Автор Дарья Десса
Глава 18
Встречаю военврача Жигунова на Московском вокзале, – он решил, что быстрее будет добраться на поезде, чем сначала много часов ехать на машине до ближайшего аэропорта, ведь рядом с зоной СВО все гражданские воздушные гавани закрыты. Мы стоим на перроне вдвоём вместе с Ниночкой, и через её тонкие пальчики в своей руке ощущаю, как она вся дрожит в нервном ожидании.
Пассажирский состав замедляется, потом останавливается, и девочка смотрит на меня вопросительно, а потом не выдерживает и спрашивает:
– Тётя Элли, мы вагон не перепутали?
– Нет, – отвечаю ей, – твой папа сообщил, что пятый, значит, вот он.
Стоим, ждём, из тамбура выходят первые пассажиры. Глаза Ниночки горят, она словно сканирует каждого, кто появляется из глубины вагона, в страхе пропустить знакомое лицо. Когда военврач появляется в полусумраке, он ещё не ступил на перрон, девочка отпускает мою руку и мчится к мужчине в камуфляжной одежде с криком:
– Папочка!
Жигунов, широко улыбаясь, выходит, делает шаг в сторону, чтобы никому не мешать, а потом раскидывает руки. Девочка влепляется в него, и Денис поджимает губы, – он всё-таки ранен, но Ниночка об этом ничего не знает, – но продолжает обнимать её. Смотрю на этих двоих и думаю, что даже ребёнок, не связанный с тобой кровными узами, может стать родным. Вот как наш Федя, который перед тем, как Игорь отправился в очередной дальний поход, обнял его на прощание и сказал слова, от которых у меня пробежал жар по сердцу:
– Папа, возвращайся поскорее, мы тебя будем ждать.
Такого от 15-летнего парня никак не ожидала. Думала, он никогда не станет относиться к моему мужу подобным образом, поскольку опеку над ним я оформила, когда он уже был в сознательном возрасте, – всё-таки 13 лет, и тут вдруг… Меня мамой Федя пока не называет, но я не обижаюсь: у мальчишки ещё свежи воспоминания о родной, которая предала его самым постыдным образом и с тех пор даже не появлялась в его жизни. И слава Богу!
Военврач берёт Ниночку за руку, подводит ко мне, радушно приветствует и благодарит за то многое, что я сделала для его семьи. Мне остаётся только смущённо отвести глаза и поскорее сменить тему разговора, – не люблю слушать восхваления в свой адрес, словно меня в лики святых записали при жизни, ужасно неудобно.
Затем военврач Жигунов просит отвезти его в Военно-медицинскую академию, – нужно оформиться там, а потом уже, если отпустят, то можно будет какое-то время провести рядом со мной и Ниночкой. Коллега говорит это, когда едем по Питеру, и я вижу в зеркало заднего вида, как девочка сидит рядом с отцом, держа его руку, словно боится, будто он, словно волшебник, растворится в воздухе.
– Папочка, ты надолго сюда приехал? – спрашивает она с надеждой в голосе, что услышит нечто вроде «Навсегда», но я-то знаю – это, к сожалению, невозможно. По крайней мере пока.
– На три недели, пока буду проходить курс лечения.
– Ты болеешь? – удивляется Ниночка.
– Немного, – отвечает военврач с улыбкой. – Так, упал неудачно. Нужно показаться докторам. Они посмотрят, подлечат, а там видно будет.
Девочка прижимается к его плечу головкой.
– Это хорошо, что три недели… – произносит негромко.
Мы едем в Военно-медицинскую академию Петербурга, и доктор Жигунов уходит, чтобы через полчаса вернуться. Он оформил прибытие и уже успел отпроситься у коллег, чтобы отпустили до 22.00. Будь кто другой на его месте, вряд ли получилось бы, но у Дениса удовлетворительное состояние, к тому же для местных медиков он дважды свой – и военный, и врач.
– Вот и славно, – говорю ему, – значит, есть время заняться разными делами.
– Какими, например? – довольный тем, что удалось вырваться (а могли бы и запретить, я знаю, как это происходит в медицинских учреждениях со строгим режимом пребывания), спрашивает Жигунов. Не дожидаясь моего ответа, вдруг краснеет и добавляет: – Боже, какой же я осёл! Ну конечно… Только, Эллина Родионовна…
– Можно просто Элли.
– Хорошо, спасибо. Только пусть Ниночка пока… Кстати, как её здоровье? Вы же говорили, что собирались её положить в педиатрию. Прости, дочка, разволновался что-то, – обращается он к девочке, и мне снова приятно замечать, с какой нежностью звучит это слово в устах коллеги.
– Всё хорошо. Полностью здорова. Вы хотели попросить, чтобы она побыла у меня дома, пока вы ездите по делам? Конечно, моя домработница Роза Гавриловна сегодня как раз печёт пироги по случаю вашего приезда.
– Спасибо, ну что вы… не стоило из-за меня так беспокоиться…
– Не только ради вас, но и ради Ниночки, – напоминаю папаше, который всё никак не привыкнет к новому статусу.
Заезжаю домой и предлагаю Жигунову принять душ, переодеться в чистое, – всё-таки он провёл почти двое суток в пути. Пока коллега приводит себя в порядок, готовим угощение. Первый пирог Розы Гавриловны уже пышет жаром и вскоре оказывается на тарелках. Я спланировала этот день по своему разумению, а обстоятельства подскажут, как всё пойдёт дальше. Следующий шаг, сразу после обеда, – поездка в мою клинику. Военврачу Жигунову предстоит встреча с человеком, который связан с ним узами крови, но чьё лицо он видел только на фотографиях, – со своим сыном Богданом.
***
– Здравия желаю, товарищ полковник! – военврач Соболев, пусть и не совсем по форме, поскольку одет был в белый халат и шапочку, вытянулся перед старшим офицером, который вошёл в предбанник операционного отделения. Дальше ему было нельзя, – всё стерильно, да он и не рвался. Увидев Дмитрия, подошёл к нему и крепко пожал руку:
– Спасибо, сынок. Ты меня от смерти спас. Я этого никогда не забуду, – он подал знак адъютанту, тот подал деревянную коробку. – Держи, на память от полковника Печёнкина. Всё законно, не волнуйся, – он подал её Соболеву, держа на одной руке, открыл второй. Заглянув, военврач ахнул: внутри на красном бархате лежал пистолет: новенький «Стечкин», оружие мощное, и непонятно было, где гость его достал, ведь такое давно сняли с производства. «А может, и нет», – мельком подумал хирург, принимая подарок. Он заметил, что пистолете имеется гравировка: «Дмитрию Соболеву за спасение».
– Да-да, не журись, майор. Оружие именное, всё по закону. Бери, владей.
– Спасибо, товарищ полковник, – чуть растерянно произнёс доктор, не ожидавший такого щедрого подарка.
– Вижу, ты оперировать собрался, сынок, – по-отечески улыбнулся Печёнкин. – Ну, не буду тебе мешать. Обращайся, если просьбы какие будут.
– Есть одна, товарищ полковник, – не стушевался на этот раз Соболев.
Он рассказал гостю, что в госпитале находится солдат с позывным Янтарь. Геройский парень, который в одиночку отбивался от взвода противника, был контужен и ранен, – осколками посекло лицо. В здешних условиях вылечить его невозможно, – требуется сложное офтальмологическое оборудование. Такое есть в Москве и Санкт-Петербурге, но Соболев, как и в случае с Жигуновым, попросил полковника ходатайствовать, чтобы Янтаря отправили в северную столицу.
– У меня там хорошие знакомые, доктора высочайшего уровня, – сказал Дмитрий. – Если бы вы замолвили словечко, чтобы парня отправили именно туда, я бы договорился о лечении.
– Хорошо, без проблем, – ответил Печёнкин и сказал адъютанту взять сведения о Янтаре. Тот кивнул. – Ну, удачи тебе, док! – полковник снова крепко пожал хирургу руку и ушёл.
Оставшись один, Дмитрий засмотрелся на «Стечкин» и подумал, что как всё-таки интересно устроены мужчины. Он доктор, спасает и лечит людей, и по идее не должен восторгаться таким предметом, как пистолет, созданным для отнятия у людей здоровья и жизни. Но вторая половина его сущности – мужская, и вот она не может отказаться от презента.
– Какой красивый, – послышался восхищённый женский голос. Военврач обернулся: подошла доктор Прошина. – Товарищ хирург, а вы, оказывается, опасный человек, – и улыбнулась.
– С чего бы это?
– Одинаково хорошо орудуете режущими и огнестрельными предметами, – игриво сказала Катерина и пошла готовиться к операции, заставив Соболева густо покраснеть и поскорее убрать подарок в шкафчик.
Спустя несколько часов после операции хирург направился в палату, где находился Янтарь. Открыв дверь, он увидел сидящего на кровати молодого человека с забинтованным лицом. Тот рефлекторно повернул голову на звук шагов, но не мог точно определить источник звука.
– Саша, это доктор Соболев, – мягко произнёс врач, подходя ближе. Он заметил, как напряглось тело солдата при звуках его голоса. – Как ты себя чувствуешь?
– Привет, док. Чувствую я себя так, как выгляжу, – хрипло ответил боец, попытавшись улыбнуться, но тут же поморщившись от боли в лицевых мышцах. – А то я уж думал, не выкарабкаюсь. Вчера отец Михаил хорошо сказал. Я всю ночь думал и понял: надо жить.
Соболев придвинул стул и сел рядом с кроватью.
– Есть важный разговор, – он сделал паузу, подбирая слова. – Помнишь, я говорил о необходимости специального лечения для глаз?
Янтарь молча кивнул, опустив голову. За последние дни он свыкся с мыслью, что, возможно, никогда не сможет полноценно видеть. Эта перспектива пугала больше, чем сама война. В свои двадцать три года он привык полагаться на острое зрение – будь то в бою или в мирной жизни.
– Так вот, – военврач положил руку на плечо раненого, чтобы привлечь его внимание. – Один высокопоставленный офицер, которому я спас жизнь, полковник Печёнкин помог организовать твою отправку в Санкт-Петербург. Там есть клиника с новейшим оборудованием и лучшими специалистами в области офтальмологии.
По телу Янтаря пробежала дрожь. Сначала он замер, словно не веря услышанному, потом медленно поднял голову в направлении голоса врача.
– Вы… серьёзно? – голос солдата дрогнул. – Это не шутка?
– Какие уж тут шутки. Абсолютно серьёзно, – заверил Соболев. – После смены я свяжусь с коллегами в Питере. Уверен, всё получится. Подключу связи отца, он тоже крупный специалист в области военной медицины, Афган прошёл. Думаю, всё получится, и как прилетишь, тебе будут ждать, чтобы сразу начать лечение.
Янтарь опустил голову, волнительно дыша. Последние дни он провёл в череде мрачных мыслей, представляя своё будущее без зрения. Ночами почти не спал, бесконечно прокручивая в голове момент своего ранения и последующие события.
– Знаете что, доктор... – боец сделал глубокий вдох. – Когда я лежал вчера утром, то думал, что со мной всё кончено. Но потом пришёл отец Михаил и сказал на прощание, что молитва – это диалог с Богом, а не монолог. И я стал разговаривать с Ним. Просил только об одном – дать мне шанс снова увидеть свет. Вы не подумайте только, что я кукухой подвинулся.
Соболев молча слушал рассказ пациента, чувствуя, как к горлу подступает комок. Он знал, что многие солдаты находят утешение в вере, но в словах Янтаря было что-то особенное – искренность и глубокая благодарность.
– Саша, я такой ерунды не думаю, – спокойно заметил хирург.
– И знаете что? – продолжил боец, теперь уже более уверенно. – Я чувствую, что поездка в Питер – ответ на мои молитвы. Отец Михаил был прав: когда ты действительно разговариваешь с Богом, а не просто механически повторяешь слова, происходит что-то удивительное.
– Ты обязательно поправишься, – твёрдо сказал Соболев. – Я в этом уверен. А пока тебе нужно набираться сил для поездки.
Впервые за много дней Янтарь почувствовал прилив надежды. Его мысли начали меняться: вместо прежних страхов и отчаяния теперь появлялись планы на будущее. Он представил, как вернётся домой здоровым, как снова увидит родные места, как встретится с семьёй, сможет увидеть маму.
– Доктор, если снова увидите того полковника, передайте, пусть его Бог хранит, – серьёзно произнёс раненый. – И… если можно, пусть отец Михаил узнает об этой новости. Хочу, чтобы он знал – его молитвы тоже были услышаны.
Военврач кивнул и ответил:
– Обязательно передам. А сейчас тебе нужно отдыхать. Завтра начнём готовить документы для перевода.
Когда доктор вышел из палаты, Янтарь осторожно коснулся повязки на глазах. Теперь она уже не казалась ему символом безнадёжности, а напротив – временным препятствием на пути к выздоровлению. Впервые за долгое время он лёг спать с лёгким сердцем, представляя, как будет выходить из питерской клиники, щурясь от яркого солнца.
В соседней палате Соболев столкнулся с Катериной Прошиной, которая принесла медицинские карты для оформления документов.
– Ты навещал Янтаря? Ну, как он? – тихо спросила она.
– Лучше, – улыбнулся Соболев. – Глаза забинтованы, но душа начала видеть. Иногда именно этого достаточно, чтобы начать исцеляться.
Прошина задумчиво посмотрела на него.
– Знаешь, Дима, начинаю понимать, почему тебя так уважают пациенты. Ты не только тела, но и души лечишь.
– Ну вот, а говорила, что дважды опасный, – напомнил военврач с улыбкой.
– И особенно для женского пола, – игриво заметила доктор Прошина и ушла, чуточку поводя бёдрами, прекрасно зная о том, что Соболев провожает её совсем не дружеским взглядом.
Её приподнятое настроение резко изменилось спустя пару часов. Когда сумерки сгущались над полевым госпиталем, к палатке приёмного покоя быстро подкатил санитарный грузовик группы эвакуации. Доктор Прошина как раз заканчивала осмотр последнего пациента в перевязочной, услышала приглушенные голоса и звук приближающегося транспорта.
– Привезли раненого, – донёсся из темноты голос. При свете переносного фонаря Катерина увидела, как двое санинструкторов осторожно выносят носилки из кузова грузовика.
На них лежал боец весь в пыли и запёкшейся крови. Его лицо было бледным, а дыхание поверхностным. Левая нога неестественно вывернута, а развороченные в нескольких местах штаны пропитались алым.
– Боже, да он мальчик совсем! – прошептала Катерина, замечая характерные черты: слишком тонкие запястья, почти детскую структуру лица под грязью и кровью. Её сердце сжалось – это был явно мальчишка лет 14-15-ти.
– Куда его? – спросил один из санитаров, забравших раненого, но доктор Прошина уже решительно направлялась к оперблоку.
– Несите в первую операционную. Быстро! – скомандовала она, одновременно оценивая состояние пациента. – Давление низкое, возможна большая кровопотеря. Нужен рентген ноги и УЗИ брюшной полости.
Пока санитары аккуратно переносили раненого, Катерина мысленно подметила другие детали, утвердившие её в предположении: слишком маленький размер обуви, на вид 34-35, худощавые плечи, коротко стриженные волосы, которые едва начали отрастать после домашней стрижки. Всё говорило о том, что перед ними не взрослый солдат, а пацан, притом одетый в камуфляж и явно постаравшийся выдать себя за взрослого воина.
– Как тебя зовут, солдат? – мягко спросила Катерина, наклоняясь над ним.
– Ле... Лёша, – едва слышно прошептал раненый, открывая глаза. Голос был ещё совсем мальчишеским, с едва заметной дрожью.
– Хорошо, Лёша. Ты в безопасности. Мы тебе поможем, – произнесла доктор, хотя внутри всё похолодело. Она знала, что такие случаи требуют особой осторожности – не только медицинской, но и правовой. Предстояло ещё выяснить, как несовершеннолетний на войне оказался.
В операционной уже готовили инструменты. Ранение оказалось серьёзным: осколки повредили мышцы голени, возможно, задета артерия. Катерина быстро облачилась в стерильный халат и начала подготовку к операции.
– Температура тела снижена, давление 89 на 58, – доложил анестезиолог, проверяя показатели. – Нужна срочная инфузионная терапия.
– Начинайте с физраствора, потом добавим плазму, – распорядилась доктор Прошина, назвав объём препаратов и внимательно осматривая рану. Осколки глубоко вошли в ткани, и их необходимо было извлечь максимально аккуратно, чтобы не повредить нервы и сосуды, иначе парнишка рисковал остаться без ноги ниже колена.
– Случай особенный, – тихо сказала Катерина операционной медсестре. – Кажется, он ребёнок. Видела документы, указано 18 лет, но явно не так.
Петракова кивнула, понимая сложность ситуации. Если подозрения подтвердятся, это вызовет серьёзный скандал – использование несовершеннолетних в зоне боевых действий в качестве военнослужащих запрещено категорически. Когда началась операция, доктор Прошина полностью сосредоточилась на работе. Она методично извлекала осколки, оценивала повреждения и принимала решения. Но даже сквозь напряжение процедуры её не покидали мысли о том, как мальчишка оказался на передовой.