меня появился час, о котором Борис не знал. Час, которого в моем расписании не существовало.
На улице сеялся мелкий дождь. Я накинула капюшон и решила не спешить домой. Дойду пешком, куплю хлеба, загляну в книжный. Простые маленькие удовольствия, которые мы забываем в суете.
И тут я их увидела.
На парковке у «Пятерочки» стоял белый «Форд». Рядом с ним — она. Рыжие волосы собраны в небрежный пучок. Синее платье с цветами. И моя джинсовая куртка.
Я даже не сразу поняла, что это моя куртка. Просто что-то знакомое мелькнуло. Потом увидела нашивку на рукаве — «Галя». Я пришила ее много лет назад, когда ездила в санаторий под Калугу. Многие там были с одинаковыми куртками.
Год назад я выбросила эту куртку. Потертые рукава, выцветшая спина. Борис достал ее из пакета с мусором.
— Зачем выкидывать? Еще приличная. Я в гараж заберу.
Женщина затянулась сигаретой, выпустила дым. Я спряталась за газетным киоском.
Из машины вышел Борис. В той самой рубашке в клетку, которую я подарила ему в прошлом октябре. Подошел, обнял за плечи. Поцеловал. Долго. Собственнически. На глазах у всего района.
Она что-то шепнула ему на ухо. Засмеялась. Накрыла рукой его ладонь. Сверкнули крупные перстни на пальцах. Они сели в машину и уехали.
А я осталась стоять за газетным киоском. В голове шумело, как будто я выпила залпом бокал шипучки. Внутри — пустота. Ни ярости, ни слез. Только удивление, что нет никакого огорчения.
Шесть лет вместе — и ни единого укола ревности. Только облегчение. Словно нашла последний кусочек головоломки, которую долго не могла собрать.
Всё встало на места. Светка из парикмахерской. В моей куртке. В моем мире.
Дождь усилился. Я пошла домой, перешагивая лужи.
В квартире было пусто и тихо. Я сняла мокрый плащ, включила свет в кухне. Заварила чай. Села в кресло у окна — то самое, где сидела шесть лет назад, когда Борис пришел чинить протекающий кран. Тогда он был просто мастером из ЖЭКа. С хитрым прищуром и подмигиванием в конце каждой шутки.
Я только развелась. За плечами — пятнадцать лет брака, закончившегося пшиком. Пустая квартира, пустые выходные.
Борис рассказал историю про сантехника и балерину. Я рассмеялась впервые за долгие месяцы. Потом он позвал в кино. Потом... остался.
И вот — Светка в моей куртке. Сколько это длится? Когда началось?
Я достала телефон. Нашла Виктора. Трубку он взял после второго гудка.
— Галина? — В голосе удивление. — Что-то случилось?
— Вить, скажи, у тебя есть дочь?
Тишина. Только дыхание в трубке.
— Нет. Костик только. А что? — Осторожность в интонации.
— А Борис сейчас у тебя?
Опять пауза.
— Нет. Мы на выходных планировали встретиться. А что происходит, Галь?
— Ничего особенного. Просто уточняю детали.
Я положила трубку. Еще одна ложь. Еще один кирпичик в стене, которую Борис выстроил между нами.
Чай остыл. Я вылила его в раковину. Вымыла чашку, поставила на место. Достала из шкафа старую коробку с фотографиями. Нашла снимок — я в той самой джинсовой куртке. На фоне осенних берез. Лето девяносто пятого. Волосы до плеч, улыбка до ушей.
Телефон зазвонил. Борис.
— Галь, я сегодня поздно. У Витька зависли, тут с машиной проблемы.
— Не торопись. — Мой голос удивил меня своим спокойствием. — Я никуда не денусь.
И в эту секунду я поняла: это неправда. Я могу деться. Могу раствориться в воздухе. Могу исчезнуть из этой истории и начать новую. Без Бориса, без Светки, без рыжих волос на моем полу.
Могу снова стать той девушкой с фотографии. Которая умела улыбаться не потому, что надо, а потому что хотелось.
Я переложила фотографию в сумку. И твердо решила: завтра. Завтра я сделаю шаг, которого Борис не ожидает.
И от которого Светка подавится своей мятной жвачкой.
Дверь скрипнула за полночь. Борис крался, как подросток с гулянки. Я лежала с закрытыми глазами и считала: шаг, пауза, еще шаг. Скрип половицы у шкафа. Осторожная возня в прихожей.
Шорох одежды в ванной. Звук воды. Чистит зубы — торопливо, небрежно. Чтобы быстрее лечь, притвориться спящим.
Матрас прогнулся под его весом. От Бориса пахло зубной пастой, мятой жвачки и тем самым цитрусовым ароматом, который я уже знала. Её духи. Её след на нём.
Семь вдохов — и он уснул. Я лежала с открытыми глазами в темноте и думала о завтрашнем дне. О разговоре, который мы шесть лет откладывали.
Утром я встала первой. Приготовила завтрак. Кофе, тосты, яичница. Последний завтрак в нашем прежнем мире.
Борис вышел на кухню, когда я допивала кофе. Помятый, с красными глазами. Виноватая улыбка блуждала по его лицу.
— Доброе утро. — Он потянулся к кофейнику. — Вчера засиделись с Витьком. Он машину новую взял, обмывали.
Ложь сочилась из него, как сок из переспелого помидора.
— Я видела тебя вчера. — Я промокнула губы салфеткой. — У «Пятерочки».
Чашка замерла на полпути к губам. Глаза расширились, как у кролика в свете фар.
— Что?
— Тебя и Светку из парикмахерской. В моей джинсовой куртке. У белого «Форда».
Кофе выплеснулся на скатерть. Расплылся темным пятном — как его ложь в нашей жизни.
— Галя, я всё объясню.
— Не трудись. — Я встала. — Я позвонила Виктору. У него нет дочери. И тебя там вчера не было.
Борис сгорбился, уставился в стол. Пальцы отбивали нервную дробь по столешнице.
— Как давно это? — спросила я.
— Галя, это не то, что ты...
— Сколько?
Он втянул воздух сквозь зубы.
— Год.
Целый год из шести. Пятая часть нашей жизни, украденная рыжей Светкой.
— Ей двадцать семь, да?
Он вздрогнул. Поднял голову.
— Откуда ты...
— Неважно. — Я отвернулась к окну. На карнизе голубь чистил перья. — Важно другое. Я вчера решила, что делать дальше.
— И что?
— Утром сниму деньги со счета. Твои переводы на коммунальные платежи и продукты. Буду делать ремонт.
— Какой ремонт? — Он непонимающе качал головой.
— Хочу перекрасить спальню. В персиковый. Мне никогда не нравился этот серый.
— Галя, давай обсудим всё спокойно. — Он поднялся, потянулся к моей руке. — Я могу объяснить...
— Не трогай меня. — Я отступила. — Собирай свои вещи.
— Что?
— Уходи, Боря. — Я смотрела прямо ему в глаза. — У тебя ведь теперь есть, куда идти? К Светке. В белый «Форд». В мою старую куртку.
Он застыл посреди кухни — с опущенными плечами и растерянным взглядом. Испуганный, постаревший.
— Галя, но мы же столько лет вместе...
— Пять. — Я поправила его. — Последний год ты был с ней.
Он сел обратно на стул. Сгорбился.
— Хотя бы выслушай меня. Света — это просто увлечение. Ничего серьезного...
— Замолчи. — Я оборвала его. — Правда выглядит иначе, Боря. Её волосы. Её жвачка на нашем полу. Её улыбка, когда ты целуешь её у супермаркета.
Он поднял на меня глаза — удивленные, загнанные.
— Как давно ты знаешь?
— Достаточно давно. — Я достала из кармана спичечный коробок. Положила перед ним. — Открой.
Он неуверенно взял коробок. Выдвинул. Внутри — рыжий волос, комок жвачки.
— Я собирала свой пазл, Боря. По кусочку. По детали. И он сложился. И вот фото моей куртки.
Он тяжело вздохнул. Плечи опустились еще ниже.
— И что теперь? Выгонишь меня?
— Нет. — Я покачала головой. — Просто попрошу уйти. Сегодня. Забери свои вещи и отдай ключи.
— А как же...
— Деньги на счету не трогай. Они мне нужны. На новую жизнь.
Он кивнул. Поднялся и пошел в спальню собирать вещи.
Я села за стол. Допила остывший кофе. Внутри царила странная тишина. Ни боли, ни злости. Только ясность, как после долгой болезни.
Через час Борис вышел из спальни с двумя сумками. Глаза покрасневшие.
— Галя, может, всё-таки поговорим?
Я отрицательно покачала головой.
— Прости меня. — Его голос дрогнул. — Я не хотел, чтобы так получилось.
— Я знаю, Боря. Ты хотел, чтобы я не узнала.
Он вздохнул, опустил голову. Положил ключи на тумбочку в прихожей. Миска с мелочью задребезжала, как струна.
— Я позвоню тебе.
— Не нужно.
Он смотрел на меня долгим взглядом, будто фотографировал на память. Потом развернулся и вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком.
Я села в кресло у окна. На подлокотнике пятно от кофе, которое Борис пролил три года назад. Мы так и не выбрали новую обивку.
Теперь выберу сама.
Я достала телефон, нашла номер строительного магазина.
— Добрый день. Мне нужна краска для стен. Персиковая. И кисти. Да, сегодня. Нет, мастер не нужен, справлюсь.
Нажав отбой, я подошла к зеркалу в прихожей. Оттуда на меня смотрела женщина — спокойная, с прямыми плечами и решительным взглядом.
Я ей понравилась.
Двадцать три оттенка персикового смотрели на меня с цветового веера в строительном магазине. Раньше я бы растерялась, ждала бы Борисового "ну зачем тебе это?" и в итоге ушла с пустыми руками.
Сегодня я выбирала сама.
— Для спальни этот. — Продавщица указала на нежно-абрикосовый. — Не кричит, но и не блекнет. Утром будет теплым, вечером — уютным.
Я коснулась образца. Цвет спелого абрикоса, цвет утреннего солнца сквозь занавески. Мой цвет.
— Беру. И еще валик, кисти, грунтовку.
— Сами будете красить? — В голосе продавщицы звучало сомнение.
— Представьте себе.
Расплатилась картой Сбера, на которую Борис шесть лет переводил деньги "на коммуналку". Интересно, как давно часть этих денег уходила на Светкино такси или подарки? Неважно. Теперь эти деньги красили мои стены.
Дома переоделась в старый спортивный костюм. Вытащила из спальни всё, что могла вынести. Старую тумбочку выставила на лестничную клетку с запиской "Отдам даром". Через час её уже забрали.
Фотографии в рамках сняла со стены. Мы на море. Мы на даче у его приятеля. Мы с тортом на его юбилей.
Не выбросила. Но и не оставила. Пусть полежат в коробке — как свидетельство прожитой жизни. Археологические черепки, которые уже ничего не значат.
В два часа дня я открыла банку с грунтовкой. В три — начала красить. Движения размеренные, сосредоточенные. Вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым мазком словно смывала с себя что-то старое и ненужное.
Странно, но внутри была только тишина. Ни истерики, ни слез. Я будто наблюдала за собой со стороны: женщина в заляпанном краской костюме преображает свой мир.
К семи вечера первый слой лёг на стены. Спина ныла, руки гудели. Я села на подоконник и впервые за день перевела дыхание. Серые тоскливые стены растворились под слоем персика. Еще один слой — и прошлого не останется.
Звонок в дверь раздался так неожиданно, что я вздрогнула. На пороге стоял Борис — в той же рубашке, с тем же виноватым лицом.
— Ты трубку не берешь, — сказал он вместо приветствия.
Телефон лежал в сумке, забытый, ненужный. Мой мир сузился до кисти и банки с краской.
— Что тебе? — Я не отошла от двери, не впустила его.
— Бритву забыл. И поговорить хотел.
— Бритва в ванной. А говорить нам не о чем.
Он заглянул через моё плечо внутрь квартиры и застыл. Глаза расширились, когда увидел ведра с краской, стремянку, разобранную спальню.
— Так ты действительно...
— А ты думал, я просто так сказала?
Он растерянно провёл рукой по волосам.
— Нет, просто... Ты же никогда раньше...
— Раньше мне не нужно было смывать твою ложь со стен.
Он вздохнул. По его лицу пробежала тень — то ли раскаяния, то ли досады.
— Галя, послушай. Я всё обдумал. На самом деле Светка — это ошибка. Просто глупость. Я понял, что...
— Хватит. — Я подняла руку, останавливая его. — Забирай бритву и уходи. У меня второй слой краски по плану.
Он замолчал. Кадык дернулся на горле.
— Ладно. Я зайду позже. Когда ты будешь готова поговорить.
Готова поговорить. Как будто я должна созреть для его оправданий. Как будто моя работа — выслушивать его враньё.
— Не приходи, — сказала я. — Вещи отдам. Разговоры лишние.
Когда он ушёл, я вернулась к краске. Ее аромат наполнял квартиру, вытесняя прежние запахи. Борисов одеколон, его носки в ванной, его газеты на столе. Всё растворялось в персиковой свежести.
Второй слой закончила к полуночи. Стены светились, как абрикосовый рассвет. Непривычные, новые. Мои.
Спать легла в гостиной — в спальне еще пахло краской. Но это не раздражало. Даже запах краски был лучше, чем запах предательства.
Утром меня разбудил звонок в дверь. Курьер с большой коробкой.
— Галина Сергеевна? Ваш торшер.
Новый торшер, который я заказала вчера — медная ножка, абажур цвета топленого молока. Мой выбор, мой вкус.
Собрала, поставила в углу. Включила. По стенам разлились теплые тени.
Телефон ожил сообщением: «Можно за вещами сегодня?»
Не ответила. Собрала его футболки, рубашки, брюки в большой пакет. Всё, что осталось от него в моем пространстве.
Вынесла пакет на лестничную клетку, поставила у двери.
Заварила чай, села у окна. По карнизу гуляли голуби. По тротуару спешили люди. Мир не изменился — но я в нем стала другой.
Я допила чай и пошла в спальню. Краска высохла. Стены сияли персиковым, словно их коснулся закат. Кровать без покрывала стояла посередине — незащищенная.
Я застелила её новым бельём — белым, с мелким цветочным узором. На тумбочку поставила фотографию — ту самую, где я в джинсовой куртке на фоне осеннего леса. Двадцатипятилетняя, с длинными волосами и широкой улыбкой.
Вечером перебирала старые снимки. Те, где только я, отложила отдельно. Остальные — в коробку, на антресоли.
Телефон зазвонил. Борис.
Не взяла трубку. Вместо этого написала: «Не звони больше. История закончилась».
Ответ пришел сразу: «Ты уверена?»
«Абсолютно, — напечатала я».
Больше я не фольга с надписью. Я — та, кто решает, что ценно, а что можно выбросить.
Как старую куртку с нашивкой «Галя».
***
Ваша поддержка — это мой вдохновляющий рассвет в персиковых тонах.
***