— Мам, ты сегодня что делаешь?
— Я?.. Да ничего особенного, Димочка. А что?
Трубка молчала. Во дворе где-то хлопали дверью, резкий сквозняк дёрнул тюлевую шторку. Ирина сидела на кухне, закутавшись в свой вечный халатик, смотрела на чайник — тот, который она когда-то купила сыну в общагу.
Сейчас он шипел у неё дома. Ну и пусть.
Звонок после свадьбы
— Заходи на чай, — голос сына был сдавленным, как будто кто-то на спину ему сел, — ну, вчера... сами понимаете... суета... Немного не срослось.
— Вчера?.. А что вчера такое было?
— Ну... потом расскажу. Просто забегай, если не занята.
Без цветов, без приглашения. Без мамы на свадьбе. Вот так.
В груди скребло что-то мелкое, беспокойное, как мыши за панелью. Пальцы сами собой легли на стол — чудно даже, как неправильно можно положить руки, если в душе всё перепуталось.
— Ладно, — сказала она ровно, хоть голос дрогнул, — забегу.
— Мама, а не купишь что-нибудь к чаю? Лиза печенье не ест, может, конфеты?
— Куплю, — тихо подтвердила Ирина. — Куплю.
Она повесила трубку, не сразу опустила руку. На секунду показалось — весь дом стал чуточку холоднее. Хоть укутывайся во второй халат.
И тут — треск в двери. Почтальон, молоденький, с бледным пухлым лицом.
— Ой, бабуля, это вам? Или не вам? Повестка какая-то... Перепутал, наверное.
Что уж тут удивляться. В последнее время чужие ошибки стали частью жизни. Всё... и правда... по чужой ошибке.
Ирина машинально перекрестилась, убрала письмо в ящик. С кухни — в коридор, из коридора — назад, к чайнику. Он уже давно остыл.
— Ну что, — сказала она сама себе, почти устало, — время собираться "в гости". В проходную зону.
---
Живёшь-живёшь для кого-то, а потом тебе звонят уже после праздника. Придёшь — и даже не знаешь, улыбнешься или заплачешь.
Путь, который многое объяснил
— Дядя Вася, вы в курсе, что вчера свадьба у Димки была? —
— Кого? Димки Григорьева? Вот это да! А мать-то... видал я её утром одну. Как всегда.
Маршрутка качалась, будто лодка. У задней двери две тётки в халатах оживлённо шептались, норовя перекричать тарахтящий мотор.
— Вот видишь, Тань, надо детей отпускать! Жалко, конечно. Но сидят — душно, а отпустишь — так себе легче все становятся.
— Ага. Только иногда забывают: кого и откуда отпускают, — хмыкнула вторая.
Ирина устало сунула сумку на колени. Касалась пальцами коробки "Вдохновение" — что взять ещё, если не конфеты? Дёшево, привычно.
— Выходит, он теперь совсем женат, да? — чуть громче спросила бабушка с авоськой.
— Ну, невестка у него шустрая, видно сразу. Такие нынче на первом месте. Мамка — где-то на выезде, — безжалостно заметила тётка.
По стеклу бежали редкие капли, серый город умывался холодным дождём. Сердце — будто зажато между двумя пальцами: не сжать до конца, не разжать.
На следующей остановке Иру толкнули плечом. Встав, она машинально прошла мимо водителя, заново учась ходить в свой новый статус — прохожей.
Под ногами намокший асфальт, встречный ветер, новые дома.
Чужой подъезд, яркая табличка: "Добро пожаловать молодожёнам!"
На скамеечке у входа, закутавшись в короткую курточку, сидела соседка сына, Валюха.
— Ой, Ирина, — щёлкнула языком она, — вчера, говорят, Димка-то твой женился! Всю округу позвали, а тебя что-то не было видно...
Ирина вдруг засмеялась — тихо, не своим голосом:
— Наверно, мне "сегодня" положено. Не обо мне ведь праздник...
— Вот чудеса, — протянула Валюха и зашепталась с другой соседкой, скользнув взглядом по Ире, как по пустому месту.
Стоишь посреди первого этажа — и не понимаешь, кто ты в этом спектакле.
Мама жениха? Гостья? Или просто — в проходной зоне?
Чужая кухня
— Ну, проходите, Ирина Павловна, — невестка открыла дверь с такой лёгкой прохладцей, будто пустила внутрь сквозняк. — Сразу разувайтесь, у нас тут полы блестят.
— Я быстро, — тихо ответила Ирина.
Дима мелькнул за спиной, в руке — телефон, на лице ни одной знакомой черты.
В прихожей пахло квартирами-новостройками: то ли ламинатом, то ли пустотой. Ни одной любимой вещи. Всё — как чужое.
— Кофе будете? Или, может, чай? — продолжила Лиза. Маникюр — алый, строгий. — Печенье ещё осталось. Правда, вчерашнее.
— Спасибо… , ела уже.
На столе лежала пачка «Яшкино», три пластиковых стаканчика, салфеток — нет.
Вдруг — чужой голос, по-хозяйски бодрый:
— Ну здравствуйте-здравствуйте!
Из спальни вышла Марина Викторовна — ухоженность, короткая стрижка, улыбка до ушей.
— Дима, кофе наливай скорее, — деловито распорядилась она и повернулась к Ирине: — Это вы, значит, бабушка?
Слово "бабушка" повисло в воздухе, как вывеска на вокзале для тех, кто опоздал на поезд.
— Просто Ирина, — поправила та, выдохнув, будто не дышала всё это время.
— Я вам салфетки дам, — сказала Марина Викторовна и улыбнулась Лизе, как будто передавала эстафету.
Дима всё это время отводил глаза:
— Мам, ну что встала, садись… Лиза тут пирог пекла…
— Не пекла я ничего, — бросила Лиза. — Магазинное.
— Ну и ладно.
Сидели, каждый в своём углу стола, будто за партой, когда на уроке не знаешь, на кого смотреть. Кофе в стаканчике — легкое, чуть терпкое, и точно не вкусное.
— У вас тут, наверное, всё еще после ремонта много дел? — для приличия спросила Ирина.
— Ничего, справимся, — деловито отозвалась Марина Викторовна. — Молодёжь нынче сама со всем разберётся.
Молодёжь со всем разберётся. Маме можно просто молча наблюдать — пусть не мешает, правда?
Через открытую дверь кухни была видна коробка с с надписью «старьё». Вещи, подаренные ей сыну. Их фото, переложенные чужими руками.
— Вот, — кивнул Дима на настенные часы, — время-то летит. Мам, может, чайку? Или домой торопишься?.
— Уже поздно, правда, — подхватила Лиза и вдруг добавила: — Мы просто немного подустали после вчерашнего…
Вчера было всё. Мама была никем.
---
Можно ли привыкнуть: когда твоё место — где-то сбоку, в проходе? Или всегда будет резать изнутри, как новый нож?
Выброшенные вещи
— Мам, ты в курсе, что у нас теперь балкон с видом? —
— Видеть бы только, ради чего тут виды...
Ирина шагнула в проём, чтобы перевести дух. Свежий ветер пах не морем, не надеждой — мусорными баками, сырой тряпкой и чем-то давно устаревшим.
Внизу у контейнеров что-то цветное сверкнуло на солнце. Присмотрелась. Та самая ваза, которую она таскала за сыном с общаги — подарочная, синяя, с позолотой. Рядом чашка с едва заметной сколкой. Когда-то она вручала её Димке на двадцатилетие, а теперь — вот она...
«Детей надо отпускать. Только иногда забывают — кого отпускают».
В кухне снова загудели голоса.
— Мы тут, Ирина Павловна, подумали... — Лиза не смотрела в глаза, листала что-то на телефоне. — Вам бы на дачу сейчас хорошо, там и природа, и покой...
— А у меня нет дачи, — ответила Ирина, тщетно пытаясь улыбнуться. — У меня только я осталась.
Молчание.
Марина Викторовна оживилась:
— Замки поменяли. Молодым спокойнее будет. Для всех сейчас перемены. Что уж там…
Дима ковырял край стола, не решался поднять взгляд.
— Мам, ну ты же понимаешь… Ну, здесь всё по-новому… Формат — как бы... молодежный...
— Молодёжный формат, сами понимаете, заберите ключи — повторила Лиза, обеими руками пододвигая к Ирине связку ключей. Старых, её.
— Спасибо, — ответила она, а пальцы свело судорогой.
Металл хрустнул в руке, сердце — тоже.
На пороге Ирина застыла, не зная, куда деть себя. Оглянулась мельком — в кухонном ведре, между тележками и салфетками, валялась коробка конфет "Вдохновение". Даже не открыли.
Дима пробормотал что-то, похожее на "позвони", но уже смотрел мимо.
Дверь закрылась — не стукнула, а будто захлопнула главу жизни.
Последний подарок живёт на дне мусорки. Последний ключ — в кулаке. Последний раз — она ещё мама или уже нет?
---
Что делать, когда всё внутри сводится к одному вопросу: "А я теперь кто?"
---
Свобода начинается с лавочки
— О! Ирина Павловна, а вы в праздник такие хмурые? —
Василич шагал вдоль лавочки, бросал бумажки в урну привычной цепкой рукой. — Погуляем-чуток?
— У меня праздник был вчера. Но меня пригласили только сегодня, — хмыкнула она.
Он ухмыльнулся, достал смятую пачку сигарет:
— Давай закурим. Всё равно ведь больше, чем "такое", здоровье уже не испортишь!
Она не курила никогода. Но взяла сигарету. Дым обжёг, да обрыдлая грусть вдруг переменилась.
— Всё, значит? —
— Всё. И хорошо, — сказала Ирина и даже удивилась своему голосу.
— Ну, вас — не сломать, — заметил Василич. — Одни плачут годами, другие к реке идут, а вы вот сидите, смеётесь...
— А я смеюсь не потому, что легко, — ответила Ирина, — а потому, что выбора не осталось. Значит, теперь по-своему.
— Детей надо отпускать, — медленно проговорил он. — Только кто нас отпустит, Ирин?
Она засмеялась — впервые не горько, а по-настоящему.
— Я сама себя отпускаю! С сегодняшнего дня.
В голове всё сдвинулось — привычные мысли, страхи, даже воспоминания.
Из этой лавочки, этого крошечного дворика, мир вдруг стал шире.
***
Через час она уже сидела на жёстком стуле в агентстве:
— Хочу сдать квартиру, — сказала, не моргнув.
— На долгий срок?
— Как получится. Главное — сразу, без проволочек.
На душе — ни зла, ни обиды. Только усталость и странный, довольно тёплый, холодок свободы.
Вечером — интернет, сайты, объявления. Где бы пристроиться тихо, к морю поближе, в ту самую деревушку, где чайки кричат по ночам, а море не смотрит, кто ты и откуда.
— Сами-сами... — повторила себе Ирина, нащупывая лёгкую, колкую улыбку.
Иногда кажется, что точка — это конец. А оказывается, это только новая строчка.
Можно было жить всю жизнь ради кого-то. А потом на одной лавочке — так просто, и так страшно — впервые ощутить: теперь всё только для себя.
А вы когда-нибудь позволяли себе начать всё с чистого листа?
***
Если пришлись по душе честные истории — заглядывай ещё.
Спасибо от души за тепло и неожиданности!
Пиши, что чувствовала бы ты, а не соседка Лиза. Ставь палец вверх и подпишись.
***