Автор Дарья Десса
Глава 17
Возвращение доктора Прошиной словно свежим весенним ветром ворвалось в привычную жизнь военврача Соболева. Из замкнутого и угрюмого, сосредоточенного исключительно на медицинской работе, он снова стал тем добрым и открытым человеком, каким знали его коллеги. Хотя некоторые после награждения и повышения Дмитрия в звании до майора тоже думали, что он задерёт нос и станет зазнайкой, но этого не произошло. Вот и мрачный период закончился, стоило Екатерине Владимировне вновь влиться в привычный круговорот бесконечных дел и операций.
Судьба обеих медсестёр, выживших после разгрома противником медицинской роты, решилась довольно быстро. Анну, рука которой потребовала дополнительного лечения, отправили в тыловой госпиталь на длительную реабилитацию – врачи прогнозировали, что полное выздоровление может занять несколько месяцев. Валентина же с радостью приняла приглашение подполковника Романцова (с подачи доктора Прошиной) остаться здесь, поскольку не захотела расставаться с Катериной, – они за несколько дней, наполненных тяжёлыми и опасными испытаниями, успели подружиться так, как иногда не успевают за годы спокойной службы.
На следующий день после возвращения женщин прибыл командир медицинского батальона, в состав которого входила погибшая рота. Он был в сопровождении двоих офицеров разведки, которые тщательно расспросили доктора Прошину и обеих медсестёр о том, как всё происходило. К сожалению, прибыли они с печальной вестью: в тот же день, как медработников нашли и повезли в тыл, на указанное Екатериной Владимировной место, где они простились с командиром роты Жильцовым, была отправлена спасательная группа из опытных разведчиков.
Во время короткого, но ожесточённого боя все, кто напал на медиков, были уничтожены, – гибель настигла их в том самом месте, у полуразрушенного блиндажа: большинство нацистов оказались посечены осколками, потому задержались на месте, зализывая раны и пытаясь перевязать товарищей. К сожалению, неподалёку нашли тело старшего лейтенанта Жильцова. Будучи трижды тяжело ранен, он геройски погиб, взорвав себя гранатой и напоследок отправив на тот свет нескольких врагов. Остальным тоже крепко досталось, потому и не смогли толком сопротивляться.
Без потерь разведчики вернулись, бережно вынеся тело Жильцова с поля боя.
– Я буду ходатайствовать перед командованием о присуждении ему звания Героя России посмертно, – сказал комбат, поправляя фуражку. Потом он подошёл отдельно к доктору Прошиной и попросил прощения за то, что отправил её в самое пекло на передовую, хотя обещал подполковнику Романцову так не делать. Екатерина Владимировна только кивнула, глядя куда-то вдаль. Что тут скажешь? Война... эта вечная спутница человечества, которая не щадит никого и ничего.
Ещё через пару дней попрощались с военврачом Жигуновым. Доктор Соболев уговорил-таки начальника госпиталя предоставить коллеге отпуск по ранению. Олег Иванович сначала ворчал, говоря, что с Гардемарином ничего страшного не случилось, – подумаешь, перелом трех рёбер и множественные ушибы! Но Дмитрий оказался настойчивым и заявил, что если Денис не сможет поехать в Петербург на лечение...
– Стоп, Дима, погоди! – прервал его Романцов, выставив ладонь, словно останавливая несущийся поезд. – Что значит «в Петербург»? У нас тут что, по-твоему, туристическая компания, и мы по желанию клиентов им путёвки продаём, куда они сами захотят? У нас тут военная часть, на минуточку! И доктор Жигунов поедет на лечение и реабилитацию, если таковая будет ему предписана военно-медицинской комиссией, куда прикажут!
– Я всё это прекрасно понимаю, Олег Иванович, – ответил Соболев, подходя ближе к столу начальника. – Но вы, со своим авторитетом, можете повлиять, чтобы комиссия приняла правильное решение? – и широко, обезоруживающе улыбнулся.
– Нет, – продолжил упрямиться Романцов, откидываясь на спинку скрипнувшего под его массой стула. – Если бы речь шла о тебе, тогда другое дело. А Гардемарин... то есть капитан Жигунов...
– Олег Иванович, я вас прошу. Представьте, что стараетесь ради меня. Сами же знаете, сколько у меня отпусков просрочено. Остаюсь здесь, чтобы у вас голова не болела, кем меня заменить. А мог бы давно уже валяться на пляже где-нибудь под палящим южным солнцем, – ответил военврач Соболев, слегка наклоняясь вперёд.
Подполковник бросил на него короткий взгляд исподлобья, пожевал губами, словно пробуя на вкус эту просьбу. Вздохнул глубоко и махнул рукой, сдаваясь.
– Ладно, Дима. Исключительно из уважения к тебе. Иди, вечером скажу, получилось или нет.
Конечно, получилось, и военврач Соболев поспешил в палату к другу сообщить приятное известие: он едет в Санкт-Петербург. Жигунов на радостях чуть с койки не вскочил, но поморщился от боли, скрипнул зубами так, что стало слышно в соседней палате. Когда спазм прошёл, улыбнулся бледными губами:
– Димка, я тебе так благодарен, ты себе не представляешь!
– Представляю, – усмехнулся Соболев, присаживаясь на край кровати. – Но смотри, – он погрозил ему указательным пальцем, словно строгий учитель нерадивому ученику, – сделай всё, чтобы и Катя, и Богдан, и Ниночка, чтобы все они были рады твоему приезду. Как хочешь решай, что хочешь делай, Денис, но ты теперь несёшь за них полную ответственность. Если облажаешься, второго шанса не будет, пойми.
Гардемарин выслушал с серьёзным видом, опустив глаза, и кивнул медленно, осознавая всю важность момента:
– Дима, я всё прекрасно понимаю. Не подведу.
Вскоре он уехал, и военврач Соболев провожал его с лёгкой грустью, стоя у ворот госпиталя и глядя вслед удаляющейся машине. Самому бы очень хотелось оказаться сейчас в далёкой северной столице, пообщаться с коллегами по клинике имени Земского, особенно тепло поблагодарить доктора Печерскую за огромную помощь. Но увы, раз дал обещание начальнику госпиталя остаться и вкалывать, придётся выполнять. Где-то вдалеке послышался гул очередного военного конвоя, напоминая, что война продолжается, и каждый здесь выполняет свой долг.
***
Пополнение коллектива в лице новенькой медсестры не осталось незамеченным для замполита Давыдкина. Каждого, кто становился частью их команды, он приветствовал лично, устраивая беседу. Приглашал в свою рабочую палатку и расспрашивал, стараясь понять, что за человек перед ним, какую тактику поведения с ним следует выстраивать. То же сделал и с Валентиной Парфёновой.
Оказалось, что Вале 27 лет, окончила Елабужское медицинское училище. Была замужем три года, но развелась, – муж сильно пил. Воспитывает сына Тимура, но поскольку хочет купить отдельное жильё и быть более самостоятельной, подписала контракт с министерством обороны РФ и поехала на СВО. Мальчик, которому недавно исполнилось четыре года, остался с её родителями.
– Вот, в общем, и вся моя биография, – улыбнулась Валя.
Давыдкин смотрел на неё, и чем дольше длилось их общение, тем больше понимал, скорее подсознательно, что очень соскучился. Не по этой девушке, которую видел в третий раз в жизни, а по… женскому вниманию. На прежнем месте работы Евгений Викторович не был им обделён. Дома его каждый вечер ждала жена, а на работе он имел время общаться с любовницей, от которой порой хотел избавиться, если надоедала. Но вся беда в том, что в их компанию трудно попасть, зато каждый оказавшийся внутри цепляется за рабочее место, – особенно когда речь идёт об административном персонале, – словно голодный клещ.
Давыдкин пробовал однажды даже подставить подчинённую, чтобы той крепко прилетело. Но увы, палка оказалась о двух концах: за недочёты в работе любовницы самому досталось от начальства. Мол, плохо контролируешь рабочие процессы. Пришлось терпеть дальше, и в общем Евгений Викторович находил в этом даже положительные моменты: любовница-то рядом, и можно было в обеденный перерыв, например, уединиться в её квартире неподалёку.
Теперь замполит откровенно скучал. Связь здесь ловила плохо, на время угрозы нападения дронов срабатывали глушилки, и ни о каком мобильном интернете тогда долгими часами даже мечтать не приходилось. Коллектив оказался сплочённый, дружный, да к тому же попал Давыдкин в медицинскую среду, которая недаром считается консервативной – чужаков в ней не любят. Особенно таких, как бывший начальник отдела по связям с общественностью и работе со СМИ, ничего не понимавший в здравоохранении (да и вообще ни в чём).
Появление медсестры Парфёновой навело замполита на мысль. Довольно смелую. Он решил: вот перед ним одинокая женщина. Довольно симпатичная, хотя не идеал. Пока на неё никто глаз не положил. Так почему бы самому не попробовать? Он для начала сделать Вале пару комплиментов, заметив, что она приняла их благосклонно, а потом отпустил, решив за девушкой, как в старину говаривали, приударить. Оставалось только придумать повод получше, не соваться же с предложением прямо в лоб, – не поручик Ржевский всё-таки.
***
– Здравия желаю, – в палатку подполковника Романцова вошёл худощавого телосложения мужчина с бородой, в рясе, с наперстным крестом. Снял камилавку, достал платок и вытер вспотевшую голову с большой залысиной.
– Здравия… – озадаченно проговорил Олег Иванович, глядя на нежданного гостя. – Вы ко мне?
– И к вам, товарищ подполковник, – чуть улыбнулся в бороду незнакомец, – но больше к раненым воинам, кои нуждаются в утешении и духовном напутствии. Ох, простите, старею. Меня зовут отец Михаил, я настоятель храма Преображения Господня, что в селе Перворецком.
– Приятно познакомиться, Олег Иванович Романцов, начальник госпиталя, – он вышел из-за стола, пожал священнику руку. – А ваш храм он разве… То есть я слышал, что в селе шли бои, вас много раз подвергали обстрелам.
– Так и есть, – покивал батюшка. – Но Господь миловал, пока храм стоит. Есть небольшие повреждения, но… Так можно мне к вам с духовной миссией?
– Разумеется, я думаю, среди наших бойцов много верующих, им ваш приезд придётся по душе.
– А я не с пустыми руками, кстати говоря, – улыбнулся отец Михаил. – С гостинцами. Собрали с прихожанами, что могли, вы уж не обессудьте.
– Да ну что вы! – смутился Романцов. – Раненым любое внимание дорого. Ну, пойдёмте, я вам здесь всё покажу.
Они вышли из палатки, и не сделали и пяти шагов, как к ним присоединился замполит Давыдкин. Да не просто так подошёл к священнику, а встал перед ним, положив кисти рук одну на другую и сказал смиренно:
– Благословите, батюшка.
Отец Михаил приподнял брови удивлённо, но просьбу незнакомца выполнил, осенил того крестным знамением. Давыдкин после этого был представлен начальником госпиталя и запел соловьём. Он длинно, не давая Романцову рта раскрыть, говорил о том, насколько важна духовная составляющая в воспитании российского воинства. Как важны духовные скрепы, традиции православия в нашей славной армии… Так заболтал, что Олег Иванович в какой-то момент не выдержал и попросил его остановить фонтан красноречия.
Гостинцы, которые привёз отец Михаил, состояли в основном из припасов на зиму, – солений и варений, которые в местных сёлах по-прежнему заготавливают в больших количествах. Романцов поблагодарил снова, сказав, что это очень разнообразит госпитальный рацион, который уж точно разносолами похвастаться не может. Затем они пошли в блок, где находятся самые тяжёлые «трёхсотые», и Давыдкин, не переступая порога, заявил о каких-то делах, быстро ушёл. Не выносил вида крови и чужих страданий.
Бросив ему в спину осуждающий взгляд, Романцов вызвал военврача Соболева. Представил их со священником друг другу и попросил его проводить, поскольку лично знает диагнозы всех раненых. Дмитрий согласился, но довольно скоро оказалось, что отцу Михаилу провожатый не нужен. Он подходил, заговаривал с раненым, и если тот откликался на его обращение, то останавливался, чтобы побеседовать.
Военврачи наблюдали за этим со стороны, и Романцов тихо спросил коллегу:
– Дима, ты крещёный?
– Так точно. Не скажу, чтобы особенно религиозный, хотя крест на шее ношу. А вы?
Подполковник помялся и отрицательно мотнул головой.
– У меня отец был парторгом, запретил матери и бабушке категорически, – он помолчал немного и снова: – Как думаешь, если я отца Михаила попрошу меня крестить, не откажет?
– Думаю, что нет. А вы серьёзно этого хотите?
Олег Иванович пожал плечом.
– Сам не знаю. Но порой, понимаешь, такие моменты бывают… Думаешь: не может быть, чтобы там, – он показал взглядом в потолок, – ничего не было, только звёзды, галактики и чёрные дыры. Мы с тобой тут такое видели, поневоле поверишь в существование Бога.
– Хотите, я могу спросить у отца Михаила насчёт вас? – предложил военврач Соболев, но подполковник покраснел и буркнул:
– Что я, маленький, что ли? Сам могу.
Они замолчали, продолжая наблюдать за тем, как отец Михаил врачует то, что нельзя перевязать или зашить, – души. В этот момент он подошёл к одному штурмовику, поступившему в госпиталь с множественными осколочными ранениями лица. Пока даже не было понятно, сохранится ли у него зрение.
– Батюшка, присядьте, – слабо проговорил боец, когда священник обратился к нему. Лицо его было осунувшимся, губы потрескались от жара. – Вы к нам, грешным?
Отец Михаил осторожно присел на край койки. Палата была наполнена запахом лекарств, и дышалось здесь тяжело. Он наклонился к солдату, стараясь говорить мягко и спокойно.
– Я отец Михаил. Пришёл поддержать вас, чем смогу. Как тебя зовут, сынок?
– Янтарь. Позывной мой. Я из Калининграда, – вздохнул парень.
– Ты крещёный?
– Да.
– Какое имя тебе дали при крещении?
– Мама Сашкой назвала. Мне… двадцать три года всего… кажется, что было.
– Что случилось, Саш? Если хочешь рассказать…
Молчание затянулось. Было слышно, как в соседней палате кто-то тихо стонет. Потом Сашка прерывисто заговорил:
– Мы в засаду попали… Грады накрыли… Кругом всё горело, кричали… Я… я ничего не видел. Очнулся уже здесь. Сказали, глаза осколками посекло… Насовсем, батюшка. Темно теперь у меня всегда, – голос его дрогнул.
Отец Михаил взял его горячую ладонь в свою.
– Тяжело тебе, Саша. Очень тяжело. Но ты не один. Мы рядом. И Господь с тобой.
– За что это мне? – тихо спросил боец, и в голосе послышалась детская обида. – За что такая мука? Я ведь никому зла не делал… Мама меня ждёт. Она у меня одна… Звонила мне недавно, спрашивала, как дела. Сказал, всё хорошо, но ведь соврал же…
Слёзы потекли из-под бинтов, смачивая повязку. Отец Михаил молчал, не зная, какие слова смогут утешить это горе. Он просто держал его руку, чувствуя, как мелко дрожат пальцы.
– Помнишь, Саша, притчу о слепорождённом? – тихо спросил священник. – Когда ученики спросили Христа, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым, Иисус ответил, что это произошло не из-за греха, но чтобы на нём явилась слава Божия.
– Какая же тут слава… – прошептал Сашка. – Может, медаль «За отвагу» дадут или орден. Что мне толку от них?
– Мы не всегда понимаем пути Господни, сынок. Но верь, что и в этой тьме есть свой смысл. Может быть, ты теперь сердцем увидишь то, чего раньше не замечал. Может быть, эта боль очистит твою душу. А мама… любовь материнская – она и в темноте найдёт путь к сердцу сына. Она будет твоими глазами.
Отец Михаил говорил тихо, спокойно, подбирая каждое слово. Он рассказывал о вере, о надежде, о том, что даже в самые тёмные времена не стоит отчаиваться. Говорил о любви близких, которая сильнее любой тьмы. Говорил о том, что страдания могут сделать человека сильнее и мудрее, если принять их с верой.
Сашка слушал, и дыхание его становилось ровнее. Слёзы перестали течь. В палате повисла тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием других раненых.
– Батюшка, – тихо позвал Сашка спустя какое-то время, – а вы помолитесь за меня… Чтобы мама не плакала… И чтобы… чтобы я не боялся… темноты этой…
– Обязательно помолюсь, Саша. Обязательно. И ты молись. Господь слышит каждого, кто к нему обращается. И твоя мама услышит тебя сердцем. Любовь – она ведь сильнее всякой тьмы. Помни это.
Отец Михаил осенил Сашку крестным знамением и ещё немного посидел рядом, пока тот не уснул, измученный болью и переживаниями. Потом перешёл к следующему, и так до тех пор, пока не осталось ни одного, кто бы не захотел с ним поговорить по душам.
Когда вышли, военврачи с изумлением смотрели на отца Михаила.
– Батюшка, и вы что же… вот так каждый день, всю жизнь? – тихо поинтересовался доктор Соболев.
Тот коротко кивнул, глубоко вдыхания, – внутри было тяжело.
– Даже у нас, медиков, есть отпуска или выходные… – задумчиво произнёс Романцов.
– Олег Иванович, вы хотели что-то спросить, – напомнил Соболев.
– Э-э… ну да. Отец Михаил, можно вас на пять минут? Приватный, так сказать, разговор есть.
Они отошли, и по тому как кивал священник, Дмитрий догадался: он согласен крестить подполковника.