Кофе обжёг горло. Я сглотнула, почувствовав металлический привкус. Геннадий продолжал просматривать новости в телефоне, его указательный палец лениво скользил по экрану.
Так всегда: важные заявления он делал между делом, не отрываясь от повседневных ритуалов, будто проверяя, услышу ли я их вообще.
— Кто из нас двоих согласился на это? — спросила я, отставляя чашку.
Он поднял глаза, недоумение пересекло лицо быстрой тенью.
— А это требует согласия?
Мне захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжёлым – древний инстинкт, который современная женщина научилась подавлять годами социализации.
— Она продала квартиру, — добавил он и снова уткнулся в телефон. — Деньги пойдут на погашение нашей ипотеки.
Алла Викторовна, его мать. Она никогда не называла меня по имени при личных встречах — только «она» или «твоя», в зависимости от контекста. Женщина с удивительной способностью видеть пыль там, где её нет, но не замечать человека прямо перед собой.
— И когда ты собирался мне сказать? До или после того, как маляры перекрасят нашу спальню в её любимый оттенок бежевого?
— Не драматизируй. Она займёт гостевую.
— Которая в трёх шагах от нашей.
— У меня нет выбора, — в его голосе появилось раздражение. — Ей семьдесят два, врачи говорят...
— У тебя всегда есть выбор, Гена, — я встала, отодвинув стул. — Просто ты предпочитаешь его не видеть.
Я не устраивала сцен. Не угрожала уйти. Не бросалась вещами
Моя ярость ушла внутрь, где преобразовалась в нечто более опасное — тихую решимость.
Алла Викторовна приехала во вторник, с тремя коробками старого хрусталя, коллекцией выцветших фотоальбомов и мраморной ступкой для толчения орехов, которая весила, кажется, больше моего терпения.
— Нина, у вас ужасно неудобный диван в гостевой, — заявила она, пока я разбирала её вещи. — Геночка, помнишь тот раскладной в моей спальне? Нужно будет перевезти...
Я заметила, как Геннадий бросил на меня быстрый взгляд. Он всё ещё пытался прочитать, насколько сильно я злюсь. Двенадцать лет брака, а он до сих пор не научился распознавать опасность.
— Конечно, мама, — ответил он. — Всё, что захочешь.
Вечером, когда Алла Викторовна уже устроилась в гостевой, мы лежали в постели, каждый на своём краю.
— Ты не понимаешь, — произнёс он в темноту. — Когда твои родители ушли, у тебя был я. У неё никого, кроме меня, не осталось.
Я не ответила. Какой смысл объяснять очевидное: что моих родителей забрала автокатастрофа, а не старость, что мне было двадцать три, а не сорок два, что невозможно сравнивать ситуации, выбирая, чьё горе горше.
Спустя неделю наша квартира превратилась в территорию невидимых границ
Алла Викторовна реорганизовала кухонные шкафы, переместив всё «нелогично расставленное» на новые места. Теперь я каждое утро играла в археолога, пытаясь раскопать собственную посуду.
— Геночка говорит, ты работаешь дома, — сказала она, наблюдая, как я настраиваю ноутбук за обеденным столом. — Это так удобно! Значит, уборка и готовка не страдают.
Я редактировала научные статьи для медицинского журнала, правила переводы и иногда писала для трэвел-блогов. Не престижно, но оплачивало счета и позволяло не сходить с ума от офисной рутины. Геннадий считал это моим хобби.
— На самом деле у меня очень строгие дедлайны, — я улыбнулась. — Но если вам скучно, могу показать, где хранятся книги.
— Спасибо, милая, — она погладила меня по плечу, как гладят неразумное дитя. — Но я лучше поговорю с сыном по видеосвязи. Он так редко бывает дома! Боюсь, ты недостаточно вкусно ему готовишь.
*****
— Она невыносима, — сказала моя подруга Вера, пока мы сидели в кафе через две недели после переезда Аллы Викторовны. — Почему ты терпишь?
— Потому что она его мать.
— И что? Моя свекровь тоже моего мужа родила, но это не даёт ей права дышать мне в затылок двадцать четыре на семь.
Я размешивала сахар в чае, наблюдая, как образуется маленький водоворот.
— Знаешь, Вера, есть моменты, когда я смотрю на Гену и думаю: кто этот человек? Двенадцать лет вместе, а иногда он кажется совершенно чужим.
— Так поговори с ним!
— О чём? О том, что его мать считает меня неподходящей женой? О том, что он решает за нас обоих? Или о том, что я чувствую себя гостем в собственном доме?
Вера посмотрела на меня долгим взглядом:
— Нет. О том, что ты подыскиваешь квартиру.
— Как ты...
— По твоим открытым вкладкам на телефоне. Когда показывала фотки с отпуска.
Я вздохнула:
— Это просто... подстраховка.
— Ты не выглядишь несчастной, — неожиданно заметила Вера. — Скорее решительной.
Может быть, она была права. За пятнадцать дней совместной жизни с Аллой Викторовной что-то во мне изменилось. Страх потерять то, что у нас с Геннадием было, сменился пониманием, что, возможно, этого «было» уже давно нет.
В субботу утром я нашла свою любимую кружку в мусорном ведре
Та самая с надписью «Лучшая редакторка в мире», подаренная коллегами на прошлое Рождество. Ручка была аккуратно отколота.
— О, эта старая кружка? — Алла Викторовна невинно пожала плечами, когда я спросила. — Она упала, когда я доставала молоко. Такая неудобная ручка, слишком тонкая. И кто вообще пишет «редакторка»? Такое уродование языка.
Я молча достала кружку из мусора.
— Выбрось её, милая. Треснутая посуда — плохая примета. У меня есть замечательный сервиз, можем пользоваться им.
Я смотрела на неё и видела не пожилую женщину, а сложную систему контроля, которая десятилетиями оттачивала своё мастерство на сыне, а теперь переключилась на меня.
— Геннадий знает? — спросила я.
— О чём, дорогая?
— О кружке.
— Боже, это просто кружка! — она рассмеялась. — Не говори ему, он так переживает из-за каждой мелочи. Мальчики, знаешь ли, очень чувствительны к конфликтам между мамой и женой.
Вечером того же дня Геннадий вернулся с работы позже обычного. От него пахло виски и чужими духами — корпоратив, о котором он предупреждал неделю назад, но я забыла. На кухне его ждал разогретый ужин и мать, готовая выслушать все рабочие истории. Меня не было дома — я встречалась с риелтором.
*****
— Почему ты не сказала мне? — спросил Геннадий через месяц, обнаружив в моём ящике договор аренды. — Ты... уходишь?
Мы стояли в спальне, и я методично складывала одежду в чемодан — не всю, только необходимое на первое время
— Не ухожу. Просто буду жить отдельно, пока твоя мать здесь.
— Ты не можешь так поступать, — он выглядел искренне шокированным, впервые за долгое время.
— Почему? Потому что ты не давал на это разрешения?
— Потому что мы женаты!
— Браки бывают разные, — я застегнула чемодан. — Мне нужно пространство для работы. И для себя.
— Я не понимаю. Мама изо всех сил старается поладить с тобой...
Я рассмеялась, и этот смех удивил нас обоих:
— Старается? Гена, она методично стирает все следы моего присутствия в этом доме. А ты не замечаешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Моя кружка. Мои книги, которые «слишком захламляют полки». Мои травы на кухне, которые она выбросила, потому что они «несвежие». Предложения переставить мебель, перевесить шторы, сменить бельё.
— Это просто её способ...
— Нет, — я подняла руку. — Не оправдывай то, что нельзя оправдать. Я пыталась. Честно пыталась. Но твоя мать не хочет жить с нами. Она хочет жить с тобой. А я мешаю.
Он сел на край кровати, внезапно осунувшийся.
— И что теперь?
— Теперь я буду приходить в гости. Как и положено невестке.
Квартира была маленькой — одна комната с кухней, но светлой и тихой
В первый же вечер я почувствовала, как напряжение последних недель отступает, уступая место странному спокойствию. Я сидела на подоконнике с чашкой травяного чая (в новой кружке, купленной по дороге) и смотрела на вечерний город.
Геннадий позвонил трижды. Я не ответила — мне нужно было время. Но утром написала ему сообщение: «Я в порядке. Приходи в пятницу вечером, если хочешь. Адрес вложен».
Он пришёл. С растерянным выражением лица. Мы сидели на двух единственных стульях, которые у меня были. И я впервые за долгое время видела, что он на меня смотрит! Действительно смотрит.
— Ты серьёзно собираешься здесь жить? — спросил он, оглядывая комнату.
— Да.
— А как же... мы?
— А что мы? — я налила ему чая. — Когда ты последний раз спрашивал меня о чём-то важном? Когда мы вместе принимали решения? Когда ты видел во мне не удобное дополнение к своей жизни, а человека с собственными желаниями?
Он отставил чашку:
— Ты несправедлива. Я всегда заботился о нас.
— Забота и контроль — разные вещи, Гена.
— А это что? — он обвёл рукой комнату. — Ты сбежала, даже не попытавшись поговорить!
— Я пыталась! Но ты не слышал! Ты никогда не слышишь, пока не становится слишком поздно!
Мы замолчали. За окном проехала машина, на мгновение осветив комнату фарами.
— И что теперь? — тихо спросил он. — Ты... уходишь от меня?
— Я уже ушла, — сказала я, не повышая голоса. — Вопрос в том, заметишь ли ты это. И что будешь делать дальше.
***
Он приходил каждую пятницу. Иногда мы молчали, иногда говорили. Однажды я спросила:
— Помнишь, как мы познакомились?
— На той дурацкой вечеринке у Марины, — он улыбнулся. — Ты сидела в углу с книгой.
— А ты подошёл и спросил, почему я не танцую.
— И ты сказала...
— «Потому что здесь никто не умеет играть на саксофоне», — мы рассмеялись одновременно. — Я была такой высокомерной!
— А я — таким настойчивым.
— Что произошло с нами, Гена?
Он долго смотрел в окно, прежде чем ответить:
— Мы стали удобными друг для друга. Я думал, это хорошо.
— А теперь?
— А теперь я не знаю. Мама спрашивает о тебе каждый день. Говорит, ты бросила нас.
— А что говоришь ты?
— Что мы с тобой разбираемся во всём.
Я кивнула:
— И как успехи?
— Не знаю. Разбираемся?
Он протянул руку через стол. Я помедлила, прежде чем вложить в неё свою.
Через три месяца Алла Викторовна переехала в пансионат для пожилых людей
Не из тех, мрачных, государственных, а в современный комплекс с медицинским обслуживанием и садом. Её квартира, проданная в начале всей этой истории по заниженной в спешке цене, всё-таки частично покрыла ипотеку, а оставшиеся деньги пошли на первые полгода проживания в пансионате.
— Я не понимаю, почему ты настаиваешь, чтобы я жила там, — говорила она Геннадию, когда я зашла их проведать перед переездом. — У вас столько места теперь, когда *она* съехала.
Я остановилась за дверью, не желая вмешиваться.
— Мама, — голос Геннадия звучал устало, но твёрдо. — Нина не съехала. Это наш дом. И мы хотим жить вдвоём.
— Но я твоя мать! Кто о тебе позаботится лучше, чем я?
— Мне не нужна постоянная забота, мама. Мне нужно уважение к моему выбору.
Я тихо вышла из квартиры. Этот разговор был не для моих ушей.
Я вернулась домой не сразу — сняв квартиру на полгода, я решила дожить там до конца срока
Мы с Геннадием по-прежнему встречались по пятницам, иногда среди недели. Он приезжал ко мне, я — к нему домой. Мы заново узнавали друг друга, словно начав всё с чистого листа.
— Знаешь, — сказал он как-то вечером, когда мы сидели на балконе нашей — его — квартиры, — я недавно был у мамы в пансионате. Она познакомилась там с каким-то отставным военным. Кажется, они играют вместе в бридж.
— Рада за неё.
— Она спросила, когда ты вернёшься.
Я подняла брови:
— Правда?
— Нет, — он рассмеялся. — Она всё ещё считает тебя исчадием ада. Но теперь у неё есть объект для сплетен поинтереснее нас.
— Она никогда не примет меня.
— Наверное, — он пожал плечами. — Но это уже не имеет значения.
Мы помолчали. Внизу мчались машины. Где-то вдалеке играла музыка.
— А ты? — спросил он неожиданно. — Ты... вернёшься?
— Не знаю, — ответила я честно. — Я не уверена, что у нас есть что-то, к чему стоит возвращаться.
Геннадий кивнул, принимая ответ:
— А если мы создадим что-то новое?
— Например?
— Например, отношения, где мы оба имеем право голоса. Где ни один из нас не принимает важных решений в одиночку. Где мы действительно слышим друг друга?
Я посмотрела на Генку — мужчину, с которым прожила двенадцать лет. Которого, как мне казалось, знала наизусть, но который всё ещё мог меня удивить.
— Звучит неплохо, — сказала я. — Но мне нужны гарантии.
— Какие?
— Что это не просто слова. Что ты действительно изменился.
Он задумался:
— Как насчёт путешествия? Только мы вдвоём, на месяц. В любое место, которое ты выберешь.
— А работа?
— Я возьму отпуск. Давно собирался.
Я покачала головой:
— Гена, проблема не решится, если мы просто сбежим от неё.
— Но это не побег. Это... новое начало. В месте, где нет старых привычек и ролей. Где мы можем заново узнать друг друга.
Я смотрела на ночной город и думала о том, что, возможно, самое сложное в браке — это готовность начинать всё заново, снова и снова, без обид и ожиданий.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Но при одном условии.
— Каком?
— Я выбираю не только место, но и правила игры.
Он улыбнулся — той редкой, настоящей улыбкой, которую я почти забыла:
— По рукам.
Мы не знали, чем закончится эта история. Возможно, мы действительно создадим что-то новое. Возможно, поймём, что некоторые вещи невозможно починить. Но впервые за долгое время мы оба были готовы к честному разговору — друг с другом и с самими собой.
А что касается Аллы Викторовны... Что ж, иногда даже самые неприятные люди могут стать катализаторами важных перемен. Хотя, конечно, ей я об этом никогда не скажу.
Благодарю за лайки и подписку на мой канал. Как считаете, правильно ли поступил Геннадий, когда отправил свою мать в пансионат?