Он просто сидел там, пока мир проходил мимо
Я не сразу его заметил.
Хотя как тут не заметишь — облезлый, худющий, с торчащими рёбрами, весь в каких-то коростах, а сидит прямо у входа в магазин.
Всегда на одном и том же месте. Люди проходят мимо, кто-то отводит глаза, кто-то морщится. Пару раз видел, как подростки смеялись над ним, кто-то кидал в него крошки, кто-то бутерброд, но он не бросался — просто смотрел, будто давно уже не ждал ничего хорошего.
Я сам ходил в тот магазин почти каждый день. С утра — за хлебом, вечером — что-то к чаю или молоко. Уже год как живу один. Пятьдесят мне.
Развод тихий, без драмы, без скандалов, просто разошлись, как в тумане.
Детей нет.
Родители умерли, с сестрой отношения оборвались ещё после похорон отца — из-за ерунды, как это часто бывает.
Друзей… Тоже не осталось, с возрастом круг сужается. Так что жил я, по сути, на острове — маленькая квартира в панельной девятиэтажке и тишина.
Иногда тишина такая, что звенит. Особенно вечерами. Особенно зимой.
Тот пёс сидел у магазина недели две, как минимум. Потом я стал замечать: он не просто там «есть» — он «ждёт». Кого — неизвестно. Может, хозяина, который однажды забыл его и больше не вернулся. А может, просто чудо. Я начал приносить ему еду. Сначала — осторожно, через пару метров. Он не подходил. Смотрел. Один раз даже оскалился. Я не обиделся — просто сказал: «Я не трону тебя».
Через несколько дней взялся за сосиски — аккуратно положил возле него. Он съел. И посмотрел на меня уже по-другому. Я присел рядом. Мы посидели так минут десять. Ни слова, ни движения. Только рядом.
Я стал приходить к нему каждый вечер. Сначала он ел и уходил, потом стал ждать, когда я поем с ним, потом начал провожать меня до подъезда. Я не звал. Просто шёл — он за мной. Иногда исчезал, а через пару часов уже сидел у моего подъезда. Взгляд — молчаливый, но внимательный.
Однажды я открыл дверь и сказал: «Пойдём». И он пошёл.
Назвал я его Жук. Потому что он был маленький, коричневый и крепкий. Шерсть клочьями — демодекоз, сказал ветеринар. Плюс истощение, воспаление глаз, и с лапой что-то. Я смотрел на него, пока врач рассказывала всё это, и чувствовал… Стыд. За людей. За то, что мы способны выбросить того, кто верил нам безусловно.
Я взял больничный. Две недели. Ни о чём не жалел. Мазал его, поил лекарствами, купал, вычёсывал. Он не сопротивлялся. Терпел. А потом однажды заснул у меня на ногах. Уткнулся мордой в колено и спал. Я сидел, не шевелясь, два часа. Не хотел тревожить.
С тех пор он жил со мной. Постепенно научился не бояться лифта, перестал шарахаться от пакетов, от резких звуков. Стал играть — сначала с мячиком, потом таскал тапки, потом однажды утащил полотенце с ванной и устроил себе «логово» под столом. Я смеялся. От души. Наверное, впервые за много лет.
Прошло месяца четыре. Мы стали почти неразлучны. В магазин — вместе. В аптеку — вместе. На рынок — тоже. Там бабушки давали ему куриные шейки и говорили: «Ой, какой красавец!» И я гордился. За него. И немножко за себя.
А потом был тот вечер. Январь. Скользко, холодно. Мы вернулись с прогулки. Я поднялся в подъезд первым, снял шапку, потом повернулся — он уже стоял на первом пролёте. Без поводка. Я не боялся — он знал дорогу, никогда не убегал. Мы поднимались на второй этаж, и вдруг… Всё поплыло. Перед глазами потемнело, сердце заколотилось, ноги подкосились. Я успел ухватиться за перила, но силы ушли — и я упал.
Сознание отключилось.
А дальше уже рассказывали соседи. Сначала слышали лай. Сильный, отчаянный. Потом — топот лап. Кто-то подумал, что дети играют. Но лай не прекращался. Он носился по этажам, спускался, поднимался, орал так, будто хотел прорвать стены.
Кто-то приоткрыл дверь — и увидел: собака лает, мечется, потом садится у двери подъезда, потом снова мчится вверх. Пожилая женщина из четвёртой квартиры догадалась — пошла посмотреть. На втором этаже — я, лежу без сознания. Лицо бледное, дыхание еле-еле. Она закричала, позвала мужа. Вызвали скорую.
Когда приехала машина, Жук не отходил от меня. Ни на шаг. Он не выл, не скакал уже — просто сидел и смотрел. Пока врачи меня забирали, он сидел у стены и не двигался. Потом спустился вниз и снова лёг у подъезда. Ждал.
Я очнулся ночью. Свет ламп, капельница. Врач сказал: гипертонический криз. Повезло, что вовремя нашли. Я сразу спросил: «А с ним что?» Никто не понял, о ком речь. Только потом вспомнили: «А, собака? Ну, вроде у подъезда осталась».
Выписали меня через неделю. Когда вышел из такси, сердце заколотилось. Я шёл медленно, боялся: а вдруг ушёл? А вдруг его кто-то прогнал? Подошёл к подъезду — никого. Пусто. Хотел уже звать…
И тут из-за угла — морда. Уши навострил, хвост завилял, глаза — огромные, мокрые. И снова — без звука. Только подошёл и ткнулся в руку. Всё.
Теперь живём, как раньше. Только я стал внимательнее. Больше двигаюсь, меньше солю, таблетки пью. Он спит у кровати, утром будит носом в щёку. Когда я работаю — лежит рядом. Иногда, когда особенно тихо, я глажу его за ухом и шепчу: «Спасибо тебе».
Потому что это он меня спас. Не я его. Он пришёл, когда было совсем темно. И принёс с собой свет.
Если у вас тоже была похожая история — напишите об этом в комментариях.
А чтобы не пропустить следующие рассказы — подпишитесь, впереди много душевного.