В тот вечер я чуть не уронил поднос с грязной посудой. Стою в дверях кухни своего ресторана, а у окна — девочка лет восьми рыдает в три ручья. Щёки красные, нос распух, а на белой блузке — пятна от супа, который она пыталась есть дрожащими руками.
«Месье Андрей, — шепчет официант Жан-Пьер, — что делать? Родители ушли уже полтора часа назад. Сказали, что скоро вернутся».
Подхожу ближе, и сердце екает. Эти карие глаза с длинными ресницами, этот упрямый подбородок, привычка теребить ухо, когда нервничает — боже, да это же...
«Документы остались», — продолжает Жан-Пьер, протягивая паспорт. — «Российские туристы. Фамилия девочки Семёнова».
Семёнова. Моя фамилия. Открываю паспорт, читаю: «Екатерина Андреевна Семёнова». У меня ноги подкосились. Катька. Моя дочка.
Всё началось девять лет назад. Я тогда работал менеджером в автосалоне на Каширке. Жена Светка сидела дома с Катюшей, вечно ныла, что устала, что я мало зарабатываю. Тёща Валентина Петровна владела сетью ломбардов — деньги у них водились, а вот мозгов...
Помню тот проклятый вечер. Прихожу домой — Катька одна на кухне, жуёт сухую корку хлеба. Три года ребёнку! «Где мама?» — спрашиваю. «Мама спит, у неё головка болит», — лепечет малышка. Захожу в спальню — Светка храпит, рядом пустая бутылка вина.
«Ты что, охренела совсем?!» — ору я. «Ребёнок голодный!»
Светка вскакивает, глаза красные: «Да пошёл ты! Задолбал! Я тоже человек! Мне тоже отдыхать надо!»
Развелись через месяц. Светка забрала Катьку, переехала к матери. Суд, конечно, оставил ребёнка с ней — мать же. Я платил алименты, пытался видеться с дочкой, но Светка вечно находила отговорки.
А потом всё посыпалось. Автосалон закрылся, я влез в долги, пытаясь открыть свой бизнес. Кредиторы названивали днём и ночью. И тут Колян, друг детства, который десять лет прожил в Ницце, кинул спасательный круг: «Братан, у нас тут русского управляющего ищут для ресторана. Давай, рискни!»
Продал всё, что можно. Даже мамину дачу в Малаховке. Купил билет в один конец, прилетел с двумя чемоданами и последними пятью тысячами евро.
Первый год жил как собака. Снимал каморку над рестораном, вкалывал по шестнадцать часов. Французы поначалу косились — русский, понаехавший. Но я умел работать. Знал четыре языка, мог и борщ сварить для русских туристов, и с мэрией договориться о лицензии.
За три года дослужился до директора сети. Купил домик в Антибе, перевёз маму. А Катьку так и не видел — Светка не отвечала на звонки, письма возвращались.
И вот — стою в дверях кухни, смотрю на свою девочку. Восемь лет уже, а я помню её трёхлетней.
Подхожу медленно, сажусь на корточки рядом: «Привет, солнышко. Не плачь».
Катька поднимает заплаканные глаза и вдруг шепчет: «Папа?»
У меня ком в горле. Киваю. Она бросается на шею, обнимает так крепко, что рёбра трещат: «Папочка! Я знала, что ты меня найдёшь!»
Жан-Пьер приносит счёт — четыреста евро. Немаленькая сумма. А потом рассказывает: родители поссорились прямо за столом. Мужчина кричал, что карту заблокировали, женщина плакала. Потом они о чём-то пошептались, позвали официанта.
«Месье, — рассказывает Жан-Пьер, — они сказали, что сейчас сходят в отель за наличными. Оставят дочь здесь, чтобы мы не волновались. Типа гарантия, что вернутся. Попросили присмотреть за девочкой полчасика. Я не мог отказать — ребёнок же. Думал, правда вернутся...»
Я сжал кулаки. Значит, эти уроды сознательно использовали восьмилетнего ребёнка как залог! Как вещь! «А если бы не вернулись, что тогда?» — думали они вообще?
Звоню Светке. Длинные гудки, наконец, берёт трубку: «Алло?»
«Ты совсем с ума сошла? Ребёнка бросила!»
«Андрюха? Ты откуда... Слушай, у нас тут проблемы. Мама карту заблокировала, мы с Валерой...»
«С каким ещё Валерой?»
«Ну, муж мой. Короче, мы завтра утром улетаем. Заберёшь Катьку до утра?»
«Заберу. Навсегда».
«Ты что? Я тебе дочь не отдам!»
«Ты её уже отдала. В залог. За ужин».
Повесил трубку. Катька сидит у меня на коленях, прижалась, как котёнок. Я глажу её по спутанным волосам, чувствую, как мелко дрожит.
«Пап, а мама с дядей Валерой вернутся?»
«Не знаю, солнышко. Но ты останешься со мной, хорошо?»
«Хорошо. Я по тебе скучала. Мама говорила, что ты нас бросил, но бабушка Валя сказала, что ты уехал работать».
Звоню Валентине Петровне. Она в Таиланде, на какой-то конференции. Выслушивает молча, потом вздыхает: «Эх, Светка, Светка... Что ж ты натворила-то? Андрей, забирай Катюшу. Я документы оформлю. И... прости нас. Я её разбаловала после твоего отъезда. Думала, компенсирую отсутствие отца подарками...»
Той ночью мы с Катькой сидели на террасе моего домика. Она рассказывала про школу, про подружек, про хомячка Фому, которого оставила у соседки. Я варил какао — помнил, что она его любила.
«Пап, а у тебя есть жена?»
«Нет, солнышко».
«А дети?»
«Только ты».
«Значит, я буду жить с тобой? И в школу тут ходить?»
«Если захочешь».
«Хочу! А можно маме иногда звонить?»
«Конечно, можно».
Утром Светка с Валерой явились в ресторан. Она похудела, постарела. Валера — типичный альфонс: загорелый, накачанный, с золотой цепью на шее.
«Катюш, собирайся, мы улетаем», — бросает Светка.
Катька прижимается ко мне: «Я остаюсь с папой».
«Ты что, спятила? Катя, быстро ко мне!»
«Нет!»
Светка бледнеет: «Андрей, не смей! Она моя дочь!»
«Наша дочь. Которую ты бросила в чужой стране. У меня есть свидетели, записи с камер. Хочешь в полицию?»
Валера дёргает Светку за руку: «Свет, пошли. Нечего тут разводить драму. У нас самолёт через четыре часа».
Они уходят. Светка оборачивается на пороге, и я вижу в её глазах что-то похожее на облегчение.
Прошло пять лет. Катька выросла, стала Катрин — так её зовут французские друзья. Учится в лицее, играет на скрипке, мечтает стать ветеринаром. У меня новая семья — жена Мари, учительница музыки, и двое малышей — Пьер и Софи.
Светка приезжает раз в год. Привозит подарки, пытается наладить контакт. Катька вежливо общается, но чувствуется дистанция. «Мама» она её не называет — только Света.
В прошлом году Светка призналась, что развелась с Валерой после той поездки. Говорит, та история её отрезвила. Устроилась работать в мамин ломбард, даже квартиру купила.
А я иногда просыпаюсь по ночам от кошмара — вижу Катьку в том ресторане, одинокую, заплаканную. И благодарю судьбу за то, что оказался там в тот вечер. Некоторые вещи случаются не просто так.
Недавно Катька спросила: «Пап, ты простил маму?»
«Простил, солнышко».
«А почему тогда грустишь, когда она звонит?»
«Потому что прощение — это одно. А доверие — совсем другое. Его не вернёшь, как разбитую чашку не склеишь без трещин».
Она кивнула, обняла меня: «Пап, я рада, что живу с тобой. Ты всегда рядом. Ты не бросишь меня в ресторане».
Последние слова она сказала с усмешкой, но я почувствовал, как сжалось сердце.
«Никогда, солнышко. Никогда».
«Знаю», — она улыбнулась и убежала играть с малышами.
И знаете что? Этой улыбки мне достаточно. Чтобы понять — всё сложилось правильно. Даже через боль, предательство и расстояние в тысячи километров.
Знаете, я до сих пор думаю — а что было бы, если бы я тогда не работал в том ресторане? Судьба или случайность? Напишите в комментариях, верите ли вы, что всё происходит не просто так.
Больше историй о том, как жизнь сводит и разводит людей:
Цените каждый момент с близкими. Всего вам доброго!