— Не смотри так. Еще секунда, и скажешь, что я всё испортил, — Эдик стряхнул хлебные крошки с клавиатуры прямо на пол. Даже не взглянул, куда они упали.
Крошки и выбор
Татьяна сжала губы. Тридцать два года научили её — некоторые битвы забирают больше, чем дают. Она потянулась за тряпкой.
— Оставь! — он махнул рукой. — Потом. У меня эфир через пятнадцать минут. Важный.
Его "важные эфиры" в Одноклассниках смотрели три с половиной человека. Брат из Челябинска, сосед снизу и какой-то одинокий пенсионер из Магадана. Иногда заглядывала Света из бухгалтерии — та, что в комментариях путала "тся" и "ться".
— Я дала тебе шанс, — произнесла Татьяна, не повышая голоса.
— А? — он не оторвался от экрана.
— Говорю, мясо разморозила. Будешь ужинать?
— Позже. Сейчас некогда.
Татьяна подошла к окну. За стеклом октябрь размывал акварельные краски. В отражении она увидела своё лицо — морщинки вокруг глаз, усталый взгляд, сжатые губы. Когда-то Эдик называл её глаза васильками. Теперь он вообще редко на неё смотрел.
Вернувшись на кухню, она коснулась мяса пальцами. Ещё холодное, но уже податливое. Как её надежды на перемены.
— Я ведь правда дала тебе шанс, — пробормотала она, разглядывая тёмно-красные прожилки. — Последний.
Вчера они говорили. Точнее, говорила она, а Эдик кивал в такт. "Больше внимания", "время вместе", "слышать, а не слушать". Он со всем согласился. А утром уже забыл.
Телефон издал короткую трель. Сообщение от дочери: "Мам, как ты? Папа что-нибудь ответил?"
Татьяна отложила телефон. Что написать? Что тридцать два года живёт с человеком, который сделал выбор давно — и этот выбор не она?
Из комнаты донёсся голос Эдика: "Дорогие друзья, сегодня я расскажу, как важно слышать близких..."
Она усмехнулась. Отложила нож. Вытерла руки. И решила.
Тридцать два года она ждала. Теперь её очередь делать выбор.
Незнакомец в очереди
— Девушка, вы последняя?
Татьяна вздрогнула. В очереди её давно никто так не называл.
— Я за вами буду, — отозвался кто-то сзади.
Она мельком глянула на часы. Сорок минут до обеда. Эдик даже не заметит её отсутствия — он теперь вообще редко что-то замечал за границей экрана. А ей нужно оплатить счета и отправить бандероль Ленке.
— Странно, да? В цифровую эпоху стоять в таких очередях, — произнёс голос рядом.
Мужчина. Около шестидесяти. Виски тронуты серебром, взгляд спокойный, без суеты. В руках потрёпанная книга в тёмной обложке.
— Не доверяю этим... приложениям, — ответила Татьяна и сама удивилась своей откровенности.
— А людям доверяете? — спросил он и тут же добавил: — Извините. Лезу не в своё дело.
Татьяна присмотрелась. Не похож на любителя пустых разговоров. Из тех, кто словам предпочитает мысли.
— Тридцать два года как доверяю одному человеку, — она улыбнулась. От этой улыбки во рту появился привкус горечи.
— У меня было двадцать семь, — он кивнул на книгу. — Год назад всё изменил. Устал жить по чужому расписанию.
— Вы ушли?
— Выбрал другой путь, — поправил он. — Перестал ждать, что ситуация исправится сама. Прекратил разговоры, которые ничего не меняли. Начал слышать себя.
Очередь сдвинулась. Они шагнули вперёд.
— Знаете, — продолжил он тихо, — труднее всего не уйти. А понять — пора прекратить ждать и начать жить. Даже в нашем возрасте.
Перед глазами Татьяны вдруг возникла картина из прошлого. Двадцать пять лет назад. Выставка молодого художника. Она у входа — два часа в ожидании. Эдик обещал прийти после работы. Не пришёл. "Засиделся, не заметил времени", — объяснил потом. Она поверила.
А дальше? Мелочи. Царапины. Она ждала, он не приходил. Всегда находилось оправдание. А потом она перестала ожидать. Просто привыкла.
— Виктор, — представился мужчина. — Если захотите когда-нибудь просто поговорить — я часто бываю в кафе "Терраса" напротив. Никаких обязательств. Просто разговор.
Они подошли к окошку. Татьяна расплатилась. Взяла чек. Обернулась — Виктора уже не было.
Но его слова остались. "Прекратить ждать и начать жить". Она повторяла фразу всю дорогу домой. И что-то внутри — то, что годами спало глубоким сном, — начало пробуждаться.
Полки с чужими историями
— Эдик, ты не видел мои сережки с бирюзой?
Она спросила просто так, без надежды на ответ. Муж сидел в кресле, уткнувшись в планшет. На экране мелькали чужие жизни — фотографии, комментарии, лайки.
— Какие? — он поднял голову, но взгляд остался где-то внутри экрана.
— Те, что ты подарил на двадцать лет свадьбы.
— А зачем они тебе? — в голосе проскользнуло удивление.
Вот оно. Самый честный вопрос за последние годы. Зачем ей сережки? Зачем ей вообще что-то красивое? Куда ей идти? Кому она нужна нарядная?
— Просто так, — Татьяна отвернулась к окну.
Снаружи падали листья. Желтые, красные, коричневые — осень раскрашивала мир. А в их квартире время как будто застыло. Серые обои, купленные пятнадцать лет назад.
Сервант с хрусталем, который никто не трогает. Книжные полки с романами, прочитанными в прошлой жизни.
Татьяна подошла к полке. Провела пальцем по корешкам. Пыль осталась на подушечках пальцев. Когда она последний раз брала в руки книгу? Не для того, чтобы протереть, а чтобы прочесть?
Взгляд зацепился за темно-синюю обложку. "Женщина на краю времени". Она не помнила содержания, только ощущение — книгу ей дала подруга Нина. "Прочти обязательно. Это про нас всех", — сказала тогда.
Нина уехала двенадцать лет назад. А книга так и стояла непрочитанной.
Татьяна сняла ее с полки. Открыла первую страницу — на форзаце надпись: "Тане. Никогда не поздно начать свою историю. Нина".
— Ты что, читать собралась? — голос Эдика выдернул ее из задумчивости. — А ужин?
— А что с ужином? — она не отрывала взгляда от книги.
— Ну как что? Уже семь. Я проголодался.
Татьяна вспомнила разговор на почте. "Перестать ждать и начать жить". Что бы это значило для нее? Найти работу? Уйти от Эдика? Начать путешествовать?
Или просто... перестать спрашивать разрешения на собственную жизнь?
— В холодильнике котлеты. Разогрей, — она села в кресло и открыла книгу.
— Сама-то будешь? — в голосе мужа звучало недоумение.
— Потом. Сейчас хочу почитать.
Эдик постоял несколько секунд, ожидая, что она передумает. Не дождался. Ушел на кухню — гремел посудой громче обычного, демонстративно хлопал дверцей микроволновки.
А Татьяна читала. Строчки складывались в предложения, предложения — в историю женщины, которая однажды решила, что ее жизнь принадлежит только ей. И с каждой страницей внутри разгоралось решимость.
Когда-то она тоже умела решать. До того, как стала спрашивать разрешения на каждый шаг.
Красные ногти Риммы
— Татьяна Сергеевна, вы что, на курсы записались? — соседка Римма подкрашивала губы, разглядывая себя в карманное зеркальце. Они ждали лифт.
Татьяна поправила новую бежевую сумку на плече. Вчера купила в торговом центре. Эдик даже не заметил.
— Компьютерные. Для начинающих, — ответила она.
— В нашем возрасте? — Римма фыркнула. Её алые ногти царапнули кнопку вызова. — Пусть молодые этим занимаются. Нам уже поздно.
Татьяна окинула соседку взглядом. Ей столько же — пятьдесят восемь. Но Римма давно сдалась. Вязание, сериалы, сплетни на лавочке. "Нам уже поздно" — её жизненное кредо.
— Поздно будет, когда дышать перестанем, — неожиданно для себя сказала Татьяна. — А пока живы — всё вовремя.
Лифт приехал. Они вошли. Кабина дрогнула и поползла вниз.
— Это из-за Эдика твоего? — Римма перешла на шёпот. — Все знают, он в интернете сутками пропадает. Думаешь, там его перехватить?
— Нет, Римма. Я там себя хочу найти.
Двери разъехались. Они вышли в подъезд.
— Не понимаю, — покачала головой соседка. — Чего в этом интернете искать? Кому мы там сдались?
— Себе, — Татьяна улыбнулась. — Только себе.
По дороге она глубоко вдыхала октябрьский воздух. После встречи на почте прошла неделя. Неделя маленьких шагов. Курсы. Новая сумка. Книга на прикроватной тумбочке.
Эдик не сразу понял, что происходит. Стал беспокойно оглядываться, когда она молчала в ответ на его вопросы. А вчера спросил напрямую:
— Что стряслось?
— Ничего, — ответила она. — Просто перестала ждать.
— Чего ждать?
— Что ты меня заметишь.
Он ушёл в другую комнату. Хлопнул дверью. Через час вернулся с коробкой конфет. Положил на стол. Потоптался рядом.
— Прости, если обидел. Я устаю. Работа, стрессы...
— Эдик, — перебила она. — Тридцать лет слышу про твою усталость. А ты хоть раз спросил про мою?
Он посмотрел растерянно, словно впервые её увидел. Открыл рот. Закрыл. И вышел.
А Татьяна осталась у окна. Она больше не злилась — ни на него, ни на себя. Она поняла: каждый выбирает свою дорогу. И у неё тоже есть право выбора.
Компьютерный класс располагался в районной библиотеке. Десять столов с мониторами, учитель информатики с залысинами и группа женщин за пятьдесят, решивших, что время ещё не упущено.
— Сегодня создаём электронную почту, — объявил учитель.
— А зачем она нам? — спросила полная женщина в первом ряду.
— Чтобы отправлять письма самим себе из будущего, — тихо произнесла Татьяна и впервые за долгое время почувствовала, как внутри разливается тепло предвкушения.
Белый фарфор
— Собралась уходить, да? — Эдик застыл в дверном проёме. В руке зажат телефон, на лице — выражение пойманного врасплох подростка.
Татьяна оторвалась от ноутбука — маленького, серебристого, купленного неделю назад.
— С чего вдруг такие мысли? — она спокойно закрыла крышку.
— Лидка из бухгалтерии видела. С каким-то мужиком в кафе сидела, — он шагнул на кухню. — Его Витей зовут, верно? Как того... из института ещё.
Татьяна вздрогнула. Витя из института. Первая любовь, дрожь в коленях, бессонница. Тридцать пять лет назад. Эдик тогда ходил следом, караулил у подъезда, клялся в верности. А когда Витя уехал в Сибирь, Эдик оказался рядом — понятный, надёжный, предсказуемый.
— Витей половину мужчин в стране зовут, — она встала из-за стола. — Тот институтский давно женат, трое детей. А этот — Виктор Анатольевич, ведёт курсы компьютерной грамотности.
— Значит, всё-таки Виктор, — Эдик опустил взгляд. — Ты его любишь?
Вопрос повис между ними. Татьяна разглядывала мужа — редеющие волосы, круги под глазами, вечный серый свитер. Тридцать два года вместе. Двое детей, разлетевшихся из гнезда. Квартира, дача, машина. И тишина, которую они заполняли молчанием.
— Нет, Эдик. Я не люблю Виктора Анатольевича. И никуда не ухожу.
— Тогда что происходит? — он поднял глаза. — Ты молчишь. Компьютер. Куда-то ходишь. Даже суп варишь не так.
— Я учусь жить для себя. Без надежды, что ты изменишься.
— А что со мной не так? — в голосе проступила обида.
Татьяна подошла к шкафу. На верхней полке стоял сервиз — подарок от родителей на свадьбу. Тридцать два года они берегли его "для особого случая". Она достала чашку — тонкий фарфор с золотой каймой.
— Смотри, — поставила перед ним. — Тридцать два года пылится в шкафу. Ждёт праздника. А праздник всё не наступает. И мы живём, как эта чашка — словно настоящее ещё впереди. А оно здесь, сейчас. И утекает сквозь пальцы.
Эдик уставился на чашку, будто видел впервые.
— Я не прошу тебя меняться, — продолжила она. — Но сама больше не хочу быть фарфором в серванте. Хочу быть живой. Сегодня. Пока есть силы.
Она налила в чашку чай. Аромат растёкся по кухне.
— И что? — спросил он тихо.
— Не знаю, — честно сказала она. — Но, кажется, нам обоим стоит решить — чего мы хотим от времени, что осталось? Существовать по инерции или попробовать жить?
Эдик молчал, глядя на чашку. Потом протянул руку, взял её и сделал глоток.
— У него вкус особенный, — удивлённо произнёс. — Из обычной кружки не такой.
— Потому что это настоящее, — Татьяна чуть улыбнулась. — Как и жизнь, если её не прятать в шкаф.
Она коснулась стекла. Небо над городом расчистилось, нетипично для октября. Глядя на облака, Татьяна думала: последний шанс она дала не мужу. Она подарила его себе.
И в этом решении была сила, которую не передать словами.
***
Если хоть что-то в этом рассказе заставило вас задуматься о своём "фарфоре в серванте" — поделитесь в комментариях.
Не для меня, для тех, кто читает и думает "у меня всё иначе". Подпишитесь.
***