Еще полгода прошло – Юля наслаждалась замужеством, Алла Григорьевна гордилась дочерью и сетовала на грубость и небрежение сына, а Саша с Олей работали и детей растили. Все при деле.
А потом случилось непредвиденное. Бабушка Ксения Семеновна, ранее пусть и слегка перебиравшая с религиозностью, но все же вполне самостоятельная, стала жертвой инсульта. Получился не овощ, конечно, но почти. Ходить не могла совсем, разговаривала с трудом, рассудок мутился, ложку, и ту с трудом ко рту подносила.
Оставить все как есть – невозможно. Бабушке уход нужен, присмотр едва не круглосуточный. Кто будет заниматься этим? Алла Григорьевна работает, ей стаж вырабатывать надо, не девочка уже, о пенсии позаботиться должна. Юленька? Да вы что! Во-первых, муж не отпустит, он любит, чтобы красавица-жена под рукой была. Во-вторых, разве можно на девочку такой кошмар, как уход за лежачей старухой, взваливать? У нее и сил таких нет. Вывод: Сашка с Ольгой пусть займутся. А кто еще? Если хотят, пусть сиделку нанимают. Но кроме них больше некому.
И Саша, и Оля не в восторге были, и это еще слабо сказано. Но понимали – правда больше некому, не бросать же бабушку без помощи! Тем более, что еще немного, и Оле в декрет уходить срок придет. Будет она дома сидеть, так-то легче за старушкой смотреть. А Сашка с тяжелой работой поможет.
Бабушку перевезли к ним. Хорошо хоть квартира трехкомнатная у них была, пусть и хрущевская, выделили старушке комнатку отдельную. Стиснув зубы, убрал Сашка на антресоли свои инструменты для обработки дерева – ясно же, что тут не до удовольствий.
Ксения Семеновна в своем состоянии капризничать не могла, молча терпела все, что с нею внук с женой делали. Саша с Олей и тому были рады – хоть не дементная, не буянит. Игорек, хоть и маленький совсем, прабабушку жалел, старался не трогать ее и поменьше шуметь. Дашка, правда, таким благоразумием не отличалась. Но и на нее Оля умела управу найти.
Как-то зашла Алла Григорьевна, внучечку проведать, заодно и к матери в комнатку заглянула:
– Оля, почему у тебя тут дух такой тяжелый? Проветривать надо, да и памперс, похоже, сменить!
Оля, уже отправленная медиками в декрет, заметила в своем стиле, без смущения:
– Бабушку и повернуть бы надо, да только мне самой никак с этим не управиться! Запретили врачи, для ребенка риск. Придет Саша – переоденем и помоем. А окна я регулярно открываю, да только со старческим духом ничего не поделаешь! А то давайте, вы мне поможете, так и сейчас переодеть можно, мне не жалко!
Алла Григорьевна за сердце схватилась:
– Да ты что! У меня нервы не выдержат, я натура чувствительная! А это все-таки моя мать!
– А если так – дали бы хоть на памперсы, они целое состояние стоят, Сашка уже не знает, за какие подработки хвататься!
– До чего же вы меркантильные оба! – возмутилась Алла Григорьевна, но какую-то сумму дала все же. Сейчас не с руки было утверждать, что все ее деньги на Юленьку расходуются, Юленьку теперь ее масик содержит.
Но настоящий кошмар начался, когда Оля родила. Пока она в роддоме лежала, Сашке пришлось в долги залезть, нанять бабушке сиделку дневную, ибо иначе никак. Он сам совсем замотался – и в больницу к жене надо, и детей обиходить надо, и работу никто не отменял. К матери за помощью он даже не обращался, заранее было известно, каков ответ будет.
Ну, у Оли все хорошо прошло, девочка Лиза родилась. Выписали маму с дочкой домой, вовремя. А что дома? Лежачая бабушка и двое детсадовцев в дополнение к новорожденной. Весело, да?
Алла Григорьевна даже в гости не заходила, на Лизу смотреть ей не слишком интересно было, да и Дашунечка потеряла немалую часть привлекательности из-за соседства с лежачей старухой. И Юлька и звонить-то перестала. Зачем людей от дела отвлекать?
Пожалуй, плохо бы закончилась эта история для Сашки, для Оли, а может и для обоих. На каждого верблюда есть та последняя соломинка, что сломает ему спину. Но тут вмешалась природа.
Ксении Семеновне пришел срок. Всем он когда-то придет. Умерла она тихо, спокойно, в постели мягкой, в окружении внука и правнуков. Всем бы так, мечта, а не последние дни.
Алла Григорьевна была в истерике – о маме жалела. Конечно, похоронами заниматься она при этом была не в состоянии, ее врачи успокоительным отпаивали. Сашка все делал – разрешение получал, место на кладбище и гроб заказывал, в столовой заводской об организации поминок договаривался.. Венок от семьи своей тоже он покупал.
– Неужто не мог от себя отдельно заказать? Олька-то твоя бабушке никто! И для поминок можно было хоть приличное кафе снять! – попеняла сыну заплаканная Алла Григорьевна. Она от себя лично венок заказала, да.
Юля примчалась уже к выносу тела. Без венка, с купленным по дороге букетиком. Без мужа – занят он слишком. Зареванная.
– Бабулечка, любимая, что ж мы с тобой и не попрощались! – голосила она по дороге на кладбище. Старухи-соседки, из тех, у кого к любым похоронам дело есть, очень ее одобряли – умеет жалеть да голосить девка! Не то что Олька эта твердокаменная, которая вовсе на кладбище не поехала, дети у нее, видите ли! Хотя да, она-то Ксении Семеновне никто...
Черный от усталости Сашка скрыть своего облегчения не сумел. Отмучилась бабушка, и семья его отмучилась. Начнется у них опять нормальная, привычная жизнь. Да, глядишь, наследство какое перепадет. Квартира, конечно, целиком не достанется, но и не надо. Уступить Юльке свою часть за деньги, уже хорошо. Ремонт можно сделать, долги раздать, да и полегче будет, пока Оля в декрете.
Ну, мысли его прочитать никто не сумел. А вот облегчение – запросто, слишком уж оно очевидным было. И, конечно, разговоры пошли:
– Внук-то не шибко бабушку жалеет! Видно, ему лишь бы дел поменьше, а уход родного человека это так, мелочи. Хоть бы всплакнул. Ходит, как каменный. Алла-то с Юлькой вон, все на слезу изошли, а этому как с гуся вода.
Это бабушки, завсегдатаи поминок, так рассуждали. Они очень любили, когда кто-нибудь на похоронах голосит да рыдает заразительно. А кто там эти похороны оплатил, это их не касалось. Так что второй раз получился Сашка таким-сяким в глазах общественного мнения. Но хоть не обидчиком слабых на этот раз, а просто колодой бесчувственной.
***
Юля после похорон сразу улепетнула домой – масик ждать не любит. Алла Григорьевна, замотавшись в черное, как пожилая матрона из сицилийской деревни, предавалась скорби по матери. Сашка сделал в доме уборку, как следует проветрил, и они с Олей наконец выспались. Да-да, и грудной младенец им не помешал! Лизанька словно поняла, что родителей некоторое время лучше не напрягать. Прямо золотой ребенок был, как в книжке по уходу – ест и спит, и даже почти по расписанию.
Игорек себя идеальным старшим братом показывал, хоть и пять лет всего ему было. Он и соску сестричке давал (в отличие от Даши, Лиза этот атрибут младенчества приняла сразу и безоговорочно), и в кроватке ее качал, и одежки ее запачканные в стирку уносил и новые из комода доставал.
С Дашей посложнее было, она норовила Лизу то ущипнуть, то подергать, то пальцем потыкать. Но тут ничего не поделаешь – маленькая еще, несмышленая. Возможно, ревность имеет место быть. Оля снова же и на Дашу управу нашла, мир в доме установила. Умела она делать это.
Девять дней по покойнице кое-как справили – бабушки вездесущие не забыли отметить, что скромненько как-то вышло, без чувства. На сорок дней Сашка мать к себе позвал, а всем прочим только конфетки-печеньки на помин души пораздавал (чем еще более их расстроил). Ну, помянули покойную, а далее Сашка вот о чем речь завел:
– Мама, а ты не в курсе, бабушка завещание какое-то писала или нет? Скоро уж на наследство подавать нужно будет. Квартира бабушкина немало стоит. Я там жить не собираюсь, но у меня долги накопились, Оля в декрете, ребенок, так что деньги не лишними будут...
И тут-то Алла Григорьевна и воззрилась на сына с удивлением:
– Какое наследство, Саша, ты о чем? Бабушка оставила по мелочи – из украшений кое-что, посуда кое-какая ценная есть. Наверное, это все можно продать и поделить выручку: тебе, мне и Юленьке.
Сашка совершенно искренне ничего не понял:
– Какая посуда? Я о квартире бабушкиной говорю!
– Саша, какая квартира? Она давным-давно не бабушкина. Квартиру бабушка Дашунечке подарила сразу после ее рождения. Это было условие, на котором Юленька рожать согласилась, послушалась бабушкиных требований. Ты должен понимать: Юленька ни за что не родила бы ребенка, если бы не была уверена, что он хоть что-то в этой жизни иметь будет. Она уже выясняет, как можно продать квартиру – ей здесь она не нужна, она на имя Дашунечки в области что-нибудь купит. Хочет так сделать, по крайней мере.
Понимаете идею? О том, что именно бабушка Юльку рожать убедила, Сашке было известно. Но вот о том, какой аргумент при этом в дело пошел, ему никто не сказал. А зачем? Его ведь это не касается. Забыли, с кем не бывает.
Сашке на сей раз выдержка его обычная изменила:
– Значит, как памперсы бабушке менять – так я да Оля, а как наследство – так Юля и Дашунечка? Игорь и Лиза неродные всем? Сказать раньше не судьба была? Денег мне хотя бы дать, чтобы в долги я не залезал?
Алла Григорьевна – в слезы:
– Весь ты в этом! Ты, значит, только из-за квартиры за бабушкой и ухаживал! Знал бы, что Дашунечке она досталась – бросил бы старушку умирать без помощи. Копейки считаешь, тяжело ему, видите ли! Для Дашунечки, сиротки от рождения, наследства пожалел! Мало ты Юленьке завидовал всегда, хоть и непонятно, почему – несчастная девочка тоже ведь с детства хлебнула. А теперь еще и племянницу-крошку обделить хочешь!
Хорошо, Оля на Саше повисла, удержала его. А то много чего мог бы он натворить в тот момент от обиды и разочарования. А так только на дверь матери указал. Ну и потом еще Юльку послал по очень конкретному адресу, когда она ему позвонила да начала ругать за претензии к Дашунечке да невежливое обращение с матерью.
Догадались, что дальше было? Правильно, снова стал Сашка в глазах общественности Карабасом-Барабасом. Это ж надо – для малышки квартиры какой-то пожалел! Бабушку родную единственно из корыстных соображений досматривал. Мать, тяжкую утрату переживающую, из дому едва не взашей выгнал.
О да, любят у нас униженных и оскорбленных! Жалеют. А сильных да работящих – чего их жалеть? У них и так все хорошо.
Оля Сашу примерно такими соображениями и успокаивала:
– Ничего, родной, переживем. Сами долги раздадим. Бабушку нянчить уже не надо, ты можешь резьбой снова заняться. Лизанька ребенок спокойный, я сама с детьми справлюсь, мне помощь не требуется. Шут с ним, с наследством, пусть им Юлька подавится. Мы с тобой сами себе хорошую жизнь создадим, и деткам нашим тоже. Да у нас и сейчас все неплохо!
Неловко как-то Сашке было перед Олей нервноприпадочного изображать. Взял себя в руки. Права жена. Они есть друг у друга, это главное. Значит, все хорошо будет. А наследство – да пропади оно пропадом. Может, Юлька чего купит в области, да принцессу свою наконец туда заберет.
А пока он и правда за резьбу снова взялся. И оказалось, что очень сильно он по этому делу соскучился.
А потом все вообще неожиданно повернулось. Ибо Юлькин масик перешел кому-то серьезному дорогу. Дикий капитализм, эпоха первоначального накопления, все дела – нашли денежного человека в лесопосадке, свинцом нашпигованного. Такая вот беда нежданная.
Понятно, что все его активы, вроде магазинов, складов, производства какого-то, внезапно оказались не его. Так оно бывает в подобных случаях и называется переделом уже поделенного. Но Юлька голой и босой тоже не осталась все же – за ней остались две машины, да счет в банке, да домик двухэтажный, да еще кое-что по мелочи. Но, конечно, это жалкие крохи в сравнении с тем, что было.
Понятно, что Сашка с семьей снова в негодяях ходил – категорически отказался помогать сестренке-вдовице с похоронами и прочими проблемами. Он так сказал: меня этому зятю богатенькому даже не представили, чего я из-за похорон незнакомого мне человека суетиться буду? Я за бабкино упокоение еще долги не отдал. А где сочувствие сестренке, спрашивается?
Алла Григорьевна от тревоги за доченьку даже в больницу попала. Ненадолго, правда – через два дня выписали. Извелась вся женщина – только-только мать потеряла, а тут снова несчастье страшное!
Но переживания переживаниями, а перед нею проблема стояла, и серьезная. Как теперь Юленькина жизнь устроится? Мертвые в земле, но живым-то жить надо!
Автор: Мария Гончарова