Знаете, что я сделала, когда услышала, как родные смеются над моими "советскими привычками"?
Третья полка
— Если гости обсуждают меня за спиной, пусть тогда сами себе ужин разогревают. — я положила черпак и сняла фартук.
Без хлопанья двери. Без повышенного голоса. Просто сняла цветастый фартук и повесила на крючок. И что-то внутри щелкнуло.
Плов на плите исходил ароматом. Специи, лук, морковь — всё как любит Игорек. Готовила с утра, несмотря на ноющую спину. Воскресный обед для семьи — неписаное правило нашего дома.
Я вышла в коридор за солонкой и замерла у приоткрытой двери гостиной.
— Её кухня — как законсервированные девяностые. — Ольга, жена сына, говорила негромко, но отчетливо. — Всё по одной схеме. Даже салаты те же самые, будто других рецептов не существует.
— И эти бесконечные истории про талоны и очереди. — подхватила Лена, племянница. — Каждый раз одно и то же.
Они меня не видели. Я стояла, прижимая к груди солонку, пытаясь вдохнуть.
Тридцать лет за плитой. Тридцать лет семейных воскресений. Тридцать лет готовки, уборки, заготовок. И вот как оценили.
Вернулась на кухню. Руки сами выключили газ и сняли фартук.
Юра, мой муж, сидел за столом, хрустел капустой из банки. Типичная картина воскресенья.
— Ты чего? — спросил он, не отрываясь от газеты. — Не дошло до готовности?
Я вышла из кухни без единого слова. Впервые за все годы воскресного "дежурства" ушла без объяснений.
В спальне опустилась на край кровати. На комоде фотография — наша свадьба, 1989-й. Я в белом платье, Юра в костюме. Мы улыбаемся, уверенные в завтрашнем дне.
Надежда. Меня так и зовут — Надежда Петровна, медсестра на пенсии. Всю жизнь заботилась о других — сначала о пациентах, потом о семье.
А кто обо мне?
На третьей полке в кухонном шкафу стоит банка горчицы. Старая, с выцветшей этикеткой. Никто ее не открывал лет пять. Но я не выбрасываю — мало ли когда пригодится.
Как и я сама — стою на своей полке, пока не понадоблюсь для очередного плова.
В дверь постучали.
— Надь, что происходит? — голос Юры звучал растерянно. — Там все ждут. Плов-то готов?
Я смотрела на свое отражение. Седые волосы, уложенные "для приличия". Очки в скромной оправе. Домашнее платье с цветочками.
— Надя! — в голосе мужа появились требовательные нотки.
Я подошла к двери, но открывать не стала.
— Плов на плите. — сказала тихо. — Накладывайте сами.
Сервиз и авоська
Утром я достала из кладовки чемодан. Нет, не для побега. Искала альбом со старыми фотографиями, а наткнулась на сервиз.
Сервиз с желтыми цветами. Подарок от свекрови. "Береги, Наденька, для особых случаев". И я берегла. Тридцать лет доставала только по большим праздникам. Протирала каждую чашку, блюдце, пиалу. Все эти годы я ждала "особого случая".
— Ты что делаешь? — Юра стоял в дверях спальни. Трикотажные брюки, растянутая футболка, в руке ложка с утренней кашей.
Я разложила на кровати сервиз. Шесть чашек, блюдца, заварочный чайник. Ни одного скола, ни единой трещинки.
— Выставлю в подъезд. — сказала я, аккуратно заворачивая чайник в газету. — Кому-нибудь пригодится.
Юра поперхнулся кашей.
— Сервиз? Тот самый? Ты с ума сошла?
Я посмотрела на него поверх очков.
— Не сошла. Впервые за тридцать лет пришла в себя.
Он засмеялся, думая, что я шучу.
— Надюш, ну что за муха тебя укусила? С чего вдруг такие перемены?
Я продолжала упаковывать чашки.
— С того, что я тридцать лет ждала особых случаев. А оказалось, что никто, кроме меня, этих случаев не замечает.
Юра почесал затылок. Он всегда так делает, когда не понимает, что происходит.
— Вчера плов, сегодня сервиз. Может, ты заболела?
— Наоборот, выздоровела.
Сервиз уместился в картонную коробку. Сверху я прикрепила записку: "Дарю. Пользуйтесь на здоровье".
— А может, и меня в коробку? — Юра попытался перевести всё в шутку. — С табличкой "держался 30 лет, немного потрепан, но функционирует"?
Я неожиданно улыбнулась.
— Держался — держись дальше. Я табличек не вешаю, я — отпускаю.
Он перестал улыбаться.
— Ты серьезно, что ли?
Я вынесла коробку в подъезд, поставила у лифта. К вечеру её уже не было.
Дома я открыла шкаф с посудой. Третья полка, банка горчицы. Рядом — набор хрустальных рюмок, еще один "на особый случай". Мамин хрусталь, который я берегла как зеницу ока.
Достала. Вымыла. Расставила на столе.
Когда Юра вернулся с работы, на столе стояли две хрустальные рюмки и бутылка вина.
— У нас праздник? — удивился он, снимая ботинки.
— Да. — я разлила вино. — Сегодня я решила, что больше не буду ждать особых случаев.
Он сел напротив, взял рюмку, осторожно, будто боялся, что она рассыплется в руках.
— За что пьем?
— За банку горчицы на третьей полке.
Он не спросил, что это значит. Просто кивнул и выпил до дна.
Я поняла — он тоже устал ждать особого случая, чтобы жить.
Очки с дымкой
Воскресное утро без суеты. Ни списков покупок, ни подготовки к семейному обеду.
Я сварила пельмени. Не для гостей. Для себя и Юры.
— А где все? — Юра вошел на кухню, потягиваясь. — Сегодня же воскресенье.
— Где-где. — я поставила перед ним тарелку. — Дома. Там, где им хорошо без меня и моего "музея советского общепита".
Он виновато посмотрел на меня.
— Ты всё слышала.
Не вопрос. Утверждение.
— Слышала. — я села напротив. — И впервые услышала.
Юра зачерпнул пельмень ложкой.
— А с чем они?
— С собой. — улыбнулась я. — И немного с горчицей.
— Горчица? — он удивленно поднял брови. — Та самая, с третьей полки?
— Вот и я с третьей полки. Долго стояла, пока не пригодилась самой себе.
После завтрака я собралась и поехала. Не в магазин за продуктами. В торговый центр, в "Оптику плюс".
— Вам с диоптриями? — спросила девушка-консультант.
— С диоптриями. И с характером.
Я выбрала зеленую оправу. Не черную, как обычно, не "незаметную". Зеленую, с легким блеском по краям.
— Вам очень идет. — сказал молодой продавец. — Сразу видно — женщина с чувством стиля.
— Забавно. Раньше меня называли "женщиной с чувством долга".
Он улыбнулся, не понимая глубины моих слов.
Дома я прошла мимо зеркала в прихожей. Остановилась. Вернулась. Посмотрела на себя в новых очках.
Другая. Та же, но другая.
Юра вернулся с рыбалки вечером. Увидел меня на кухне, замер в дверях.
— Это что за инопланетянка в моей квартире?
— Это твоя жена. Просто теперь она видит мир в цвете, а не в черно-белом.
Он подошел ближе, всмотрелся.
— И что ты там видишь, в своем цветном мире?
— Что жизнь не только на третьей полке. Что горчица может быть не только с истекшим сроком годности.
Юра открыл холодильник, достал пиво.
— А ужин будет?
— Пельмени в морозилке. Сам разморозишь?
Он покачал головой.
— Тридцать лет не размораживал.
— Учиться никогда не поздно. — я поправила очки. — Мне вот пятьдесят девять, а я только начинаю.
В дверь позвонили. Ольга и Игорь.
— Мама, ты не отвечаешь на звонки. — Игорь выглядел встревоженным. — Мы волновались.
— Волновались? — я улыбнулась. — Как непривычно. Обычно вас больше интересуют мои кулинарные привычки.
Ольга покраснела.
— Насчет вчерашнего... Это было глупо.
— Нет, это была правда. — я поправила новые очки. — И за правду спасибо. Она помогает увидеть себя без искажений.
Баня по воскресеньям
Телефон зазвонил в понедельник, когда я перебирала шкаф с одеждой.
— Мам? — голос Игоря звучал настороженно. — Ты в порядке?
— В полном. — я сложила в пакет три старых халата. — А что?
— Вчера было странно. Новые очки, пельмени... Ты никогда так не делала.
— Вот именно. Никогда. Пора начать.
На другом конце повисла пауза.
— Так ты... не сердишься за то, что Ольга сказала?
Я улыбнулась, хотя сын не мог этого видеть.
— Нет. Я благодарна.
— Благодарна?
— Да. Иногда нужно услышать правду, чтобы проснуться.
Еще одна пауза.
— Мы думали приехать в воскресенье. Как обычно.
Я сжала в руке телефон.
— В это воскресенье не получится.
— Почему?
— У меня баня.
— Какая баня? — в голосе сына прозвучало недоумение.
— Обычная. С Зинкой и Тамарой. Мы теперь по воскресеньям паримся. Не для гостей — для себя.
Я отключилась и продолжила разбирать шкаф. Три пакета старых вещей. Четвертый — с теми, что "на выход". Пятый — повседневная одежда, в которой не стыдно выйти в магазин.
Вечером Юра открыл холодильник.
— Горчица на месте. — он повернулся ко мне. — Надя, ты вернулась?
— Нет. — я читала журнал, сидя в кресле. — Я просто дома. Но уже не на дежурстве.
Он достал банку, посмотрел на дату изготовления.
— Ого, 2017-й год. Крепкая штука.
— Сильно. Прямо как я, когда злюсь.
Юра захлопнул холодильник.
— Слушай, а про баню — это серьезно?
— Абсолютно. — я перевернула страницу. — Зинаида Петровна, соседка с пятого. И Тамара Сергеевна, бывшая коллега из поликлиники.
— И давно вы так?
— С прошлого воскресенья. — я подняла глаза от журнала и улыбнулась. — С того самого дня, как я сняла фартук.
Юра сел напротив.
— Знаешь, ты изменилась.
— Знаю. Наконец-то.
— И что дальше?
Я отложила журнал.
— А дальше я буду жить. Не для гостей. Не для воскресных обедов. Для себя.
Он помолчал, глядя в окно.
— А для меня?
Вопрос повис в воздухе. Я не спешила отвечать.
— Для тебя тоже. Но по-другому. Не как кухонный комбайн. Как женщина.
Юра усмехнулся.
— В зеленых очках?
— В зеленых очках. С характером. И с баней по воскресеньям.
Он встал, подошел к моему креслу, наклонился и поцеловал в макушку. Так он делал в первые годы нашей жизни. Потом перестал.
— Я скучал по тебе, Надежда.
— По мне? Но я всегда была здесь, на кухне.
— Нет. — он покачал головой. — Ты была не здесь. Ты была на третьей полке.
Юра вышел. А я осталась сидеть, обдумывая его слова. Мне никогда не приходило в голову, что он тоже мог скучать. По мне настоящей. По той, которая когда-то смеялась и придумывала приключения. По той, что была до третьей полки.
Без табличек
Утром в пятницу я проснулась от необычного звука. Кто-то гремел посудой на кухне.
Накинула халат, вышла. Юра стоял у плиты, что-то помешивая в кастрюле.
— Что ты делаешь? — я остановилась в дверях.
— Варю кашу. — ответил он, не оборачиваясь. — С тыквой. Как ты любишь.
Я моргнула. Он помнил, что я люблю кашу с тыквой? За тридцать лет ни разу не приготовил, но помнил.
— Садись. — Юра поставил передо мной тарелку. — Сейчас чай заварю.
Я села за стол, пытаясь понять, что происходит.
— Ты заболел?
— Нет. — он улыбнулся. — Просто подумал, что третья полка — не такое уж удобное место.
Каша оказалась вкусной. Немного пригоревшей с одного края, но с нужным количеством сахара.
— Ты откуда знаешь рецепт?
— Смотрел, как ты готовишь. Тридцать лет смотрел и запоминал.
Я отложила ложку.
— Зачем?
Юра сел напротив, обхватил кружку ладонями.
— На случай, если ты однажды решишь уйти с третьей полки.
После завтрака я подошла к окну. На подоконнике стояла пустая банка из-под горчицы. Я вымыла ее. Тщательно, будто смывала с нее все свои "должна", "обязана", "для других".
В воскресенье я действительно пошла в баню. С Зинаидой Петровной из пятого этажа и Тамарой Сергеевной из поликлиники. Мы парились, болтали, смеялись над байками Тамары. Три женщины, которые наконец-то решили пожить для себя.
Когда вернулась домой, Юра смотрел футбол.
— Как баня?
— Замечательно. — я прошла на кухню, достала из сумки пакет. — Вот, купила по дороге.
— Что там?
— Новая горчица. Острая, с зернами. Для пельменей.
Вечером позвонила Ольга.
— Надежда Петровна, завтра можно к вам заехать? Игорь хочет показать фотографии из отпуска.
— Завтра не получится. — ответила я спокойно. — У нас с Юрой планы.
— Какие планы?
— Личные.
Повисла пауза.
— Хорошо... А когда можно?
— В субботу после обеда. Только без плова. И оливье делать не буду.
Игорь взял трубку.
— Мама, ты всё еще обижаешься?
— Нет. Я просто больше не обслуживаю. И не варю то, что не хочу.
— Но ты всегда...
— Вот именно. Всегда. Тридцать лет. Достаточно.
В трубке помолчали, потом Игорь тихо сказал:
— Знаешь, тебе идут зеленые очки. И новая прическа. Я заметил, просто не сказал тогда.
— Спасибо. И да, в субботу буду рада вас видеть. Просто без фартука.
Когда положила трубку, Юра спросил:
— Что за личные планы у нас завтра?
— Еще не придумала. — я улыбнулась. — Но они точно будут личными. И нашими.
Вечером я стояла у окна, глядя на город. Пустая банка из-под горчицы на подоконнике поймала последний луч солнца. Я взяла ее в руки.
— Что будешь с ней делать? — спросил Юра, обнимая меня сзади.
— Выброшу. Или наполню чем-то новым.
— Чем?
— Пока не знаю. — я прижалась к его плечу. — Но точно не горчицей.
— А может, сухоцветами? — предложил он. — Или монетками на удачу.
Я улыбнулась.
— Знаешь, что странно? Тридцать лет стояла на третьей полке, а выбора оказалось гораздо больше.
Юра поцеловал меня в висок.
— Надежда на третьей полке — это неправильно. Надежда должна быть всегда под рукой.
Я рассмеялась. По-настоящему. Не из вежливости. Не потому что "надо поддержать разговор", а потому что мне было хорошо и легко.
Как тогда, в молодости, когда мы еще не знали, что такое третья полка.
***
Буду благодарна за донат! На новую оправу для очков.
Дорогие читатели! Каждый из нас хоть раз стоял "на третьей полке" — незаметный, но необходимый. У вас была своя банка горчицы? Своя история пробуждения? Расскажите в комментариях!
А если рассказ тронул — подписывайтесь и ставьте лайки.
***