Обычный район на окраине провинциального российского города. Пятиэтажки с облупленной штукатуркой, трещинами в фасаде и дверьми подъездов, которые тяжело открываются, если не знать хитрость. Весна ещё только пробуждалась — в лужах отражались кривые балконы, и воздух пах смесью сырости, асфальта и предстоящего тепла.
На пятом этаже во втором подъезде одной из таких пятиэтажек шла суета. У двери — картонные коробки, разобранный комод, подпертый веником, пакет с половиками, пылесос, на который кто-то набросил куртку. В углу — уже открытая переноска с недовольным рыжим котом, который жалобно мяукал, не понимая, почему его дом вдруг перестал пахнуть привычным. Он боялся выходить.
— Осторожно, у стены обои свежие! — крикнула Марина, втаскивая очередную коробку в квартиру.
Она была в спортивных трико, с закатанными рукавами, волосы растрепаны, а в уголках висков проявлялись капельки пота.. Лицо её сияло — уставшее, но по-настоящему счастливое.
— А я думал, мы уже всё затащили, — прокомментировал Алексей, волоча за собой старую микроволновку. — Эта коробка у нас вроде как в Питере ещё была?
— И не говори, — усмехнулась Марина. — Смотри, Васька унюхал кухню. Значит, дом одобрен.
Кот Васька действительно сидел у косяка, аккуратно поджав лапы. Он лениво поводил хвостом, будто принимал участие в происходящем, но не слишком одобрял суету.
Саша, их восьмилетний сын, носился по голой квартире, цокая в сандалиях по ламинату.
— Мама! А можно в большой комнате мою кровать? Она больше!
— Саша, это гостиная, — ответил Алексей, ставя микроволновку на подоконник. — А у тебя своя комната будет, целая! Царство Саши. У тебя же мечта такая была?
— Да, но… тут светлее! — не унимался он.
Квартира была обычная — двухкомнатная, с проходной гостиной и узкой кухней. Обои — бежевые, кое-где со следами от прежних картин. На потолке — матовые плитки с желтоватыми швами. Ванная — узкая, с облупленным эмалированным поддоном. Но всё это — их.
Идеальная, ничем не примечательная квартира, но такая желанная.
Марина вытерла руки о спортивку и заглянула в сумку с покупками. Там были свежие полотенца, шторки с подсолнухами для кухни, мыльница в форме черепахи и маленький цветочный горшок с геранью — символ начала новой жизни.
— Саша, на, разложи свои книжки на полке. Папа повесит карниз, а я на кухне разберусь.
— А Ваське что делать? — спросил сын, гладя кота.
— Васька будет главнокомандующий, — улыбнулась Марина. — Он будет следить, чтобы никто не бездельничал.
Алексей действительно повесил карниз, прибил полочку в ванной и поставил шкаф, который скрипел при каждом движении. Он работал инженером на заводе, не зарабатывал миллионы, но всё делал руками, с душой. Марина — преподаватель в колледже. Её зарплата была стабильной, но скромной. Всю жизнь они мотались по съемным квартирам: с тараканами, с орущими соседями за стенкой, с арендодателями, которые то продавали жильё, то повышали цену.
Эта квартира — не роскошь. Это свобода.
В квартире пахло: пылью от коробок, свежими обоями, клеем от линолеума и… надеждой. Стеклопакеты слабо пропускали звуки улицы. Только изредка доносился лай соседской собаки да сдавленный визг старого домофона.
Вечером, когда всё было распаковано, когда Васька запрыгнул на подоконник и устроился, свернувшись в бублик, когда на кухне запарился первый чай в новой кружке, они сели на пол.
— Мы это сделали, — сказала Марина. — Мы дома.
Алексей молча взял её за руку. Саша лежал на старом матрасе, листая книжку, и уже начал засыпать, убаюканный непривычной тишиной.
Тишиной, которая слушала.
Через неделю квартира обрела голос.
Не буквально — но в каждом углу теперь что-то звучало. Щёлкал холодильник, гудел старый ноутбук на столе, тикали дешёвые часы на стене, шуршал Васька, гоняясь за фантиком из-под конфеты. Всё наполнялось жизнью. Всё — кроме старой люстры в коридоре, что начинала покачиваться сама по себе, когда мимо проходил кто-то один.
Переезд был закончен, коробки распакованы, полки заняты книгами, кружками и тем, что скапливается в любой семье: упаковками от лекарств, монетами, скрепками, ключами от неизвестных дверей.
Марина наконец-то повесила шторы — тёмно-зелёные в гостиной и в цветочек в комнате Саши. От них пахло чем-то магазинным и свежим. Алексей закрепил крючки в ванной, прикрутил сушилку на балконе и даже приклеил коврик у входа. Всё становилось «как надо».
К вечеру субботы у них был первый настоящий семейный ужин. Картошка с хрустящей корочкой, домашние котлеты и компот из вишни, сваренный Мариной по бабушкиному рецепту. Саша в голос хвалил — будто никогда в жизни не ел вкуснее, а Васька сидел у табуретки и жалобно ждал кусочек.
— На! — Саша уронил немного фарша на пол.
Кот моментально схватил лакомство, и, сдержанно мурча, ушёл под стол, чтобы съесть в одиночестве. Он стал более осторожным с переездом — меньше спал, больше наблюдал. Особенно ночью.
На следующий день пришла соседка — Галина Аркадьевна с третьего этажа. В руках — пластиковый контейнер с пирожками и голос, прокуренный, но тёплый:
— Ну, молодцы! А то у нас тут пустовала квартира-то. Всё как нежилая была, а теперь свет, смех. Прям по-человечески стало!
— Спасибо большое, — смутилась Марина, приглашая её на чай.
— Не-не, я только на минутку. Вот, угощение. С капустой и с повидлом. Мы тут не кусаемся. Если что надо — инструменты, дрель, или просто посидеть — стучите. Я всегда дома.
Саша познакомился с мальчиком из соседнего подъезда, Артёмом. Вместе они катались на велосипедах по двору, играли в прятки за гаражами и ковырялись в старой строительной яме, где раньше был песок, а теперь валялись доски и битый кирпич. Всё как у всех.
Васька, несмотря на первые тревоги, обжился. Он выбрал себе точку — подоконник в кухне. Там солнце ложилось особенно мягко. Он лежал, поджав лапы, и часто смотрел в одну точку — будто за окном, на голом дереве, кто-то стоял. Но когда Марина заглядывала, там никого не было. Только ветер шевелил тонкие ветки.
Прошла ещё неделя. Был четверг.
— А где тостер? — спросил Алексей, копаясь в ящике у микроволновки.
— Какой тостер?
— Наш. Белый. Я его точно ставил сюда. Мы его ещё на старой квартире брали, ты сказала, что он в тон кухне.
— Лёш, ты с ума сошёл? У нас не было тостера.
Он замолчал, нахмурился. Потом пожал плечами.
— Странно. Уверен, был.
— Наверное, путаешь.
Он ничего не ответил.
А в воскресенье Саша спросил:
— Мам, а как называлась та книжка с динозаврами, что я всегда читал перед сном?
— «Доисторическая планета»?
— Нет… какая-то другая. Там ещё зелёный спинозавр был на обложке… Мы же из библиотеки тогда забрали.
— Саша, мы никогда не брали такую книгу. У тебя была только одна — с динозавриками из мультфильма.
— Нет… — прошептал он и нахмурился. — Она стояла справа, на нижней полке. Я помню. Я каждый вечер…
Но книги не было. И на полке места для неё как будто не существовало.
Васька всё чаще начинал дёргаться во сне. Он издавал низкое урчание, больше похожее на рычание. А однажды ночью Марина проснулась от звука — будто кто-то прошёл по коридору. Но Алексей спал, Саша спал, и даже кот был в её ногах.
На следующее утро она пошла на кухню и остановилась у окна. На подоконнике, где раньше стояла её любимая герань в белом горшке, — пусто. Ни земли, ни следа. Только лёгкое пятно от воды на краю.
— Лёша, а где цветок?
— Какой цветок?
— Герань! Я же покупала. Ты сам смеялся, мол, «бабкин стиль»…
— Марин, ты точно уверена? Мне кажется, ты только собиралась купить.
Она прижала ладонь ко лбу.
Нет. Она помнила. Пластик горшка, ярко-зелёные листики, и запах… специфический, терпкий. Даже Васька к ней пару раз подходил и шмыгал носом. Но теперь — ничего.
Васька в этот момент сидел у входной двери. Он смотрел на неё, не мигая.
Октябрь начался сыростью. Воздух стал тяжёлым, дождь барабанил по карнизу, а в подъезде пахло мокрой тряпкой и старым кафелем. Марина просыпалась с головной болью и всё чаще путала дни недели.
— Сегодня пятница? — спросила она, отхлёбывая крепкий чай у окна.
— Среда, — ответил Алексей, не поднимая глаз от телефона.
— Странно… — прошептала она.
Саша собирался в школу. Искал тетрадь по математике. Искал долго. Открыл рюкзак, перевернул ящик, достал всё из шкафа.
— Мам, а где тетрадь в жёлтой обложке? У меня там все формулы были.
— Ты её в портфель сам положил, вчера вечером. Я видела.
— Её нет.
— Ну как нет? — Марина подошла к нему, стала копаться в рюкзаке. Тетради были, но не та. Словно жёлтая обложка никогда и не существовала.
Саша смотрел на мать с тем выражением, которое не должно быть у детей — с тревогой.
— Может, ты в школе оставил?
— Нет. Я же её тут переписывал, перед сном…
Он замолчал. В его голосе мелькнуло сомнение.
Марина не нашла, что сказать. Она заглянула в свою сумку, а потом — в ящик под телевизором. И сама замерла.
Папка с медицинскими бумагами. С её снимками, результатами УЗИ, рецептами… Её не было.
Она помнила: зелёная, с прозрачным пластиковым верхом, тугая от вложений. Лежала сверху, над документами. А теперь — пусто. Как будто её никогда и не было.
— Лёша… — Она повернулась к мужу. — Где мои медицинские бумаги?
Он посмотрел в упор.
— Какие?
— Папка. Помнишь, я тебе показывала… весной. Мой диагноз.
— Марин, ты же здорова. У тебя не было никаких диагнозов.
Она села на край дивана. Сердце застучало быстрее.
— Нет. Ты что. Мне ставили… я… Я же лечилась. Таблетки.
— Какие таблетки?
Он смотрел искренне, не притворяясь.
Саша не пришёл с прогулки вовремя. Он гулял с Артёмом — тем самым мальчиком из соседнего подъезда. Через полтора часа Марина выглянула в окно: Саша был один. Сидел на лавке. Рядом никого.
Когда она спросила, где Артём, Саша пожал плечами.
— А кто это?
— Мальчик. Вы же гуляли вместе.
— Я один гулял.
— Подожди. Тот, с которым вы ямы копали у гаражей… вы же два дня назад…
— Мам, я вообще один. Тут никто со мной не дружит. И никогда не дружил.
Саша говорил спокойно. Буднично. Как будто Артёма не было вовсе.
А в прихожей, на нижней полке, стояли детские кроссовки. Немного чужие. Не Сашины. Пыльные. И на один размер меньше.
Алексей всё чаще задерживался на работе. Возвращался позже, с кругами под глазами. Говорил, что не успевает, что шеф меняет график.
— Какой шеф? — спросила Марина однажды. — У тебя же самозанятость.
Он долго молчал. А потом сказал:
— Нет. Я в офисе. Всегда был в офисе. Ты чего, Марин?
Она посмотрела на него с растущим ужасом. Потому что он и правда так говорил, как будто их жизни — чужие книги, и страницы перемешались.
Васька забивался в угол под батареей. Не выходил даже по ночам. Один раз Алексей заметил, как он шипел в пустоту у двери, выгнув спину. Мех на нём стоял дыбом, хвост колотил по полу.
— Что с ним?
— Может, запах какой?
Но в квартире не пахло ничем. Ни едой, ни мылом, ни даже жильём. Воздух стал странным — будто фильтрованный, стерильный, неестественный. Как в пустом офисе в воскресенье.
Однажды пришла Галина Аркадьевна. Постучала и сказала:
— А у меня к вам вопрос… Вы случайно не знаете, кто такая Лидия? Она на первом вроде жила. Или на втором. Такая с косичкой, седая.
Марина нахмурилась.
— Нет. Не помню.
— Всегда мы с ней в подъезде болтали. А тут вчера думаю — а давно я её не видела? И вот странно… квартира её как будто пуста. Старая она, одинокая, не случилось бы ничего....
Марина закрыла дверь. Стояла, прислонившись лбом к косяку.
Сердце стучало быстро. Она вспомнила Лидию. Только что. Её свитер в ромбик. Стук трости по ступенькам. Но стоило отойти — и в голове стало пусто. Словно кто-то ластиком вычеркнул женщину из памяти, а заодно — и следы от её обуви на лестнице.
Васька перестал есть. Он подходил к миске, нюхал — и отходил. Его глаза стали тусклыми, как стеклянные. А ночью он садился на подоконник и шипел в темноту, туда, где ничего не было видно. Только окна соседнего дома и тусклая лампочка на фасаде.
Саша стал просыпаться в слезах. Говорил, что видел во сне незнакомую комнату. Белую. Пустую. Без окон. Что он в ней сидел, и никто не знал, кто он такой.
Марина стояла у шкафа, перебирая вещи. На полке лежала фотография. Семейная. Их трое: она, Алексей, Саша. Они в парке. Летний вечер, мороженое, воздушный змей.
Но в рамке — пустота. Бумага поблекла, лица стерлись. Только размытые силуэты и крошечная лапа кота в углу. Как будто фото смыло дождём.
Она закрыла глаза.
А потом услышала: из другой комнаты Саша позвал её:
— Мам… а ты точно моя мама?
Марина проснулась от тишины. Непривычной, звенящей. Ни шума воды в ванной, ни запаха утреннего кофе. Ни мужского кашля за стеной. Только слабый скрип половиц — Саша топтался в прихожей, надевал кроссовки.
Она встала, накинула халат, глянула на часы. Полдевятого.
— Саш, ты чего? Сегодня же суббота. Выходной.
Мальчик посмотрел на неё заплаканными глазами.
— Мам… а где папа?
— Папа? — она нахмурилась. — Саша, мы же… Мы с тобой вдвоём. Всегда были вдвоём. Разве не помнишь?
Саша замотал головой. Он всхлипнул и закрыл лицо ладонями.
— Нет! Он вчера… он вчера читал мне на ночь! «Муми-тролля»! Он был! Он...
Марина подошла, обняла его. Погладила по голове.
— Тебе просто приснилось, милый… Ты, наверное, всё путаешь. Папа нас бросил… ещё до твоего рождения. Мы с тобой всегда были вдвоём.
Она говорила спокойно, как будто знала это давно. Слова будто сами складывались в предложения, выстроенные кем-то другим.
Саша дрожал. Он шептал:
— Не бросал он нас… Он…
— Шшш… — прошептала Марина. — Не думай об этом.
И всё бы закончилось на этом. Всё бы стёрлось.
Но когда она проходила мимо старого комода в зале — того самого, что они с трудом затолкали через узкий коридор — её взгляд зацепился за кое-что.
На боковой панели, у самого края, где отслаивался лак, были выцарапаны буквы. Едва заметные, но чёткие:
М + Л = С
Она застыла. Что-то дрогнуло внутри. Не боль — а скорее жар, как от ожога. Грудь сдавило, как будто её что-то резко втолкнуло в воспоминание.
Саша был маленьким. Ему подарили набор для черчения. Настоящий циркуль, линейка, транспортир. Он тогда увлёкся буквами, писал их везде — на обоях, на пыльных окнах, на черновиках. А однажды — вот здесь, на комоде, — он сидел на корточках, язычок между губ, и старательно выводил:
М плюс Л равно С.
Марина тогда вспылила, конечно. За мебель, за порчу. Но вечером, рассказывая Лёше, смеялась — так трогательно это было. Он подошёл, обнял её, поцеловал в висок.
— Мы — формула, — сказал он. — Настоящая семья.
Формула. Марина пошатнулась. Закрыла рот рукой.
Лёша.
Она увидела его лицо. Его глаза. Запах одеколона. Его чашку, его ботинки, его голос, который так недавно звучал в этой квартире.
Как?! Как она могла забыть?!
Он был. Жил с ними. Обнимал её. Укладывал сына. Он спал рядом, дышал, гладил её по спине, когда она не могла уснуть. Он говорил: «Марин, всё будет хорошо», когда Саша болел.
И теперь — пусто. Ни вещей. Ни фото. Ни звука.
Только Саша. Тоненький, напуганный. Последний свидетель правды.
— Мам? — позвал он из коридора. — Мам, ты чего?
Марина смотрела в пустое пространство. Воздух дрожал. Всё вокруг стало каким-то плоским, как декорации, нарисованные краской. В комнате было слишком тихо. Даже холодильник не гудел.
— Это квартира… — прошептала она. — Это она…
Она села на диван. Положила ладони на колени. Сердце стучало в висках.
Если она забыла Лёшу… что будет дальше?
Саша. Сын. Он следующий?
Если дом может стирать не только имена, но людей, если он забрал Лёшу — кто скажет, когда очередь Саши? Или её самой?
— Мы уезжаем, — произнесла она вслух. — Немедленно.
Саша всхлипнул.
— А папу?
Марина замолчала. Посмотрела в его глаза. Потом прошептала:
— Мы его найдём. Обязательно. Но сначала — уедем отсюда.
Пока ещё осталась часть её, способная помнить. Пока хоть кто-то ещё знал их имена. Пока на комоде осталась формула.
Марина не помнила, как всё началось, но точно знала — нужно бежать. Срочно. Пока ещё оставалось хоть что-то.
Саша уже стоял в прихожей. В руках куртка. Он дрожал.
— Мам, пожалуйста… — выдохнул он, — пойдём скорее…
Марина кивнула. Рванула в комнату — за сумкой, за документами, за вещами.
Но… зачем? Что она делает?
Сумка? Что это? Для чего?
Слова скользили в голове, как рыбьи хвосты. Скользкие, ускользающие.
Мы уезжаем.
Куда?
Почему?
Что случилось?
Она остановилась, вглядываясь в пальто, висящее на двери. А что это? Это… плащ? Нет. Куртка? Да. Наверное. Надо надеть.
Саша дёргал её за руку.
— Мам, быстрее!
— Да, да… — пробормотала она. — Мы… мы идём… мы… дверь…
И вот она — дверь. Входная. Большая. Тяжёлая. Металлическая.
Она уставилась на неё.
Что это?
Что-то странное. Плоское, серое, с круглыми формами. Что делают с этим?
Рука сама потянулась к ручке, но пальцы скользнули мимо.
Саша смотрел на неё снизу вверх. В глазах — страх.
— Мама, это дверь, — сказал он чётко, как учитель. — Ты знаешь. Мы её открываем — и уходим.
— Уходим… — повторила она. — Уходим… куда?
Голова болела. Мысли гудели, будто в ней застрял рой пчёл.
Мы уходим… откуда? Зачем? Кто он — этот мальчик рядом? Почему он так смотрит? Почему всё так… путается?
Она не знала, куда положила ключи. Ключи? Это что? Металл? Связка?
Саша обернулся, залез в карман её куртки, нашёл ключи сам.
— Я сам. Просто держись за меня. Пожалуйста, не отпускай, — прошептал он.
Она кивнула. Неуверенно. Как чужой человек, впервые услышавший своё имя.
Замок щёлкнул.
Дверь открылась.
Свет из подъезда хлынул в прихожую, ослепительный, белый, как из операционной. Саша вышел первый, оглянулся. Марина сделала шаг… и застыла.
Нога не шла.
Как будто тянула назад сама квартира.
Словно стены дышали. Дверной проём вытягивался, тянулся. В ноздри ударил запах — затхлый, кислый, влажный. Как от старого подвала. Как от гниющего мяса.
— Мама! — крикнул Саша, — иди за мной! Дверь — вот она! Быстрее!
Марина шагнула. Раз. Второй.
С каждой секундой — будто через трясину.
Будто воздух стал вязким.
Будто мозг стягивала тугая верёвка.
Она хрипела. Сердце колотилось. Всё пульсировало.
— Милый… ты… — Она запнулась.
Имя…
Имя…
Кто он?!
— Я твой сын! Мама, ты знаешь меня! Саша! Саша! — мальчик тряс её за руку, — ты рассказывала мне сказки, помнишь?! Я рисовал формулу на комоде! Папа — Лёша! Ты говорила, что мы — семья!
Её глаза дернулись.
Формула. Комод. Мама. Саша. Лёша.
Память вспыхнула, как лампа под потолком. Ярко. Резко. Безжалостно.
— Саша! — крикнула она, — Саша! Беги! Тяни меня!
Он схватил её за руку. Вынырнули.
В одну секунду всё вернулось.
Запах лестницы — пыль, кошачья моча, старая побелка.
Свет из окна на площадке.
Открытое окно, майский ветер, дующий в лицо.
Марина резко вдыхает. Мир возвращается.
— Лёша… — прошептала она. — Он был. Он есть. Саша. Сын.
И тут всё закружилось. Мир накрылся волной.
Слишком резко.
Слишком сильно.
Слишком много воспоминаний сразу.
Она упала, головой на лестничную клетку.
Саша закричал, но она уже не слышала.
Марина очнулась от тишины, такой непривычной и холодной, что казалось — она оглохла. Пахло стерильностью, чем-то металлическим и слабо сладковатым. Свет был ярким, белым, режущим глаза. Голова гудела.
Она медленно повернула голову.
Саша.
Он сидел на стуле рядом, сгорбившись. Маленькое лицо было мокрым от слёз. Он держал её руку, будто боялся, что она снова исчезнет.
— Ма… мама… — прошептал он, едва заметив движение. — Ты очнулась… я так боялся… я думал, что… — он заплакал всхлипывая, — я так тебя люблю… пожалуйста, не уходи больше…
Она слабо сжала его пальцы. Сил почти не было, но в глазах появилась жизнь.
— Я здесь, Саша… я здесь…
Он опустился лбом к её руке, не отпуская.
Дверь открылась мягко. В палату вошёл врач в белом халате, за ним — медсестра.
— Марина Сергеевна? — осторожно проговорил доктор. — Наконец-то… вы в сознании. Всё в порядке. Но… там, за дверью, ждут полицейские. Это насчёт вашего… мужа.
Саша напрягся. Губы дрогнули. Он вцепился в руку матери ещё крепче.
— Нет… — прошептал он. — Не пускай их… я не хочу, мама…
— Всё в порядке, Саша, — вмешался доктор мягко, — тебе нужно выйти со мной на минутку. Только на минутку, хорошо?
— Я не хочу уходить от мамы! — закричал он.
Марина подняла глаза — усталые, тревожные, как у человека, пережившего пожар. Но она кивнула.
— Иди… я здесь. Всё хорошо.
Он долго не отпускал её руку. Но потом встал и нехотя вышел, бросая тревожный взгляд через плечо.
Доктор закрыл за ним дверь.
Вошли двое мужчин в форме. Один — молодой, с папкой в руках. Второй — старше, с острым взглядом и усталым лицом.
— Добрый день, Марина Сергеевна, — сказал старший. — Простите, что тревожим, но… ситуация требует вашего пояснения.
Она молчала. Грудь сжалась.
— Ваш муж, Алексей, найден повешенным в вашей квартире. На люстре в гостиной. Мы предполагаем, что он находился там уже несколько часов, когда вы с сыном вошли в квартиру.
Марина не сводила глаз с одеяла. Слова звучали, как через стекло.
— Ваш сын… — продолжил молодой, — он в тяжёлом эмоциональном состоянии. Он говорил… ну, много странных вещей. Про исчезновение, про… какую-то квартиру, которая «съедает» людей. Мы… понимаем, это шок. Он ребёнок. Но… мы должны спросить.
Старший полицейский опустил голос:
— Вы помните, что произошло?
Словно удар.
Словно кто-то вырвал ковёр из-под ног.
Марина резко вдохнула. Мысли завизжали, как сорвавшиеся тормоза:
Алексей жив… был жив…
Комод, царапины, формула…
Он исчез… а потом повесился?
Или это квартира? Она стёрла его. Стерла всех. А теперь всё списали на самоубийство?
Она хотела закричать — этот дом, он жрёт! он шепчет! он забирает!
Но…
Ты же не хочешь загреметь в психушку?
Голос внутри был холоден. Умён. Спасительный.
Марина глубоко вдохнула. Собрала все силы. Говори спокойно. Не показывай страх. Не показывай панику.
— Мы… возвращались домой, — начала она тихо, глядя в пол, — открыли дверь… и… увидели Алексея. Он… уже висел. Я… испугалась. Саша тоже. Мы выбежали из квартиры. А дальше… мне стало плохо.
— Ясно… — сказал старший, с ноткой сомнения в голосе. — Вы уверены, что не было ничего необычного?
— Нет, — ответила она быстро. — Саша… он просто ребёнок. Он испугался. Вот и всё. Он не… он не сумасшедший.
— Мы не говорим, что он сумасшедший, — поднял руки младший, — просто… его слова о квартире… они…
— … это фантазия. Он просто испугался. Он видел отца мёртвым. Что вы хотите от него?
Они переглянулись.
— Хорошо. Спасибо, Марина Сергеевна. Мы больше не будем вас тревожить. Отдохните.
— Подождите, а Васька, наш кот... Вы... где он?
— Кот? У вас был кот?
— Да, был.... Может, убежал, когда всё случилось, испугался....Я, спасибо.
Они вышли. Дверь мягко закрылась.
"Бедный Васька" — подумала Марина, и слезы полились ручьем.
Потом...
Марина стояла посреди пустой квартиры.
Она уже забрала всё, но что-то не давало ей уйти.
Последняя коробка — с посудой, салфетками, старым чайником — стояла у двери.
«Вот теперь — всё.»
Она подняла коробку на руки. Лёгкая. Казалось бы — ничего особенного.
Но как же тяжело было дышать в этих стенах.
Пахло не пылью.
Пахло… чем-то забытым. Тёплым, будто родным — но вызывающим тошноту.
«Ты же знаешь, что это всё ложь. Всё это — не твоё. Не настоящее.»
Она закрыла глаза. Сделала глубокий вдох.
Пора. Уходить. Навсегда.
Открыла дверь.
И тут — она.
На лестничной площадке. Галина Аркадьевна.
— О, Марина… Вы всё-таки… вернулись?
— Нет, — голос дрогнул. — Забрала последнюю коробку. Мы уехали.
— М-да… Понимаю, — кивнула соседка, взглянув на дверь. — Жалко Лешу. Хороший был. Жаль, что так всё вышло…
Марина молчала. Губы побелели.
Соседка медленно прищурилась, как будто вглядываясь в то, что за её спиной — в темноту квартиры, за приоткрытой дверью.
— И опять квартира пустует… — произнесла тихо. — Она не любит быть одна.
Марина подняла взгляд.
— Эта квартира… больше никому не причинит вреда. Я… я не позволю. Никто не заслуживает быть стёртым.
И тут Галина Аркадьевна улыбнулась. Медленно. Странно. Не по-человечески.
— Поживём — увидим…
Марина побледнела. Сделала шаг назад и, не оборачиваясь, захлопнула за собой дверь.
Замок щёлкнул.
Как гробовая крышка.
Коробка дрожала в руках. Или это она дрожала?
Всё. Больше мы сюда не вернёмся. Никто не вернется.
Никогда.
