Навигатор в мире чувств

Я с детства дружила с Алёнкой. Наши мамы работали медсёстрами в одной больнице и часто брали нас с собой на дежурства. Мы могли часами возиться в сестринской, разглядывая анатомические плакаты и воображая себя то великими хирургами, то принцессами-медсёстрами. Наша дружба только крепла с годами. Мы вместе пережили все девичьи секреты и глупости, делились первыми поцелуями и разочарованиями. Алёна утешала меня после ссор с мамой, а я поддерживала её, когда умер папа. Мы были не разлей вода. Помню, как в старших классах мы спорили до хрипоты, придумывая идеального мужчину...

Я смотрю в окно и не верю своим глазам. Опять моя Ксюшка с этим Вадимом идут под ручку и воркуют. И когда она только успела? Ей всего 17, а этому прохвосту 35, не меньше. Вот ведь прилип, как репей. Ну ничего, сейчас я ему устрою. Выхожу из подъезда, иду им навстречу, глаза горят от злости. Ксюха меня увидела, сразу спряталась за спину этого Вадима. Знает, что мне её ухажёр совсем не по душе. Да и кому он понравится? Ни кола ни двора, подрабатывает где-то сторожем, из своей общаги вылезти не может...

Сквозь пелену слёз я смотрела на старое школьное крыльцо, сжимая в руках скромный букетик полевых цветов. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я сама, маленькая и полная надежд, впервые переступила этот порог. А сегодня настал черёд моей дочки, моей маленькой Алёнки — она пошла в первый класс. Годы не пощадили меня — морщины избороздили когда-то гладкое лицо, в волосах посеребрилась ранняя седина. Но разве это имеет значение? Сейчас для меня главное — счастье в глазах моей малышки. Ведь нам пришлось пройти через столько испытаний...

Моя жизнь разделилась на «до» и «после» в тот промозглый ноябрьский день. Прошло пять лет, а я помню всё так ясно, словно это было вчера. Тогда мне было 35. Я работала бухгалтером в солидной фирме, у меня был любящий муж Сергей и 10-летний сынишка Ванечка — центр моей вселенной. Когда он только родился, я часами смотрела на его сморщенное личико, с трудом веря, что этот комочек счастья — мой. Я купала его, пеленала, засыпала с ним в обнимку. Ваня рос любознательным, подвижным ребёнком, у него было много друзей...

Алексей Петрович стоял у окна своей квартиры и наблюдал, как последние лучи сентябрьского солнца окрашивают серые многоэтажки в тёплые тона. Сорок два года. Сорок два года он прожил, чувствуя себя никому не нужным. «Гадкий утёнок» — так называла его мать в детстве, не скрывая разочарования в своём единственном ребёнке. Воспоминания всплывали непрошеными гостями. Школьный двор, где он всегда держался в стороне от шумных компаний. Университетские коридоры, где его тихий голос терялся среди уверенных заявлений однокурсников...

Первое, о чём я подумала, когда этот грохот вырвал меня из сна, — опять алкаши с пятого этажа выбрасывают мебель. У нас во дворе тихо только с трёх до шести утра, а сейчас как раз половина седьмого. Но звук был другим — не глухой удар старого дивана об асфальт, а что-то металлическое, основательное. Кое-как выбралась из-под старого байкового одеяла и подошла к окну. Занавеска — наследство от прежних хозяев, вся в дырках от сигарет — висела криво. Отодвинула её, посмотрела вниз и обомлела. Во дворе стоял «Мерседес»...

Я всегда думала, что умру в своём доме. А умерла я вчера утром — когда увидела в мусорном ведре свои тапочки. Розовые, с вышивкой, мягкие. Тридцать лет назад Павлик, мой сын, подарил их мне. «Мам, чтобы ножки не мёрзли». А теперь Оленька, невестка, выбросила их — «портят интерьер прихожей». Стою над ведром, достаю их оттуда, из-под картофельных очистков. И реву. В семьдесят два года я рыдаю над мусорным ведром из-за старых тапочек. Хотя какие там тапочки. Я ревела из-за всего. Из-за того, что в свои семьдесят два года стою у мусорного ведра в чужой квартире и понимаю, что я здесь чужая...

Вчера в метро какой-то парень играл на скрипке. Я остановилась как вкопанная. Руки задрожали, пришлось держаться за поручень. И сразу всё вернулось — тот вечер в музыкальной школе, где Ваня смотрел на меня как на убийцу. Началось всё год назад. Я работала старшим бухгалтером в строительной фирме «СтройГарант». Обычная контора — серые стены, вечные проверки, кофе из автомата за тридцать рублей. Андрей работал в отделе снабжения. После смерти жены он будто растворился в воздухе — мог простоять у кофейного автомата минут пять, забыв, зачем пришёл...

В тот вечер я чуть не уронил поднос с грязной посудой. Стою в дверях кухни своего ресторана, а у окна — девочка лет восьми рыдает в три ручья. Щёки красные, нос распух, а на белой блузке — пятна от супа, который она пыталась есть дрожащими руками. «Месье Андрей, — шепчет официант Жан-Пьер, — что делать? Родители ушли уже полтора часа назад. Сказали, что скоро вернутся». Подхожу ближе, и сердце екает. Эти карие глаза с длинными ресницами, этот упрямый подбородок, привычка теребить ухо, когда нервничает — боже, да это же...

«Виктор, ты опять купил эти консервы для кота за двести рублей банка!» — Алина размахивала чеком из «Магнита», и я чувствовал, как виски начинает пульсировать. Господи, да я же владелец транспортной компании, а она устраивает скандал из-за кошачьей жрачки. «Займись наконец чем-нибудь полезным или давай разводиться!» — слова вырвались сами, я даже не успел их обдумать. Алина замерла с открытым ртом, потом схватила айфон и выбежала на балкон курить. Через стекло видел — говорит с кем-то, нервно теребит зажигалку...

«Нашёл другую. Не ищи меня», — набираю сообщение дрожащими пальцами, а перед глазами всё ещё стоят эти чёртовы белые розы. Разбросанные по полу. Растоптанные. Как моя жизнь, как моё сердце полчаса назад. А ведь всё начиналось иначе. Букет в потной от волнения руке. Ключи, впивающиеся в ладонь. Два месяца без неё. Шестьдесят один день. Тысяча четыреста шестьдесят четыре часа — я считал каждую минуту, вычёркивая их в блокноте, как заключённый на зоне. Наша разлука закончилась на два дня раньше — я рванул домой, не дождавшись официальной смены...

— Ты должна быть благодарна, брошенка, что я взял тебя с ребёнком! Замираю. Ложка с супом так и остаётся на полпути между тарелкой и ртом. Моим, между прочим, ртом. В моей, чёрт возьми, квартире. Я закипаю. Закипаю медленно, но верно — как старый чайник моей бабушки, который сначала долго-долго молчит, а потом вдруг начинает свистеть так, что соседи стучат в стены и ругаются. — Повтори, что ты сейчас сказал? Мишка даже не смутился. Сидит напротив, уплетает борщ, который я сварила с утра, проведя выходной на кухне, как будто ничего такого не сказал...